С винтовкой «СВУ» с литерой «А» снайпер был знаком. По сути она была модификацией «СВД» и имела устройство глушения звука и прицел с переменной кратностью – до двенадцати. Фактически Виктор мог приблизить цель так, как если бы смотрел на нее невооруженным глазом с расстояния десяти метров.

Он надел тонкие матерчатые перчатки, взял оружие в руки и... Вот сейчас он узнает правду. До сей поры ему казалось, что это мероприятие – учебное. Просто очень серьезная вводная. Он отсоединил магазин и выщелкнул патрон. Боевой. Снайперский винтовочный патрон калибра 7,62. Вот и все. Теперь бесполезно тренировать голову.

Снайпер достал из пакета старые тренировочные штаны и надел их поверх джинсов. Устроился на полу и взял оружие на изготовку. Первым делом отыскал нужное окно следственного изолятора и еще раз проверил. Точно оно, на третьем этаже восьмое справа. Отличительная особенность: пятая снизу пластина отогнута, образуя «танковую» щель. Выстрел в амбразуру, сопоставил Близнец. Первый выстрел по живой цели. Невероятно сложный. Ошибка в определении выливается в убийство другого человека. Но стоит ли говорить о какой-либо разнице в данной ситуации? Похоже, пришел к выводу снайпер, именно для него разницы не существовало.

Впервые. Впервые убить человека. Страшно оттого, что где-то на очереди второй, третий. Все инструкции преподавателей и психологов сейчас казались дешевкой: ничему они не научили. Потому что просто готовили и фактически не заботились, как будет расхлебывать это варево их подопечный. Наверное, у них есть ответ на этот вопрос: обычно. Все ответы лежали за сухим щелчком и стремительным полетом пули.

Близнец вздрогнул, когда увидел в «амбразуре» чьи-то глаза. Кто-то подошел к окну и жадно смотрел на улицу, на проезжающие мимо машины. Смотрел прямо в оптику снайперской винтовки.

Жуть. «Кошмар на улице Вязов». Волосы дыбом.

Он или не он? Уголки глаз опущены, брови широкие, сросшиеся на переносице.

Не он.

СЛАВА БОГУ...

А может, он вообще не подходит к окну? Эту наиглавнейшую деталь ему не объяснили. Наверное, посчитали лишней. Наверняка знали, что «клиент» периодически подходит к окну. А что еще делать в камере? Путь даже там есть телевизор. На улицу-то все равно взглянуть хочется. Вот она, в нескольких метрах, за высоким забором, опутанным «егозой». Свободу стерегут часовые на вышках, топчут собаки в контрольном коридоре.

Одну пару глаз сменили другие. В них явно написана тоска. Воображение, о котором не переставал твердить «слоненок», помешало определить в них те, которые снайпер долго изучал по фотографии. Тоска... Ее невозможно определить с десяти, а тем более со ста пятидесяти метров. Какие бы чувства они ни источали, все равно притупятся, пооботрутся в долгом пути до черной шахты холоднокованого винтовочного ствола. А дальше – падение в бездну, протяжный крик, мрак и тишина.

Витьке показалось, что раньше он видел этот взгляд, характерный прищур, выгнутые домиком и словно удивленные брови. Как обухом по голове ударили. Словно вдолбили в башку тупой клин откровения: это он.

Одна спираль, другая. Ствол винтовки гулял по невидимому серпантину и никак не мог успокоиться.

Не сейчас, нет, не сейчас. Позже. Когда он еще раз подойдет к окну. Может, за это время он выпьет чаю, вспомнит что-то, представит, улыбнется...

Улыбнется...

Живой человек. Он не похож на черный кружок и пристрелочный квадрат.

Глаза. Почему не дали изучить его затылок? Вот он повернулся, и в желтушном свете лампы видна часть его коротко стриженного затылка.

Выстрелить? Он попадет – руки успокоились, ствол словно сорвался со спирали и замер на одной точке.

Можно выстрелить, записать в актив первое точное попадание, но в то же время и проиграть. Получалось, он выкрутился, притворился ужом и скользнул под спасительную корягу.

Узкие, близкорасположенные к переносице глаза... Еще одни – широко распахнутые, защищенные сверху, как козырьком, сросшимися бровями...

Сорок пять минут на позиции. Много. Устал. Нужно отдохнуть, пройтись по комнате. Но не слышно приказа. В ушах отголоски другого.

Глаза с характерным прищуром, выгнутые домиком и словно удивленные брови. Из глаз хлещет тоска...

– Давай, – шепнул себе снайпер. Он нажимал на спусковой крючок с таким чувством, словно ствол винтовки каким-то немыслимым образом упирался в его собственный висок. Сейчас винтовка дернется, а за хлопком выстрела уже нельзя будет разобрать мгновенного перехода от жизни к смерти.

Переход. Близнец переходил из одного состояния в другое. Разом. Резким толчком в плечо. Мир изменился для него, для остальных – нет. Облачко пороховых газов накинуло на него ореол тайны, с которой слетело все страшное, что было связано с ней. Выстрел принес освобождение, и все тревоги и переживания, предшествующие ему, ушли прочь.

Близнец стряхнул пыль с тренировочных брюк, стянул перчатки и положил их в кармане джинсов. Невесомый парик, слегка закрывающий уши, также уместился в карман.

Он вышел из подъезда и тем человеком, который вошел в него полтора часа назад, и в то же время другим. На нем была другая одежда, его облик изменился. Кто стрелял – тот, кто вошел, или тот, кто вышел? Свидетели опишут двух разных людей, а в итоге может получиться что-то среднее. Уже с этого момента Близнец бросил в копилку своего опыта очень важные детали.

Он сел на электричку и доехал до Алабино. Прежде чем выйти, он прошел в четвертый вагон и в туалете снял широкие тренировочные штаны, оставшись в джинсах. Потом дважды поменял частника, доехав вначале до Измайлова, а потом до Остафьева.

Сергей передал ему деньги – тысячу рублей – и словесные инструкции:

– Езжай домой, переодевайся и возвращайся в центр. Мы будем приглядывать за тобой.

И даже не спросил, как все прошло. Наверное, уже знает, рассудил Крапивин.

В центре его ждало предписание о прохождении дальнейшей службы в 22-й отдельной бригаде спецназа ГРУ – Аксай (Ковалевка). Через две недели в составе взвода антитеррора был командирован в Веденский район Чечни.

29 июня – 1 июля

Шторы в комнате были все так же запахнуты. Косые лучи солнца падали на стену там, где занавеска прилегала к стене неплотно, и смягчали мрачные тона обоев, высвечивали давно потускневший узор.

Дверь в комнату хозяина была закрыта. Голоса искусственно зашумлены работающим на волне «Маяка» радио. Будто по заказу, только что прозвучала любимая песня Крапивина. Он заучил наизусть каждый звук, который был для него живым. В его представлении гитарные и фортепианные аккорды словно обыгрывали, переплетались, любили друг друга и не могли расстаться. Долго – казалось, нескончаемо долго музыканты касались клавиш и струн, прежде чем приняли, допустили к себе другого. Его голос казался живым инструментом: «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант. Расправил нервною рукой на шее черный бант. Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать. Если ты еще не слишком пьян...»

Близнец мог слушать эту песню вечно, переносясь в неизведанный мир покоя, безмятежности и грусти. Казалось, она была создана специально для него. Она подходила к любому настроению. Она была дождем – но не тем, которого ждут с нетерпением, а просто дождем, каплями, стучащими по крыше и отдающимися в груди. Дождем, под который хочется подставить лицо и закрыть глаза...

«Устала скрипка. Хоть кого состарят боль и страх. Устал скрипач, хлебнул вина, лишь горечь на губах. И ушел не попрощавшись, позабыв немой футляр, словно был старик сегодня пьян».

Красиво. Если у природы и есть такой мотив, как-то подумал Виктор, то под него она засыпает осенью. Это как опустить голову на подушку и загадать свой сон, зная, что ты его обязательно увидишь. Что проснешься совсем другим и будет звучать при пробуждении другая песня – но с чувством, что услышишь и ту – первую и последнюю. И все повторится вновь. То казалось вечной жизнью, подтверждало истину: «Мы живем вечно, но только не знаем этого». Вечность – это и есть человеческая жизнь. Она начинается ниоткуда и уходит в никуда. Миллиарды вечностей, проникающих друг в друга.