Она чувствовала себя измученной, больной. Вьющиеся розы еще цвели и будут цвести до самых морозов, но большинство других цветов уже завяли. Томас срезал поникшие головки, сгребал их и относил в дальний угол сада, и сухие цветы лежали бурыми кучками вдоль дорожек – первые унылые признаки близящейся осени. Софи сидела в кресле, глядя на дом, заброшенный сад и старый розарий, который так любила ее мать. Она вспоминала ту ночь, когда водила Коннора по дому, с гордостью показывая ему отцовский кабинет, свою детскую, и признавалась, как любит свой «скрипучий старый дом». «Он подходит тебе», – сказал тогда Коннор. Да, это так. Если б только она могла вернуть то время, снова стать той беззаботной девушкой. Как невинна она была и как довольна собой и жизнью. Она не понимала, что имела, пока не лишилась этого.

Слезы опять навернулись на глаза. Жалость к себе легко могла войти в привычку. Она вытерла слезы платочком и отвернулась от дома, услышав шаги на террасе. Если Марис увидит, то…

– Софи!

Это не Марис. Роберт Кродди!

Софи вскочила и стала отряхивать юбки, воображая, на кого похожа в таком виде. Она весело помахала ему, и он, тяжело сбежав по ступенькам, направился к ней. Роберт не очень-то походил на члена парламента, какими она представляла их себе, во всяком случае, элегантностью он не мог похвастаться – слишком полный и ростом не вышел. Больше похож на шерифа, с которым лучше не сталкиваться.

Бодрая улыбка не помогла ей: первое, что она услышала, было встревоженное:

– Что с тобой, Софи?

– Да ничего! Вот, сижу бездельничаю, только и всего. Утром почувствовала небольшую усталость и решила побаловать себя.

– На руднике сказали, что ты больна.

– Ты был на «Калиновом»? Зачем ты искал меня?

– Хотел пригласить на ленч. Заехал за тобой на новой коляске. Пойдем, посмотришь на нее, она у парадного подъезда, – с гордостью заявил Роберт, но, взглянув на лицо Софи, поторопился добавить:

– Какой я дурак, прости, пожалуйста, посмотришь в другой раз. А сейчас сядь посиди.

– Я прекрасно себя чувствую.

– Садись. – Он взял ее за руку и заботливо и решительно усадил обратно в кресло, подвинул себе другое и сел рядом. – Это все следствие того твоего падения с коляски; ты так до конца и не оправилась. Слишком рано вышла на работу, а теперь вот рецидив.

Интересный диагноз. Неверный, но заманчивый. Она удивилась, когда он вновь взял ее за руку, но лицо его выражало такое искреннее сочувствие, что она едва не призналась ему во всем, себе на погибель. Она проглотила комок, стоявший в горле, и тихо сказала:

– Роберт, я действительно хорошо себя чувствую. Я рада тебе… надоело сидеть одной. – Это было почти правдой; ей нужно было слышать чей-то голос, а чужие заботы на время вытесняли собственные. – Расскажи мне о своей новой коляске. Какая она? Ты купил ее в Девенпорте?

– Нет, в Плимуте. Она ярко-синяя, под цвет твоих глаз, я специально выбрал такую.

Она слабо рассмеялась и села поглубже в кресло.

– Думаешь, я шучу? Это правда. Я представлял, как мы с тобой будем ездить в ней супружеской парой.

– О, Роберт.

– Хорошо-хорошо, не надо ничего говорить. Это не новое предложение руки и сердца, а просто повторение прежнего. – Он улыбнулся, не разжимая губ, чтобы успокоить ее. Софи была тронута его кротостью и несвойственной ему деликатностью. Роберт принялся взахлеб рассказывать о новой коляске, о том, как продвигаются дела с выставлением его кандидатуры на выборы в парламент и что ее дядя говорит о его шансах на успех. Она не слушала его; мысли ее мешались, внезапный холод пробежал по спине, ладони стали влажными. Она вскочила, прервав на полуслове его рассуждения, кажется, об избирательной кампании. – Софи? – Он тоже встал. – Что случилось?

– Ничего. Ничего, – она заставила себя улыбнуться. В ушах звенело. Неужели опять с ней случится обморок? Она бросилась к садовому домику, вбежала внутрь и с облегчением прислонилась спиной к теплой выбеленной кирпичной стене. Роберт медленно приближался, и его полная фигура, казалась, росла, увеличивалась, пока все не заслонила собой. Выражение озабоченности успокоило ее, помогло прийти в себя. – Роберт, – произнесла она так тихо, что ему пришлось подойти почти вплотную. – Ты действительно?.. – Нет, она не могла спросить, любит ли он ее. Она не верила в это и не хотела, чтобы он повторял те свои слова, ей стало бы неловко за него. – Ты действительно хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж, стала твоей женой?

Его полное лицо застыло от удивления.

– Софи! – только и мог выговорить он.

– Хочешь?

– Моя дорогая девочка. – Он вновь потянулся взять ее за руку, но она спрятала руки за спиной. – Ты же знаешь, что хочу.

Софи облизала пересохшие губы. Как сказать ему? Как найти слова для признания? Она почти решила отказаться от своего намерения, представляя, как бежит от него – в дом, сад, куда угодно. Она обхватила себя руками за плечи, колени у нее дрожали, и казалась себе солдатом, стоящим у стены, под дулами расстрельной команды. Из груди вырвался мучительный, жуткий смех. Роберт озабоченно нахмурился.

– Я выйду за тебя, если ты все еще будешь хотеть этого после того, что я сейчас скажу тебе.

– Так ты выйдешь за меня?

– Сначала я должна кое в чем признаться.

– Что ты такое говоришь?

Она не отрываясь смотрела на него, колеблясь, набираясь мужества; риск был велик, страшен, но в случае удачи ее кошмар кончится. Дальше она не заглядывала.

– В чем ты хочешь признаться?

Она раскрыла рот… нет, простая неприкрашенная правда здесь не годится. Нельзя бросаться головой в омут, нужно попробовать как-то иначе.

– Роберт, если бы ты узнал, что я совершила неблагородный поступок. Нечто, за что ты меня не похвалишь. Станешь презирать. Думаешь ли ты, что смог бы простить меня?

Он не мог ничего ответить… ну, конечно, не мог. Стоял и, недоуменно моргая, взирал на нее.

– Роберт, я совершила ужасную ошибку. Опозорила себя и свою семью. Но обещаю, что буду тебе хорошей женой, если простишь меня. Если, несмотря ни на что, захочешь жениться на мне. И… никто никогда не будет знать о моей ошибке, кроме тебя. И меня.

Вид у него стал испуганный.

– Что ты такого натворила?

Поздно идти на попятный, но предчувствие беды заставило ее похолодеть.

– Я беременна. Отец будущего ребенка – Коннор Пендарвис. Мы были вместе всего один раз. Мне казалось, что я его любила.

Вот и все. Даже если теперь он с презрением оттолкнет ее, та часть ее, что ненавидела ложь и криводушие, вздохнула с облегчением. Она всегда страдала, когда бывала вынуждена лгать, почти так же, как когда приходилось что-то скрывать.

Она видела, как кровь отхлынула от его лица. Потом вновь прилила, и его толстые щеки приобрели красновато-бронзовый оттенок. Софи, никогда не видевшая его в такой ярости, испугалась, что он может ударить ее, и посмотрела поверх его широкого сильного плеча: в саду никого, дом так далеко. Над его верхней губой проступила белая полоска, и он процедил сквозь зубы:

– Коннор Пендарвис? Ты говоришь об этом шахтере? Этом рудокопе? О человеке, который работал на твоем руднике?

Она низко опустила голову. Во рту ощущался привкус поражения, и он был солоноват.

– Коннор не был шахтером. Он… вор, а не шахтер.

– Ты была с ним в интимных отношениях?

Он не выкрикнул эти слова, а проговорил обычным голосом, но они ударили, словно камни, и она отшатнулась к кирпичной стене.

– Я уже сказала тебе. Только один раз. И теперь я беременна. Роберт, – она протянула руку не с тем, чтобы умолять его, но предложить мир, – возьмешь ты меня в жены? Я сделаю тебя счастливым… постараюсь сделать. Возьмешь?

– О боже! – прошептал он и повернулся к ней спиной.

Рука ее бессильно опустилась. Это был конец.

Ей почудилось, что Роберт снова пробормотал: «Боже!», но он вдруг круто повернулся и с недоуменным видом прошипел:

– Шлюха! Отдалась какому-то шахтеру. – Съежившись, она отшатнулась от него. – Ты шлюха, так ведь? Самая настоящая шлюха!