Жил-был Серёга Тютюнин. И служил он в конторе «Втормехпошив», где принимал от населения поношенные кроличьи шкурки по три рубля за полкило. Работы было немного, зарплаты ещё меньше, а потому в свободное время, которого у Серёги было предостаточно, он со своим другом Лехой Окуркиным соображал на двоих.

Судьбы Серёги и Лехи были похожи. Обоих дома поколачивали жены, однако каждого по-своему.

Если Леху его Ленка ввиду явного преимущества в росте и весе просто лупила кулаками, то Серегина Любочка встречала супруга дубовой скалкой.

К слову сказать, дубовая скалка у Любочки появилась не сразу. Сначала была сосновая. Но тёща Серёги, Олимпиада Петровна, посчитала, что Серегины фокусы сосновую скалку давно переросли, и подарила дочери дубовую.

Так бы и жили в трудах Серёга и Леха, если бы не произошло с ними нечто ужасное.

Утро в конторе «Втормехпошив» начиналось как обычно. Едва Серёга Тютюнин заступил на вахту, как народ к нему просто повалил.

С восьми до десяти чесаться было некогда. Три шубки детские – стриженый кролик, доху камчатскую – голубая белка – и спиногрейку из кошки под бобра Серёга принял на одном дыхании. И только он собрался расслабиться и пососать леденец, как с улицы завалилась старушка в старом драповом пальто.

«И не жарко ей, в июне-то месяце?» – подумал Серёга.

Старушка, не отрывая взгляда от Тютюнина, медленно полезла в потёртую сумку.

Тютюнин вздохнул. Он уже хорошо знал подобных клиентов. Сейчас старушка достанет кацавейку времён свой молодости, лысую, как коленка, и попросит за неё денег.

Однако сначала клиентка поставила на прилавок старый самовар и замерла, вопросительно глядя на приёмщика подслеповатыми глазами.

Самовар был не совсем по профилю «Втормехпошива», однако Серёга, быстро прикинув вес позеленевшей меди, с ходу определил свою выгоду.

– Пятьдесят рублей! – объявил он и тоже замер, ожидая, как старушка отреагирует.

Кажется, она не совсем поняла, что он ей сказал, однако кивнула и взяла протянутые деньги.

– Налево работаем, Тютюнин? – услышал Серёга за своей спиной и, обернувшись, увидел бухгалтера Фригидина.

Фригидин был человек злой и своим приплюснутым черепом напоминал змею-щитомордника. А ещё он воровал у Серёги сахар, когда тот оставлял тумбочку открытой.

– Что значит налево? – стараясь не терять из виду старушку, спросил Тютюнин.

– А самоварчик-то зачем? Медь сдавать будем?

– Я их, эти самовары, может, с пятого класса собираю, – соврал Серёга.

– Это ещё доказать надо, – поднявши к потолку палец, заявил Фригидин и шмыгнул за угол. «Змей, – подумал Серёга. – Аспид».

И снова вернулся к служебным обязанностям.

– Что вы ещё хотели, бабушка? – спросил он.

Старушка снова порылась в сумке и брякнула на прилавок древнюю муфту, с которой, словно золотистая пыль, разом поднялась целая туча моли. Штук примерно миллион.

Моль в стенах «Втормехпошива» считалась самым страшным врагом. Если она попадала на склад готовой продукции – пиши пропало. На этот случай у Серёги Тютюнина был припасён баллон дихлофоса, а для особых ситуаций – крепко действующая отрава, привезённая из-за границы братом жены его друга Лехи Окуркина.

В английском Тютюнин был не силён, а потому принял слова друга на веру: «Разок кнопку давани – и дело сделано. А сам старайся не дышать».

Серёга понимал, что применять средство придётся в условиях населённого людьми города, а потому завёл в своей приёмке настоящий противогаз. У него дома их целый ящик был – чего жадничать?

Одним словом, моль уже поднималась к потолку, и Серёга, осознавая, что нужно спешить, перегнулся через прилавок и одним мощный движением нахлобучил на старушку противогаз – прямо поверх шляпки. Бедняга так и села на пол, а Тютюнин, выхватив баллончик, смело пшикнул в самую гущу меховых вредителей.

Эффект от применения был ошеломляющим не только для моли, но и для самого Серёги. Он вдохнул лишь самую малость и сразу увидел море, солнце и даже пальмы, а уже потом услышал свой хриплый кашель и понял, что быстро ползёт по коридору.

Рядом открылась дверь туалета, и в коридор шагнул змей Фригидин.

Заметив ползущего Тютюнина, бухгалтер злорадно захихикал, однако ненадолго. Вздохнув, чтобы посмеяться во всю глотку, Фригидин схватился за горло и, выпучив глаза, рухнул рядом с Серёгой. А затем, заходясь хриплым кашлем и судорожно взбрыкивая ногами, пополз следом за Тютюниным, стараясь не отставать.

Оба знали, куда они ползут, спасая свою жизнь. По коридору налево находился кабинет директора «Втормехпошива» господина Штерна, в котором имелось большое окно. До других окон ползти было очень далеко.

Когда до спасительного кабинета оставалось несколько метров, оттуда вышел дизайнер-закройщик Турбинов, личность творческая и пьющая. Увидев ползущих Тютюнина и Фригидина, Турбинов удивился и, не замечая катившейся по коридору волны оранжевого газа, сделал случайный вдох.

Потолок и стены зашатались, и несчастный дизайнер-закройщик грохнулся на пол.

Между тем Серёга Тютюнин уже распахнул лбом дверь и первым вполз в приёмную.

На секретаршу господина Штерна трое вползающих посетителей с красными физиономиями и выпученными глазами не произвели никакого впечатления. Она нахмурила брови и, не переставая пилить ногти, строго спросила:

– Куда это вы ломитесь? Борис Львович занят!

Однако Тютюнин смело боднул следующую дверь, зная, что за ней его ждёт спасение.

Директор, Борис Львович, был действительно занят. Он разговаривал по телефону с любовницей.

Когда распахнулась дверь и за ней никого не оказалось, Борис Львович промурлыкал в трубку: «Минуточку, рыбка» и приподнялся из кресла.

То, что он увидел на полу, заставило его запрыгнуть на стол и закричать: «Помогите!» – отчаянно топая ногами и давя карандаши.

Прямо по итальянскому паркету к нему ползли три неизвестных субъекта с красными лицами, выпученными глазами и распахнутыми ртами. Они хрипели и вытягивали вперёд руки со скрюченными пальцами, а Борис Львович продолжал вопить и клясться, что больше никогда не будет никого обижать.

Однако зомби оставались глухи к его мольбам и один за другим стали взбираться на стол. Не помня себя от страха, господин Штерн распахнул окно и сиганул вниз, на кусты сирени, произраставшие из строительного мусора. Этаж был второй, поэтому он почти не ушибся, но следом за ним в сирень стали падать его преследователи.

– Тю… Тю… – попытался заговорить один из них, высунув из кустов сплющенную голову.

– Фригидин! – узнал его Штерн.

– Тютюнин виноват, Борис Львович! Тютюнин! – заверещал бухгалтер и стал тыкать пальцем в сторону приёмщика. – Он на меня покушался и на Турбинова тоже!

– Не покушался я, Борис Львович. Я моль травил, – сказал в своё оправдание Серёга и начал отряхивать штаны. – Просто дихлофос крепкий попался. Я сам не ожидал.

– А откуда моль-то взялась? – поинтересовался Борис Львович, понемногу приходя в себя.

– Так бабуля притащила, клиентка! – радостно сообщил Тютюнин.

– Бабуля? А как она перенесла дихлофос? Как бы нам за старушку отвечать не пришлось! – забеспокоился Штерн.

– Да с бабулей ничего не могло случиться, – махнул рукой Серёга. – Я на неё противогаз надел… Вот разве что…

Страшная догадка поразила Тютюнина, и он, сорвавшись с места, побежал вокруг здания.

Спугнув во дворе кошку и чуть не сбив уборщицу Дусю, Серёга рванул на себя дверь и едва успел пригнуться. Плотный, словно кулак, рой обезумевшей моли рванулся вон из гибельной атмосферы «Втормехпошива» и, взвившись высоко в небо, унёсся к горизонту в южном направлении.

Оставив дверь широко открытой, Тютюнин осторожно вошёл в приёмку и потянул носом. Заграничная дрянь в воздухе ещё держалась, но уже в безопасной концентрации. В углу у стеночки тихо сидела старушка. Она уже не шевелилась.