Я попытался уснуть, но ничего не получилось. Выспался днем, да и поза оказалась на редкость неудобной. Тогда я просто закрыл глаза и стал вдыхать запахи ночного леса, такие привычные, такие ненавистные: запах мокрой коры, прошлогодних трав, молодых листьев, тяжелой сырой земли. Теперь, вдыхая их, наверное в последний раз, я вдруг с удивлением понял, что они значат для меня довольно много, несмотря на то, что это место так и не стало моим домом. Я подумал про Флейм, про Юстаса, Роланда, Грея, Дугласа, про близняшек… Про Ларса – жаль, что мы не успели попрощаться. Для меня много значило его рукопожатие. Он должен вернуться только через два месяца – его группа разбиралась с армией Форстера далеко на юго-западе, почти на границе со степью, и мороки там оказалось больше, чем мы думали. Конечно, он довольно скоро узнает о том, что случилось прошлой ночью в одном из укрытий партизан Восточных Лесов – слухи ширятся быстро, – но к тому времени я уже буду далеко…

Странно, эти мысли почему-то успокаивали меня. В них было что-то умиротворяющее, что-то теплое, что-то, от чего веяло стойким ощущением надежности… Я почувствовал, что меня клонит в сон. Что ж, это к лучшему. Проснувшись, я постараюсь принять то, что меня ждет. У меня есть на это четыре дня. Надо успеть. Благородство – чушь собачья… Но есть еще достоинство. Мне хотелось бы его сохранить.

Во сне я видел Ларса. Вернее, не видел: он стоял за моей спиной, придерживая меня сзади за локти, и упрямо твердил: «Наверх, ну посмотри наверх, посмотри! Ну разуй же глаза, Эван!» Я смотрел наверх, но ничего не видел – только высокий, как башня, дом с пустым балконом под самой крышей. Ларс твердил без умолку: «Ну посмотри, посмотри же!», а я никак не успевал ввернуть пару слов и сказать, чтобы он отпустил мои руки, я и так всё прекрасно вижу. Наконец, когда я уже начал раздражаться, на балконе мелькнуло что-то белое. Человек – кажется, женщина. Я попытался разглядеть ее получше, и в этот миг Ларс захрипел у меня за спиной, тут же каким-то образом оказался впереди и рухнул прямо на меня, заливая мои ноги и живот чем-то липким и очень горячим… Я уставился на него, не понимая, почему всё еще не могу шевельнуть руками, потом увидел, что это не Ларс, а солдат Зеленых, только что стоявший на вахте справа от меня. И лишь тогда понял, что не сплю.

В первый миг меня захлестнула волна восторга, хотя вид мертвого солдата, вальяжно развалившегося у меня на коленях лицом вверх, был далек от того, что я понимаю под эстетикой. Я вскинул голову, ожидая встретить панику среди солдат, мечущихся по поляне с торчащими из спин и ног стрелами, но не увидел ничего подобного. Семеро часовых все так же стояли квадратом, неотрывно глядя в темноту, остальные спали вповалку у костров.

Я перевел взгляд на мертвого солдата, примостившегося на моих коленях. И вдруг понял, что его убили отнюдь не из арбалета. Нет арбалетного болта, который мог бы разворотить живот до такой степени, что в рану можно без затруднений погрузить обе руки.

Не наши?.. Но тогда кто?

У меня не было времени поразмыслить на этот счет. Ближайший ко мне часовой захрипел и осел у ног рослого широкоплечего человека, напомнившего мне комплекцией Роланда. Но Роланд, как и все мы, носил легкую кожаную одежду, а этот человек был закован в латы. Он мягко оттолкнул от себя тело, сопроводив это движение странным жестким скрежетом, и неспешно двинулся к следующему часовому. Он резал их тихо и быстро, а они только вертели головами, словно не видя его, и изумленно вскрикивали за миг до того, как он выпускал им кишки. Солдаты у костра проснулись, заволновались. Гленован и Фальгер вскочили одними из первых, похватали мечи.

– Проклятье, да что там происходит?! – в гневе крикнул кто-то. Я смотрел на них во все глаза, почти уверенный, что у кого-то из нас не в порядке с головой. Скорее всего у меня, потому что, судя по всему, я один вижу человека, спокойно и методично вырезающего мой конвой.

Солдаты метались по поляне, гремя оружием, а рослый человек в латах неторопливо двигался между ними, без замаха бил коротким мечом направо и налево, и там, где он проходил, люди падали как подкошенные. Поляна наполнилась криками отчаяния, перемежаемыми всё тем же странным скрежетом, от которого ломило зубы. Гленован упал, Фальгер заметался, рыча и выставив перед собой меч. Человек остановился в нескольких шагах от него, выждал, когда нечеловечески напряженные руки немного расслабились, и, шагнув вперед, ударил капитана мечом в солнечное сплетение. К тому времени на поляне осталось не более пяти живых Зеленых. Незнакомец разделался с ними в считанные мгновения. Постоял, оглядывая место резни. И двинулся ко мне.

Я не сводил с него глаз и, если бы мог, дал бы отсюда деру. Что-то мне подсказывало, что меня он убивать не собирается, но человек, без труда перерезавший отряд Зеленых лишь потому, что они по какой-то немыслимой причине его не видели, не вызывал у меня особого доверия.

Он подошел ко мне, остановился, присел на корточки. Наши головы оказались друг напротив друга. Забрало шлема было опущено, но, несмотря на то, что его лицо находилось совсем близко, я не видел глаз сквозь щели. Он качнулся, и я снова услышал этот странный скрежет – словно железо трется о железо, только как-то сухо, хрустяще. Ржавчина, вдруг понял я. Его латы покрыты ржавчиной.

– Спасибо, приятель, – сказал я, чтобы хоть что-то сказать, и удивился тому, каким слабым и дрожащим был мой голос. – Ты мне здорово помог. Сам бы я…

Договорить я не успел. Человек протянул руку (железная перчатка была покрыта неровными темными пятнами, но я почему-то не думал, что это кровь), схватил меня за горло и, сдавив, коротко встряхнул. Мой затылок с размаху врезался в ствол дуба, в голове затрещало, перед глазами поплыли цветные пятна. Последнее, что я успел увидеть – черная расщелина опущенного забрала. И вдруг подумал, что не уверен, есть ли за ней глаза.

Злобный вой ветра в трубе. Пугливое пламя факела. Гулкая песня воды: с каменного потолка – на каменный пол. Кап. Кап. Холодный пот, быстро бегущий по спине. Бледное, спокойное лицо, негромкий охрипший от ярости голос.

– Что ты говоришь?!

– Вырезаны, милорд! Как щенки! Им всем вспороли животы, а они даже не сопротивлялись! Их мечи чистые, ни капли крови!

– А Нортон?!

– Исчез.

С трудом сдерживаемый стон раздирает губы. Лицо – как камень, с которого и на который звучно капает вода.

– Прикажете объявить розыск? Можно предложить награду…

– Нет! Об этом никто не должен знать. Никто, ты меня слышишь?!

– Да, милорд.

– Нортон был доставлен в Арунтон этой ночью и заключен в подземную тюрьму. До вынесения приговора.

– Да, милорд.

– Гленован и Фальгер отправлены в Южные Леса. Вместе со своими солдатами.

– Да, милорд… Это все арбалетчики! Проклятые партизаны!..

– Наши люди убиты стрелами?

– Нет… но…

– НЕТ! Без всяких НО! А впрочем…

Сухое натирание ладоней, нервные шаги, звон золоченых шпор.

– Впрочем, да. Это мысль. Оставь пару трупов. Отбившиеся от отряда. Жертвы бесчеловечной мести арбалетчиков за своего командира. Настолько бесчеловечной, что я не могу это так оставить… Говоришь, им вспороли животы?

– Вся поляна в кишках.

– Отлично. Пошли отряд. Пусть выжгут эту часть леса на десять миль вокруг. В назидание. Заодно и следы уничтожат.

– Слушаюсь.

Удаляющиеся шаги. Раздраженный хруст фаланг, нетерпеливый вздох. Короткий взгляд на овальный сток для крови в дальнем конце камеры. Долгий – на мертвую громадину дыбы в дальнем углу.

Тоненький, далекий женский крик.

Вязкое тепло толчками разливалось по телу: от плеч к кончикам пальцев, от висков через сердце к ногам, к ступням, медленно и уверенно. Я попытался открыть глаза, понял, что не могу, и с некоторым запозданием осознал, что и не хочу. Я лежал на спине, подо мной было что-то восхитительно мягкое – мягче перины, на которой я спал в детстве, когда еще жил с отцом при дворе. Наверное, такими мягкими бывают только облака…