– О, да-да. Мистер Джерри. Питер любить его очень. Давать ему бесплатный выпить. У него, правда, ничего не выходить. Мальчик его просто надуть.

Я спросил о смерти Питера.

– Очень грустно. Питер один в доме. Сказал мне, он хотеть отдохнуть несколько дней.

– Он не казался больным?

– Не больным. Он просто выглядеть усталый. Мистер Джерри уехать в Марракеш, и я думал, Питер немножко грустно.

Я бы мог проверить все больницы Марракеша на предмет скарлатины, но я уже знал то, что хотел знать. Я знал, почему Питер не реагировал на антибиотики. У него была не скарлатина. У него была вирусная инфекция.

На следующий день пятеро мальчиков записались на «Великого Белого» и поднялись на полубак. Трое юношей были уже там. Они представились как Билл, Гай и Адам. Ной заметил, что у них были такие же бледные лица и рыбьи глаза, как у капитана Джонса. Полубак был чистый и свежевыкрашенный, с легким больничным запахом карболки.

Озорной рыжеволосый мальчишка лет пятнадцати несет на подносе кружки с чаем.

– Я Джерри, юнга. Всё, что вы захотите, – стоит только мне сказать. Одно удовольствие служить вам, джентльмены.

Билл, Гай и Адам проглатывают с чаем черные гранулы.

– Что это? – спрашивает Брэди.

– О, просто так, кое-что – чтобы не простудиться.

Мальчики заняты погрузкой. Мистер Томас тихим голосом отдает указания. Он кажется простым и добродушным. Но от его глаз Ною становится не по себе – они холодны, как зимний лед.

Страницы из дневника Ноя Блейка:

Вторник, 5 фев. 1702 г.: Сегодня мы начали плавание. Вопреки презрительным замечаниям капитана Джонса о пресноводном плавании, наш опыт на озерах служит нам немалую службу. Я заметил, что Гай, Билл и Адам, хоть они и очень худы, бледны и болезненно выглядят, хорошие моряки, и их не берет ни холод, ни усталость.

За час до отплытия к пристани подъехала пролетка, из нее вышли два человека и поднялись на борт. Я не мог их ясно разглядеть, потому что они были одеты в шубы с капюшонами, но заметил, что они молоды и очень похожи друг на друга. Когда корабль вышел из гавани и лег на курс, юнга принес чай.

– На борту два пассажира, – сказал он нам.

– Ты их видел?

– Ага, я нес их багаж в каюту.

– На кого они похожи?

– Скорее на гномов, чем на людей. Зеленые они, зеленые, как трилистник.

– Зеленые?

– Ага, с гладкими зелеными лицами. Близнецы, один мальчик, другой девочка. И еще богатые. От них так и разит деньгами…

6 фев. 1702 г.: Ни эти два пассажира, ни капитан не появлялись на палубе. Берт Хансен и я по очереди стоим у руля. Кормят хорошо и много; я разговаривал с коком. Его зовут Чарли Ли. Ему около двадцати лет, наполовину черный, наполовину китаец. Мне кажется, между ним и юнгой что-то есть. Завтра мы встанем на док в Нью-Йорке.

7 фев. 1702 г.: Слишком поздно, чтобы вставать на док. Мы бросили якорь. Делать нечего, и после вечерней еды мы болтали с Гаем, Адамом и Биллом. Я выяснил, что они принимают утром и вечером с чаем: опиум. У них достаточно, чтобы продержаться все путешествие.

– А понадобится еще, так мы попросим у капитана, вот и все, – сказал Гай.

– Это точно, он, должно быть, битком набит этой штукой, – вставил Шон Брэди. – Притом, что его зовут Опиум Джонс.

Кажется, они и раньше работали на корабле Капитана Джонса.

– Он платит вдвойне потому, что хочет видеть на своем корабле только определенный тип людей.

– А что это за тип?

– Те, что работают, занимаются своим делом и с посторонними держат рты на замке.

8 фев. 1702 г.: Сегодня мы встали на док в Нью-Йорке. Капитан Джонс появился на палубе и провел корабль в гавань. Могу сказать про него, что он знает свое дело, когда хочет им заниматься. На пристани ждала карета, два пассажира сели в нее, и их увезли.

Почти весь день мы были заняты погрузкой и разгрузкой под управлением мистера Томаса. Капитан Джонс сошел на берег по каким-то делам. Ближе к вечеру нас отпустили на берег. Здесь больше суеты, чем в Бостоне, и, конечно, больше кораблей. Нас немедленно окружили сводники, расхваливавшие красоту и прекрасное состояние своих шлюх. Когда мы велели им отстать и самим ебать свой товар, они осыпали нас ругательствами, отойдя на безопасное расстояние.

У меня есть письмо к Пембертонам, родителям моей мачехи; отец подчеркивал, как важно, чтобы я засвидетельствовал почтение, и научил меня, как себя вести. Кажется, семья Пембертонов здесь пользуется известностью: мне ничего не стоило найти их дом из красного кирпича и очень представительный, в четыре этажа.

Я позвонил в дверь, и пришел слуга и спросил, что мне надо, каким-то повелительным тоном. Я вручил ему письмо. Он велел мне ждать и зашел внутрь. Когда он через несколько минут вернулся, его манеры были весьма уважительны. Он сказал мне, что мистер Пембертон будет счастлив пригласить меня к обеду на следующий вечер в восемь часов.

9 фев. 1702 г.: Сегодня вечером я обедал у Пембертонов. Прибыв на несколько минут раньше, я ходил туда-сюда, пока часы на башне не пробили восемь. Мой отец наставлял меня, чтобы я всегда был пунктуален на свиданиях и никогда, ни при каких обстоятельствах не приходил раньше. Слуга провел меня в пышно убранную комнату с портретами и мраморным камином.

Мистер Пембертон приветствовал меня с величайшей вежливостью. Это подтянутый низкорослый человек с белыми волосами и сверкающими голубыми глазами. Потом он представил меня своей жене, которая протянула мне руку, не вставая, улыбаясь так, словно от этого ей было больно. Я сразу проникся к ней неприязнью, на которую, я уверен, она ответила взаимностью.

Остальные присутствующие, как я вскоре понял, были ни кто иные, как пассажиры с «Великого Белого»: двое наистраннейших и наикрасивейших людей, когда-либо виденных мной. Они близнецы – юноша и девушка, им около двадцати лет. У них зеленоватый цвет лица, прямые волосы и угольно-черные глаза. Каждый из них обладает такой простотой и грациозностью обращения, что я был просто ослеплен. Зовут их, кажется, Хуан и Мария де Фуэнтес. Когда я пожал юноше руку, меня пробила дрожь, и я был рад отвлечься на предложенный миссис Пембертон стакан шерри. Пока мы пили шерри, объявили о приходе мистера Вермера. Он настолько же тучен, насколько подтянут мистер Пембертон, и создает впечатление огромного богатства и власти.

Вскоре после этого подали обед. Мистер Пембертон сел во главе стола, мистер Вермер по его правую руку, а Мария де Фуэнтес – по левую. Меня посадили напротив Хуана де Фуэнтесе, по правую руку с миссис Пембертон, – хотя я бы с радостью находился от нее так далеко, как только это возможно. Близнецы де Фуэнтес приехали из Мексики и сейчас были на пути в Вера Крус. Разговор был в основном о бизнесе, торговле, горной промышленности и товарах из Мексики.

Мария говорила своим спокойным чистым голосом…

– Можно вводить и те посевные культуры, которые сейчас произрастают только на Ближнем и Дальнем Востоке, поскольку почва и климат подходящие.

Я заметил, что Пембертоны и мистер Вермер считаются с близнецами и с уважением прислушиваются к их мнению. Несколько раз мистер Пембертон адресовал вопрос мне, и я отвечал кратко и вежливо, как наставлял меня мой отец. Когда я поведал, что планирую быть морским капитаном, он посмотрел на меня немного рассеянно и смущенно и сказал, что море, конечно, вещь хорошая для молодого человека… а вообще-то диплом магистра не принес бы вреда. Однако и на возможности в семейном бизнесе не следует смотреть сквозь пальцы.

Мистер Вермер выразил беспокойство по поводу политической нестабильности Мексики. Мария де Фуэнтес ответила, что введение подходящих посевных культур, несомненно, произведет успокаивающий и стабилизирующий эффект. У нее есть манера подчеркивать некоторые особенно важные слова. Мистер Вермер кивнул и сказал:

– О-о, да, здоровая экономика порождает здоровую политику.

У меня было чувство, что разговор был бы более откровенным, если бы я не присутствовал. Почему же тогда я был приглашен, спрашивал я себя? Мне припомнились слова отца: «В любой компании старайся обнаружить, чего именно от тебя хотят». И хоть я не мог догадаться, что это было, я знал, что от меня хотят и ждут чего-то вполне определенного. Я предположил далее, что миссис Пембертон была менее убеждена в моей возможной полезности, и что она считала мое присутствие за столом помехой и пустой тратой времени.