– Я бы хотела спуститься ниже, мистер Дженкс.

И дородный горный мастер фыркнул, пожал плечами и полез по очередной лестнице вниз.

Увиденное не было, конечно, откровением. Она представляла, каково в самом низу. Но одно дело смотреть на карту рудных жил или схему подземных галерей, слушать рассказы шахтера о том, как он неделю копает глинистый сланец, чтобы добраться до медной руды, и совсем другое – самой всеми пятью чувствами ощутить темное, сырое, задымленное, грохочущее взрывами нутро рудника. В этом смысле увиденное явилось для нее откровением, и у нее было более чем достаточно времени поразмыслить над этим, пока она, превозмогая усталость, карабкалась по отвесным, скользким от грязи, опасным лестницам, отдыхая на каждой площадке, а Дженкс, на почтительном расстоянии в десять ступенек от нее, глядел в стену, отворачивая багровое лицо, на котором было написано: «Я же предупреждал, нечего было вам делать внизу».

Спустя два бесконечных дня и три бессонные ночи Софи приняла решение. Дженкс прочитал о нем в меморандуме, который она вручила ему, Эндрюсону и Дикону Пинни.

Среди прочего в меморандуме говорилось, что управление рудника (в лице Софи) намерено привлечь средства, используемые при финансировании разведочных работ, для устройства подъемников, которые заменят наиболее длинные лестницы, и для установки новой вентиляционной системы на самых глубоких уровнях. С ноября по март каждый желающий может в обеденное время получать на поверхности горячий суп по цене три пенни за порцию. Для тех, кто работает наверху, будет устроено зимнее обогреваемое помещение, а душевая будет расширена и переоборудована. Кроме того, она санкционирует создание комитета из шести человек (из которых трое простые шахтеры), призванного изучить условия труда и оценить степень безопасности на руднике, включая возможность несчастных случаев, и в трехнедельный срок подготовить доклад с рекомендациями по улучшению положения на руднике.

Новость распространилась по деревне с быстротой молнии Утренняя смена еще не успела закончиться, как Софи увидела в пыльное окно кабинета дядю Юстаса, въехавшего на рудничный двор на своей крупной гнедой кобыле. Софи было совершенно ясно, что он не одобрит перемен, которые она собиралась произвести на руднике, но не предполагала, насколько яростным будет его неприятие.

– Ты лишилась рассудка, – объявил он не терпящим возражения тоном, расхаживая, как тигр, по ее кабинету, настолько возбужденный, что даже забыл снять цилиндр. – Если собираешься прогореть, то лучшего способа ускорить этот процесс нельзя и придумать. Капитал нельзя использовать таким образом – он должен первым делом быть вновь вложен в производство, по крайней мере, пока ты не будешь крепко стоять на ногах. Никогда не думал, что придется говорить тебе такие прописные истины. «Калиновый»…

– Вам не нужно ничего мне говорить…

– «Калиновый» всего два года как стал приносить доход. Еще всякое может случиться. Если завтра жилы, которые ты разрабатываешь, иссякнут, где ты возьмешь деньги для разведочных работ? Какой будет толк от твоих подъемников, если они станут опускать людей в пустые забои? То, как поставлено дело у тебя сейчас, отвечает требованиям закона, и никто в мире не может заставить тебя начать работы по улучшению условий труда.

Она от греха подальше осталась сидеть за своим рабочим столом и отвечала со всем спокойствием, на какое была способна:

– Простите, но я не согласна с вами. Я считаю, что сейчас самое время для усовершенствований, пока цены на медь и добыча руды стабильны. Если в дальнейшем добыча начнет падать, по крайней мере, фундамент производства – его безопасность и сносные условия работы, не будут вызывать беспокойства, и я смогу сконцентрировать усилия целиком на разведке новых рудных жил.

– Ты хотя бы представляешь, во сколько обойдется новое оборудование?

– Думаю, это будет недешево.

– Сотни… тысячи фунтов!

– На «Фауни-консолс» установили подобное оборудование, и вложения окупили себя через год. Еще и принесли прибыль.

– «Фауни-консолс» вдесятеро больше «Калинового»!

– Знаю. Я не могу сделать всего сразу; оборудование для подъемников и вентиляторы будут устанавливаться постепенно. Тем не менее придется вложить определенные средства – не слишком большие, полагаю, но ради того, чтобы предупредить несчастные случаи, стоит…

– Ты не можешь предупредить несчастных случаев, – загремел он, стукнув об пол тростью, словно дубинкой. – Подумай своей головой, Софи. Что Пинни говорит обо всем этом?

– Он… обдумывает. Хочет еще раз обсудить все вопросы. – Дикон Пинни, ее агент, был слишком ошеломлен ее решением, чтобы составить свое мнение.

– Ага! Уверен, он пришел в восторг, узнав, что ты расшаркиваешься перед шахтерами.

– Это всего лишь…

– Что дальше? Учредишь профсоюз? Будешь делиться прибылью с «рудничными девушками»?

– Вы знаете, я…

– Ты не только себя гробишь. Я мог бы стоять в стороне и смотреть, как ты погибаешь, если это произойдет, – но то, что ты намерена сделать, отзовется на каждом владельце рудника в округе.

– Вот и прекрасно, – мрачно согласилась Софи. – Все эти меры давно пора было принять. Это вопрос не только здравого смысла, но и обычной порядочности.

– Ты заблуждаешься.

– Как давно вы спускались в собственный рудник последний раз? – осмелилась спросить Софи.

Вэнстоун стукнул ладонью по столу и приблизил к ней красное от гнева лицо.

– Я слышал об этом. Все в графстве только и говорят об этой твоей экскурсии. И ты еще смеешь мне напоминать о порядочности.

– О чем вы, дядя? Что я такого сделала, что…

– Хочу тебе сказать, что мне безумно стыдно за тебя.

Она стиснула руки под столом, отчаянно стараясь совладать с собой.

– Извините, но я думаю, вы сердитесь потому, что я не посоветовалась с вами, прежде чем принять решение. Скажу вам правду, я не попросила вашего совета, потому что знала, что вы скажете. Простите, если это оскорбит вас, но «Калиновый» принадлежит мне, и я делаю то, что, по моему разумению, принесет ему пользу. А также мне и людям, которые на меня работают.

Его холодная, сдерживаемая ярость была несравненно хуже прежнего нескрываемого гнева.

– Я знаю, кто виноват во всем этом, – бросил Вэнстоун язвительно. – Не считай меня глупцом, Софи.

Она встала из-за стола.

– Не желаю продолжать наш разговор.

– Этот иуда соблазнил тебя. – Сердце у Софи упало, а он гневно продолжал:

– Он отравил твое сознание своими социалистическими бреднями. Я могу понять, как это случилось. Ты – женщина, чувства у тебя на первом месте, ты не можешь видеть действительность так, как ее видит мужчина.

– Это самое нелепое…

– Я был против, чтобы Толливер оставлял рудник на тебя, о чем, уверен, тебе известно, и за эти годы ничто не смогло изменить моего мнения. Скорее напротив, я еще больше убедился в своей правоте.

– Значит, мы становимся врагами?

– Врагами? – Он недоуменно нахмурился. – Нет, конечно же, нет. Думаю, ты совершаешь непростительную глупость, Софи, которая повлечет за собой ужасные последствия для всего графства. Но ты все же моя племянница, – закончил он, будто этим все было сказано.

Ей нечего было ответить ему. Они холодно расстались, и Софи долго сидела в кресле, приходя в себя после неприятного разговора. Постепенно сумбур в голове улегся, и она смогла рассуждать трезво. Худшее, как можно было надеяться, осталось позади. Решение было принято; она сделала свой первый бесповоротный шаг, чтобы совершить перемены, которые в душе считала правильными. Больше не имело значения, что мысль об этом в нее заронил Джек… нет, скорее Коннор. Сейчас она чувствовала себя лучше, чем во все предыдущие дни. Может быть, она сможет хотя бы думать о нем спокойно, и это поможет постепенно забыть его.

Вечером Марис постучалась к ней в кабинет, где она сидела над новым бюджетом, пытаясь взглядом воздействовать на неумолимые цифры расходных статей.