– Увидимся завтра, – прервал его речь Коннор.

– Да? Вот это хорошо. Это…

– Очень сомневаюсь, – строго возразила Софи. – Я, мистер Пендарвис, считаю, что это было бы слишком неразумно.

– Слишком неразумно, – как эхо, повторил Трэнтер, согласно кивая. – Ни за что не поверю, что ты способен на такое. Прислушайся к своему доктору, Джек, она говорит умные вещи. Мисс Дин известна своей мудростью, понял? Не говоря уже о ее знаменитой красоте, и простые, неотесанные шахтеры, как ты или я, поступают умно, когда слушаются ее советов по всяким делам, серьезным и не очень. Потому что она настоящая опора для…

– Благодарю вас, мистер Фокс, – смеясь, остановила его витиеватую речь Софи. – А теперь до свидания. Трэнтер низко поклонился.

– Ваш покорный слуга, – со вздохом сказал он в пол и бочком отступил в коридор.

– Мне нравится, как вы смеетесь, – тихо сказал Коннор.

Она опустила голову, но ничего не ответила.

– Вы смеялись в день нашей первой встречи, помните?

Она легкими прикосновениями наносила жидкую мазь на рану на внутренней поверхности плеча, для удобства положив его руку себе на сгиб локтя, и его пальцы слегка касались ее груди. После его слов в невинном этом прикосновении появился оттенок интимности; она отступила на шаг и принялась рыться в пакете Энни, ища, чем перевязать его руку.

– Как поживает Птичка? – спросил он ровным голосом.

– Птичка? Знаете, вы произвели на нее впечатление.

– Правда?

– Она постоянно вспоминаете вас.

– И что же она говорит?

– Она вас называет «хороший дядя с большими руками».

Коннор тихо рассмеялся. Дождавшись, когда она снова взяла его руку, чтобы обмотать тонкой полоской белой материи, он, решившись, сказал:

– Я хотел бы пригласить вас на прогулку в субботу вечером, мисс Дин.

На нее стоило посмотреть в этот момент. Он успел заметить, как радостно вспыхнули ее глаза, прежде чем она отвела взгляд и быстро ответила:

– О нет. Я не могу.

Он разглядывал ее белый, точно фарфоровый, профиль: аристократической формы нос с изящным вырезом ноздрей, дивно вылепленные губы. Волосы ее сегодня были забраны в небольшую сетку, но несколько длинных прядей выбились из прически, смягчая ее строгость. Его не удивил отказ Софи прийти на свидание. Ответ был известен заранее, можно было не спрашивать.

Но он устал делать то, что от него ожидали.

– Мы не пойдем далеко, – ненавязчиво настаивал он, – погуляем вдоль реки, здесь, в деревне. Вам совершенно нечего опасаться.

Услышав последние слова, она недоуменно подняла бровь и улыбнулась уголком рта. Однако снова ответила:

– Нет, не могу.

Он соскочил со стола так резко, что она вздрогнула.

– Простите мне мою дерзость. Больше я не стану надоедать вам своими просьбами. – Стиснув зубы от боли, он заправил концы лоскута под повязку и оглянулся в поисках рубахи.

Она первой дотянулась до нее, лежавшей на столе, и протянула ему.

– Мистер Пендарвис, – начала она, и что-то в ее тоне заставило его замереть с рубахой в руках, – я не могу принять ваше приглашение, потому что… не могу. В следующую субботу день Иоанна Крестителя, а я – регент детского хора. Мы будем выступать на лугу перед церковью. Если не случится дождь, устроим еще и праздник. Это… важный день для Уикерли. – Она запнулась, и он мог поклясться, что ее щеки вновь окрасил румянец. Не оттого ли, что объясняла причину отказа с излишним пылом?

Он с видимым трудом принялся надевать рубаху, так что ей пришлось помогать ему. Уловка сработала, тогда он притворился, что не может согнуть левую руку, и она стала застегивать ему рубаху. Пока она трудилась над пуговицами, он смотрел на ее лицо, непроницаемое, но такое прекрасное, такое близкое. Она могла испытывать к нему все, что угодно, но только не равнодушие, в этом он был уверен. Он поднял руку и осторожно заправил золотистую прядку ей за ухо. Непозволительная вольность. Как она воспримет это?

Ее руки замерли у него на груди. Она растерянно подняла на него глаза, взгляды их встретились, и в синеве ее глаз он увидел всю ее наивность, и вспыхнувшее любопытство, и трепет, и волнение. Он склонился над ней, словно притянутый магнитом; в какой-то миг он понял, что сейчас они поцелуются, но в следующее мгновение – что этого не произойдет. Не только потому, что они оба не решатся, но и потому, что это просто невозможно, немыслимо. По-прежнему не сводя с нее глаз, не в силах оторваться от ее лица, он отступил назад.

Теперь между ними было некоторое безопасное расстояние, и это помогло им прийти в себя. Она нервно потерла правую руку у плеча и хрипло – в горле у нее пересохло – откашлялась.

– Пойдите сегодня же к доктору Гесселиусу. Думаю, к шести вечера он уже вернется домой. Его дом прямо напротив таверны. Не помню, как она называется, – добавила она зачем-то, в деревне была всего одна таверна. – Сходите к нему, обещаете?

– Обещаю.

Она успокоенно кивнула.

– И не выходите завтра на работу. Доктор, возможно, наложит швы на руку, и несколько дней ее нельзя будет беспокоить.

– Нет, я выйду завтра.

– Но это неразумно.

– А вы оплатите дни, пока я буду выздоравливать? – спросил он уже от двери.

– Оплачу? Конечно, нет. Платить за то, что вы не будете работать? – Она была в замешательстве, на лице было написано искреннее недоумение.

– Таковы новые веяния, – как бы сам удивляясь, пожал он плечами. – На угольных шахтах в Дареме горняки устраивают из-за этого забастовки.

– Забастовки! – Глаза ее в ужасе расширились; она скривилась, будто произнесла непристойное слово. Он не смог сдержаться, засмеялся и повторил слова:

– Да, забастовки. – Он поднял руку, будто прикасаясь к отсутствовавшей шляпе. – До субботы, мисс Дин, – сказал он и оставил ее одну.

День Иоанна Крестителя, приходившийся на двадцать четвертое июня, в последние годы проходил не так, как в прежние времена. Двадцать-тридцать лет назад люди из всех деревень прихода Святого Эгидия стекались в Уикерли на ежегодный праздник, отмечавшийся несколько дней и одновременно служивший ярмаркой рабочих мест. Но постепенно эта его роль сошла на нет, отойдя к более многолюдным ярмаркам в Тэвистоке и Плимуте, и день Иоанна Крестителя в Уикерли превратился для его обитателей в обычный летний праздник, который давал им возможность собраться на лугу перед церковью и провести славный денек, развлекаясь играми и забавами, состязаниями и музыкой, закусывая, участвуя в благотворительном базаре и прочем, что мог придумать совет прихожанок церкви Всех Святых, стараясь выручить в этот день как можно больше, потому что этих денег должно было хватить на помощь нуждающимся в течение всего следующего года.

Благотворительный базар в этом году благодаря энергичной кампании по сбору пожертвований для него, тщательно продуманной Энни Моррелл и Эммалайн Найнуэйс, проходил с большим успехом и в одиннадцать утра был уже в самом разгаре. Горожане, жаждущие сделать покупку, теснились вокруг столов, расставленных на траве позади дома викария, и выбирали вещи по вкусу среди множества подержанных сокровищ. Особый интерес вызвали коллекция военных принадлежностей капитана Карнока и дюжина рыболовных блесен, вручную сделанных кузнецом Джоном Суоном. Желающих приобрести эти вещи было столько, что пришлось выставить карточки с первоначальной ценой, чтобы в конце дня разыграть их на аукционе.

– Я хочу купить эту фотокамеру, – негромко поделилась Энни, наливая из тяжелого чайника чай в две чашки и протягивая одну из них Софи. – Твоя кузина купила ее год назад в Эксетере и ни разу не пользовалась, а теперь просит за нее четыре гинеи, представляешь!

– Сущий грабеж, – согласилась с подругой Софи, взглянув на предмет, о котором шла речь, – складную фотокамеру «Найт и Оттуилл» в черном водонепроницаемом чехле. – Интересно, сколько она сама заплатила за нее?

– Дело не в этом, не так ли? Она не новая, и, независимо от того, пользовались ею или нет, цена должна отражать это. Думаю, она должна стоить на треть дешевле, учитывая ее износ.