– Это моя подруга, – ухмыльнувшись, пояснил я. – Нравится?

– Но… но… – потрясение проговорил Джейкоб и, осторожно протянув руку, взял один листок за краешек, словно боясь испачкаться. На картинке Флейм лежала на животе, полуобернувшись и сияя аппетитным упругим задиком, который я так любил. Хорошая картинка, одна из самых удачных. – Это же отвратительно! Нельзя так рисовать женщин!

– Почему? – с интересом спросил я.

Он хотел ответить, запнулся и уставился на картинку. Мужское начало берет свое, удовлетворенно подумал я, по Джейкоб вдруг поднял голову и очень серьезно проговорил:

– Да ты… ты ведь здорово рисуешь!

– Я знаю, – скромно сказал я и повернул к нему картинку, над которой корпел сейчас: Флейм сидела лицом к зрителю, с широко раздвинутыми ногами. – Как тебе эта?

Джейкоб, даже не взглянув, молча выхватил из кучи желтоватых листков один, потом другой. Я заметил, что он отобрал те листки, на которых особенно тщательно было прорисовано лицо – самые первые картинки, надо сказать. Потом я уделял лицу гораздо меньше внимания.

– Красивая она, правда? – вздохнул я, когда Джейкоб, расчистив место на столе, уселся и разложил перед собой – четыре или пять выбранных рисунков.

– Очень, – возбужденно ответил он и поднял голову. – Хочешь, я тебе ее вытащу?

– Чего? – не понял я.

– Ну, не ее… Такую же! Ну… как тебе объяснить… У тебя есть какие-нибудь другие рисунки? Что-то другое, вещь, зверь, что угодно!

– Нет, – устыдился я. Старые картинки я сваливал кучей в углу, теряя к ним интерес, а слуги, приносившие мне еду и сменявшие отхожий чан, молча всё уносили.

– Так нарисуй сейчас!

– Что?

– Всё равно! Ну, яблоко!

Я пожал плечами, все еще не понимая, о чем он толкует, взял одну из картинок (Флейм в профиль, сочные холмики грудей вызывающе смотрят в сторону) и быстро набросал большое спелое яблоко, потом, подумав, сам не зная зачем, пририсовал червоточинку и протянул листок Джейкобу. Он схватил, уставился, потрясение покачал головой. Потом бросил листок на стол, положил на него ладони, слабо шевельнул пальцами, странно закатив глаза. Что-то задвигалось под его руками, бугрясь, вырастая. На миг у меня помутнело в глазах, а когда прояснилось, я увидел, что Джейкоб сидит и смотрит на меня, а перед ним, на моем рисунке, лежит сочное желто-зеленое яблоко. С червоточинкой на тугом боку.

– Ты думал о «белом наливе»? – спросил Джейкоб.

Я медленно кивнул, выронив грифель. Несмело потянулся через стол, взял яблоко, ощутив пальцами его твердую спелость, повертел в руках. Маленький белый червячок высунул головку из темного пятна на боку и, извиваясь, пополз по глянцевой кожуре.

– Жнец побери! – вырвалось у меня. – Парень, как ты это сделал?!

– Не знаю, – беспечно пожал плечами Джейкоб. – Меня все спрашивают, а я не знаю. Просто так получается… Но это всё ерунда. Игра такая. Можешь съесть его, но ты им не наешься.

– Ты можешь создавать нарисованные предметы?!

– Предмет, животных, людей тоже. Если они очень-очень хорошо нарисованы. Только не… Понимаешь… они ненастоящие. Ну, сейчас настоящие. Яблоко будет настоящим день или два. Свечка, тарелка – тоже. А кровать – пару часов, это самое большее. И дерево, и мышь. Человек – несколько минут. Хотя я почти никогда не вытаскиваю людей… Очень редко они так хорошо нарисованы, – сказал он и, взяв портрет Флейм, снова уставился на него, – Она и так почти живая, ее осталось только вытащить.

Я слушал его, стискивая в руке несуществующее яблоко. Зеленовато-желтая шкурка холодила мне пальцы, я видел мелкие капельки свежей росы у черенка. Белый червячок старательно преодолевал огромные для него просторы. Я представил Флейм – существо с внешностью Флейм, теплое, страстное, обманчиво-осязаемое…

И еще кое-что. Кое-что, о чем я старался не думать, чтобы Джейкоб не прочел этой мысли в моих глазах.

– Ясно, им не наешься, но съесть-то его можно? – спросил я.

– Конечно. Оно даже будет в твоем желудке какое-то время. Потом исчезнет.

– А если, к примеру, ты вытащишь ножницы и я ими разрежу простыню, то простыня потом срастется, что ли?

– Да нет, – нетерпеливо тряхнул головой Джейкоб, очевидно, раздраженный моей тупостью. – Пока ножницы есть – они настоящие! Просто потом они исчезнут.

Потом. Когда же наступит это «потом», хотел бы я знать. Сколько времени у меня будет, если…

– А ты что угодно можешь вытянуть?

– Ну я же сказал, – оскорбленно вскинулся Джейкоб.

– Слиток золота… можешь?

– Нарисуй.

Грифель стремительно забегал по пергаменту. Трудно рисовать металл, но я хотел убедиться, что мальчишка не превратит его в дерево или стекло. Я закончил, критично осмотрел рисунок, подправил светотень и протянул Джейкобу. Тот взял, накрыл руками, закатил глаза. Через мгновение крупный желтый слиток мутно переливался в свете свечей.

– А как насчет… скажем, подсвечника?

– Давай!

Очень скоро он вошел в азарт. Я старательно подыгрывал ему, рисуя так быстро и добросовестно, как только мог.

– Пара сапог? Ветка винограда? Белка?

Четверть часа спустя комната была на треть завалена разнообразным хламом. Кое-где прыгала мелкая живность, впрочем, довольно быстро она исчезала – просто растворялась в воздухе, оставляя вместо себя зыбкую серебристую дымку, а потом исчезала и она. Под конец Джейкоб всё-таки вытащил из ниоткуда физическую оболочку Флейм, и я даже успел очень основательно поцеловать ее, прежде чем она растаяла. Мальчишка наблюдал с раскрытым ртом. Мне казалось, что он завидует.

Я сделал вид, будто моя фантазия истощилась, и предложил ему самому называть предметы. К тому времени он вошел в настоящий раж. Должно быть, в детстве его не слишком баловали развлечениями. Я решил сыграть на этой слабости и не прогадал, но всё равно, услышав слово, сорвавшееся с его губ, почувствовал, как что-то судорожно сжалось в горле.

– Арбалет! – с восторгом воскликнул Джейкоб, – Нарисуй теперь арбалет! Заодно покажешь мне его!

На миг я утратил способность дышать, не говоря уж о том, чтобы говорить. Потом нечеловеческим усилием воли взял себя в руки.

– Арбалет? Парень, сразу видно, что ты ничего в этом не смыслишь. Это штука непростая, я даже не уверен, что смогу…

– Ты смог нарисовать женщину! – обиженно вскрикнул Джейкоб. – Почти живую женщину!

– Эх, парень, арбалет будет посложнее женского тела, – усмехнулся я. – Ладно, попробую. Дай мне пару минут.

Он кивнул, подавшись вперед и пожирая меня глазами. Я опустил голову, приставил грифель к пергаменту, чувствуя, как дрожит рука. Если получится… Боги, а вдруг получится? Кажется, мальчишка всерьез не ждет от меня опасности – в самом деле, ведь это только иллюзия… Иллюзия, которая просуществует не больше нескольких часов и, не исключено, поможет мне выбраться отсюда. Я работал на совесть – так тщательно до того я вырисовывал только задницу Флейм. Особое внимание уделил крестовине и тетиве, внезапно осознав; что понятия не имею, как изобразить правильное натяжение. Положился на интуицию, постоянно держа перед мысленным взглядом мой арбалет, оставленный в лесной хижине. Закончив, пририсовал рядом несколько болтов с пергаментным оперением, чувствуя что-то близкое к панике.

Где у нарисованного болта центр тяжести?! Потом я вспомнил, что червяка в яблоке тоже только представлял, и положился на воображение.

Наконец, – думаю, прошло больше, чем несколько минут, – я протянул рисунок Джейкобу, стараясь, чтобы моя рука не дрожала. Он выхватил листок, впился в него глазами, тут же скис, разочарованно протянул:

– Тако-ой?

– А ты думал какой? – деревянно улыбнулся я, стиснув под столом заледеневшие руки.

– Не знаю… Ладно, – он накрыл рисунок ладонями, закатил глаза.

Я не отрывал взгляда от его пальцев, видя, как листок под ними постепенно приобретает рельефность. На этот раз Джейкоб возился дольше, чем раньше, похоже, мальчишке не приходилось иметь дела с механизмами. Наконец он открыл глаза, убрал руки, уставился на арбалет, сверкающий новехонькой сталью, и кучку мутно переливающихся болтов.