А тот коновал оказался одним из людей Крупа. Он служил у него на судне по перевозке металлического джанка, и когда команда взломала грузовой отсек и вся подсела на М. Дж., Круп обнаружил это и всех обломал. «Здесь вам не благотворительная организация, – сообщил он полной палате „металлистов“, которые срали, визжали, блевали и брызгали фосфорической спермой. – Я оставляю вас в хороших руках.

Каждый, кто докладывал этому коновалу о недомогании, выходил от него крупповцем, или же его выносили вперед ногами. А зеваки, видя, куда катятся флотские, начали переходить к Крупу, а поскольку многие из них были спецсержантами, то все заведение, в конце концов, превратилось в лавочку Крупа.

Затем в одну прекрасную ночь крупповцы в каждом кубрике встали до зари и сняли со стен все порнографические картинки с девочками. О скажи, видишь ли ты в ранних солнца лучах сорок восемь парней раздетых, что ебутся сосут и болтаясь в петле на белых и красных и синих виселицах и какая-то срань нордическая на коленях у Крупа как кошка, мальчик песню поет лебединую в горном озере полном лебедей что благоговейно конвоируют его к виселице. Не обязательно быть космическим экспертом, можно и спецсержантом, чтобы обнаружить здесь старую флотскую забаву в действии –одна клика выживает другую, чтобы пристроить своих парней.

Утреннее солнце на утренних стояках; морячки выползают из коек и пялятся на стены.

– А где же моя писюлечка? – флегматично стонет один.

– Я этих пареньков на своих стенах не потерплю.

– Эти стены больше не твои.

– Ганс, Руди, Генрих, Вилли – herein!

Будь заодно с Крупом, а не то. Захват Крупом корабля и команды, или так это выглядело. Он переименовал корабль, назвав его вместо «Дерзновения» «Билли Целестой» в честь одного английского военного судна девятнадцатого века. И теперь Крупу не нужно было беспокоиться ни о чем, кроме собственных людей, использовавших его, чтобы избавиться от старого КО, да старого флота с его отвратительными порнодевочками и профстанциями.

Но почти никто из нас не был уверен в Крупе. Мы видели этого типа в действии, видели, как ловко он заманил нас в свою висельную вселенную… Тамагис… «Двойная В». Но вот увольнительные на берег были хоть куда. Так здорово нам никогда не бывало. Мы могли пойти в лицензированный бордель Сирен с обезвреженными Сиренами, которые могли заставить тебя с ума сойти от похоти.

Парни одеваются, чтобы отправиться на берег, примеряют галстуки в виде виселичных петель.

– Сегодня, кажись, проболтаю месячную зарплату.

– Скорее всего, сам будешь болтаться.

Эти тяжеловесные шуточки – все это в духе Флотской Молодежи. Вон тот прыщавый девственник, пытающийся корчить из себя умника – он из Виргинии, так что мы его зовем Виргинец. И вот мы все скидываемся на Сирену и смотрим на Виргинца в зеркало двойного обзора…

– Поглядите, какой у паренька болт, – говорит парень из Восточного Техаса.

Малыши-фрицы никогда не сходят на берег, потому что им нравится копить деньги. Когда они не при исполнении, они валяются на своих койках и дрочат, жужжа, как аэропланы.

Дом Уоринга еще стоит. Только дверные петли на морском воздухе съела ржавчина, так что все двери открыты. В углу студии я нахожу свиток шириной футов в пять, завернутый в плотную оберточную бумагу, на которой написано: «Для Ноя». К одному концу свитка прикреплен деревянный штырь, а на стене – две медные розетки, чтобы его воткнуть. Стоя на цыпочках, я вставляю штырь в розетки, и появляется картина. Щелк. Я помню то, что Уоринг рассказывал мне о Горном Старце и о волшебном саде, что ждал его ассассинов после выполнения самоубийственных миссий. Изучая картину, я вижу в небе остров, зеленый, как сердце изумруда, сверкающий росой, водопады полощут по бокам драными радужными флагами. Берега скрыты рядами стройных тополей и кипарисов; и вот я вижу и другие острова, простирающиеся вдали, подобно облачным городам Пожирателей Запахов, что исчезают за стеной дождя… сад растворяется в воздухе… ржавые баржи и подъемные краны и бетономешалки… голубая река… здания из красного кирпича… обед на берегу. На краю рынка под порывами холодного весеннего ветра клацает жестянка. Когда я нашел дом, крыша провалилась вовнутрь, камни и песок упали на пол, сорняки и дикий виноград проросли сквозь них… прошли, должно быть, столетия: Только лестница осталась, уходящая в синее небо: Резко и ясно, словно сквозь телескоп, мальчик в белых рабочих штанах, черной куртке и черной кепке идет вверх по разбитой улице, впереди разрушенные дома. На спине его куртки – слово ДИНК, вышитое белыми нитками. Он останавливается, присаживается на каменную стену съесть бутерброд из коробки с завтраком и попить какой-то оранжевой жидкости из бумажного стаканчика. Он болтает ногами над высохшим руслом. Он встает и мочится в русло, освещенный тусклым солнцем, стряхивает несколько капель со своего пениса, словно капли дождя, на какое-то пурпурное растение. Он застегивает штаны и идет дальше.

Мертвые листья падают, пока мы едем в сторону фермы на телеге… крыша старого амбара, рваные раны синего неба, края которого, разойдясь, завернулись… рваные знамена дождя… фиолетовые сумерки, бурые по краям, ветер уносит их прочь.

Он сидит там со мной, тени облаков движутся по его лицу, призрачный запах цветов и сырой земли… цветочная лавка у опустевшей автостоянки… глупенький мертвый мальчик… Небо здесь тонкое, как бумага.

Etranger qui passait [42]

Фарнсворт, Али и Ной Блейк движутся к югу через Красную Пустыню, через бескрайнюю череду плато, каньонов и кратеров, где из красного песка вздымаются песчаниковые валуны. Температура умеренная даже днем, и они путешествуют голыми, если не считать пустынных сапог, ранцев и ремней с охотничьими ножами с восемнадцатидюймовыми лезвиями и десятизарядных скорострельных револьверов 22 калибра. В их ранцах – автоматические карабины того же калибра и магазины с тридцатью патронами каждый. Все это оружие может понадобиться, если межвременная война вдруг выкинет на их пути какую-нибудь банду с Дикого Запада.

Из провизии они несут с собой только белки, минеральные вещества и витамины в порошках-концентратах. На дне каньонов текут ручьи, кишащие рыбой, берега ручьев изобилуют фруктовыми и ореховыми деревьями.

В своих рюкзаках они несут также складные дельтапланы.

Они сделали привал на вершине утеса в тысячу футов высотой, над равниной, усеянной красными валунами. То тут, то там блестит вода. Песчаник, лежащий в основании пустыни, удерживает воду; даже на обычно засушливых участках в озерцах водятся рыбы и ракообразные.

Парни распаковывают и собирают свои дельтапланы. Как всегда, они взлетают по очереди, так что по переднему дельтаплану остальные определяют воздушные течения, скорость ветра и вероятные восходящие потоки.

Они кидают жребий. Ной полетит первым. Он стоит у обрыва, изучая равнину, по которой катятся облака пыли и кусты перекати-поля. Он глядит вверх на облака и на кружащих стервятников. Он разбегается, прыгает с обрыва и парит над пустыней. На секунду дельтаплан теряет управление, попав в воздушную яму, резко ныряет, затем выравнивается и мягко идет на посадку у озерца. Ной машет рукой, подавая сигнал остальным – крохотная фигурка у пятнышка воды. Они спускаются на сто футов по утесу и летят за ним.

У озерца они едят сушеные фрукты, запивая их водой. Али встает и указывает рукой.

– Смотрите.

Остальные ничего не видят.

– Вон… вон там…

В пятидесяти футах от себя они видят ящера высотой в четыре фута, стоящего на задних лапах. Ящер покрыт красно-рыжими и желтыми пятнами, которые так хорошо его маскируют, что разглядеть его не легче, чем разглядеть человеческое лицо в мозаичной головоломке. Ящер понимает, что его увидели, и издает высокочастотный свист. Он бежит к ним на задних лапах с невероятной скоростью, поднимая столб красной пыли. Останавливается перед ними и стоит неподвижно, словно камень, покуда за его спиной медленно оседает пыль. При ближайшем рассмотрении становится очевидно, что это – гуманоид с гладким желтым лицом и широким красным ртом, черными глазами с красными зрачками, внизу живота – пучок рыжих лобковых волос. Сухой звериный запах расходится от его туловища.