Владимир, его во дворец взял Добрыня с какой-то своей целью, был потрясен, как потрясены и люди посольства. Даже Добрыня притих, шел смиренный, глаза стали круглые, а вид имел подавленный, хотя бодрился изо всех сил. В Царьграде бывал и раньше, но внутрь дворца базилевса попал впервые!

Потом им указали, где стоять, справа и слева ждали не ромеи, а такие же люди из других стран. Правда, одеты странно, причудливо, одни совсем черны лицами, другие желты, третьи с красной, как натертой, кожей, но такие же, как и он, потрясенные, скованные. Это роднило их с русичами больше, чем русичей с похожими на них ромеями. Владимир инстинктивно чувствовал к этим людям с другим цветом кожи симпатию. От их неуверенности странным образом черпал свою уверенность. Не только у него дрожат колени!

Затем глашатаи возвестили о прибытии родни базилевса. Ворота распахнулись. Владимир воспринял их не как двери, а именно ворота – высокие, как вход в вирий, украшенные золотом, серебром и драгоценными камнями, из внутренних покоев по ковровым дорожкам медленно пошли пышно одетые люди.

Им кланялись как сановники, так и послы. Добрыня зорко следил за соседями, чтобы не наклонить голову ниже положенного. Он не знал, кто кем приходится базилевсу, но рядом чернолицые послы в цветных тряпках на голове кланялись одним ниже, при виде других лишь наклоняли голову, а при появлении третьих чуть ли не переламывались в поясе. Добрыня свистящим шепотом велел русичам подражать более знающим.

Владимир стоял позади всех, почти не видел важно шествующих, затем как-то незаметно для себя протиснулся в передний ряд, жадно и трепетно смотрел на дивную красоту одеяний, надменные лица, украшения.

Внезапно словно ударили в спину. Дыхание перехватило. В конце процессии рядом с красивой женщиной со строгим лицом важно шествовала девочка, он ее видел на носилках. Стражи ее тогда назвали принцессой!

Ее детское личико было строгим и серьезным. Неправдоподобно большие глаза смотрели прямо перед собой, на бледных щеках проступала тень бледного румянца. Она была во что-то одета, явно богатое, но Владимир видел только ее лицо.

Она уже поравнялась с ним, он задержал дыхание. Вдруг, словно ее толкнул кто, она повернула голову. В ее больших глазах отразилось удивление и… узнавание. Она замедлила шаг, смотрела неотрывно снизу вверх. Ее щеки разом охватил жаркий румянец, разлился по шее, поднялся до кончиков ушей.

Сердце Владимира стучало так громко, что ничего не слышал, кроме шума крови в ушах. Не сознавая, что делает, он внезапно опустился на колено. Она едва слышно ахнула, закусила розовую губу. В глазах было изумление, страх, восторг, снова страх…

Женщина быстро взглянула на юного варвара, что-то сказала сквозь зубы маленькой принцессе. Та с усилием опустила глаза. Женщина, сохраняя на лице улыбку, потянула ее за руку. У него вырвалось вдогонку хриплое:

– Я все равно тебя возьму!..

Ее почти утащили, он поднялся. Над головой слышалось сдавленное дыхание Добрыни. Воевода был разъярен, но сейчас Владимиру впервые было все равно, будут его жечь огнем или разрубят на куски!

Служанки расчесывали Анне волосы, когда в ее комнату вошел Иоанн Цимихсий, блистательный полководец, а ныне еще и базилевс, сильный, красивый и мужественный, в любой одежде больше похожий на яростного воителя, что сам водит в бой отряды, чем на мудрого и расчетливого правителя необъятной империи.

Женщины, как вспугнутые птицы, исчезли, повинуясь взмаху его руки. Базилевс наклонился с натугой, в груди хрипело. Сухие губы коснулись ее волос. Великий полководец, ставший императором, понимал, что и ему дали яд, как было с многими базилевсами до него, даже подозревал, кто дал. Самая красивая женщина мира – Феофано, бывшая танцовщица в притонах, шлюха, утолявшая за ночь по сто пьяных солдат и моряков, ставшая затем императрицей, изменившая весь свой облик и ставшая покровительницей литературы, искусства. Она возвела на престол его, блистательного полководца и отважного дерзкого воина – он в этой же спальне проткнул мечом предыдущего базилевса, – она же расчищала место на престоле для своих подрастающих сыновей: Василия и Константина. В свои сорок лет она оставалась такой же юной и красивой, как и в те годы, когда появлялась обнаженной на подмостках, доводя до умопомрачения пьяных солдат.

От черных как вороново крыло волос девочки шел аромат свежести и чистоты. Иоанн тяжело опустился в кресло напротив.

– Очень устала сегодня?

– Нет, – ответила она, чувствуя неясное смущение. – Парадный выход длился недолго. А потом мы с Еленой и Тирисой играли.

Иоанн сказал со строгостью в голосе:

– Анна, все заметили, что ты слишком внимательно рассматривала этих северных варваров. Если бы еще всех, а то одного! Так делать нельзя. Ты должна помнить: за твоим лицом наблюдают тысячи глаз. Не простых людей, а высоких сановников! Наблюдают, стараются угадать твои мысли, чтобы немедленно броситься их выполнять… или вредить. Потому мы и должны, в отличие от простолюдинов, появляться на выходах… и вообще на людях с самыми непроницаемыми лицами. Мы не должны позволять себе ни единого непроизвольного жеста!

Анна ответила тихим голоском:

– Но он встал на колени!

– Естественно, – сказал Иоанн с удивлением.

– Нет.

– Что «нет»?

– Он не встал на улице, когда его старались заставить. Я направлялась в храм, телохранители проскакали вперед, очищали дорогу, народ, как обычно, опускался на колени, а этот дерзкий схватился за меч. Он тяжело ранил моего стража. Его бы убили, но я вмешалась…

– Ты сделала верно, – одобрил Иоанн. – Этих гипербореев лучше не раздражать. Им только дай повод, завтра же их войска окажутся под стенами Константинополя! А это может лишь ускорить падение нашего города.

– Разве это так уж неизбежно?

Он печально наклонил голову:

– Империя слабеет с каждым днем. А славянский мир и без того уже вторгся в наши владения. К счастью, они пока что, очарованные нашим величием, охотно забывают свои племена и становятся подданными империи. Но есть племя русов, их послы сегодня добивались увеличения дани… Да, мы платим им золотом, чтобы не терзали нас набегами. У них сейчас появился неплохой полководец по имени Святослав. К нашему несчастью, он еще и великий князь Руси… Это значит, что он может бросить на войну всю мощь их быстро растущей страны. Я не знаю, какое чудо должно произойти… И кто или что смогло бы стать таким чудом.

Он осекся, увидев, как внезапно заблестели ее чудесные черные глаза. Бедная девочка уже представила себя спасительницей столицы империи!

– Боюсь, – сказал он тяжело, ибо рожденные в порфире должны знать безжалостную правду с пеленок, – боюсь, что гибель и падение славного Константинополя случится уже при нашей жизни. При твоей – наверняка. Уже ходит по земле тот человек, которому суждено разрушить наши ранее несокрушимые стены… Возможно, это как раз и будет неистовый Святослав. Он уже нацелен на нас. Но даже если как-то сумеем ему помешать, то его сын уж точно довершит дело отца!

Но по ее личику он видел, что мысли маленькой принцессы далеко. И точно, она зябко передернула плечами, но ответила совсем не то, что он ожидал:

– Он сказал, что лучше примет смерть, но на колени не встанет даже перед Богом… И тогда я велела все оставить так, как есть. Ведь тучи саранчи не лучше тучи варваров, но мы же на них не гневаемся? Я унизила его гордость, указав дикарю на его место, и он, несмотря на свою дикость, понял…

– Понял ли? – усомнился Иоанн.

– Понял! Стоило взглянуть на его лицо.

– Ты мудра не по возрасту… моя дорогая.

Она чувствовала, что базилевс едва не назвал ее дочерью, он любил ее, как и ее старших братьев: Василия и Константина, но если их постоянно наставлял, как вести дела империи, когда станут базилевсами, то ее ласкал и баловал.

Она спросила напряженно:

– Но почему он встал на колени теперь, когда его никто не заставлял?