Из леса выбрались на дорогу и уже вдвоем отправились к городу.
Вскоре стала видна восточная окраина Амштеттена. И вид ее радовал глаз. Над аккуратными одинаковыми домиками с красными крышами висели обычные звуки мирной жизни – тарахтел трактор, мычали коровы. По улицам двигались люди. Не было заметно никаких признаков беспокойства.
– Вроде тихо, – сказал Сергеев.
– Ладно, посмотрим поближе, что значит эта тишина, – пробормотал Петр, и они зашагали к городу.
Руку Радлов держал в кармане, на пистолете, и очень внимательно смотрел по сторонам.
Когда они с Сергеевым оказались на пустынной улочке, под прикрытием домов, капитан облегченно вздохнул. Петр огляделся, а затем попросту подошел к двери одного из домов и постучал. Открыли ему сразу. На пороге появилась молодая розовощекая женщина в скромном синем платье.
– Добрый день, – поздоровался капитан.
– Здравствуйте, – отозвалась хозяйка несколько изумленно. – Что вам угодно?
– Не будет ли у вас воды? А то сами видите, какая жара. Идем с самого утра, и жажда такая, что сил нет.
Женщина скрылась, затем появилась опять, с небольшим кувшином в руках.
Петр сделал несколько глотков, затем отдал кувшин Сергееву.
– Спасибо, – кивнул капитан. – Как у вас тут дела?
– А ничего, все тихо, – улыбнулась молодая австриячка. – А вы что забыли в нашем захолустье?
– Идем на запад, к родственникам, – он говорил спокойно, расслабленно, а мозг в это время работал, анализируя поступающую информацию: звуки, выражение лица открывшей дверь женщины…
Несмотря на это, Радлов отметил, что у собеседницы очень привлекательная фигура, яркие голубые глаза и золотистые волосы.
– А на контрольно-пропускном пункте нас не встретили, как обещали, – сказал он, – да и пост сам словно куда-то делся. Вы не знаете, что случилось?
– Нет, не знаю, – женщина помотала головой, и на лице ее появилась кокетливая улыбка. – Но вчера, говорят, у поста стрельба была. А у нас тихо, даже ведь американских солдат нет.
Сожаление послышалось в ее голосе. Петр его вполне понимал. Хоть американцы, чужаки, так и все равно – молодые и сильные мужчины. Таких сейчас в Австрии, да и в Германии, среди местных не сыскать.
– Как вас зовут? – повинуясь неясному импульсу, спросил Петр.
– Эльза, – ответила женщина. – Может, зайдете?
– Спасибо, – сказал он со вздохом. – Но мы должны идти. Всего хорошего.
– До свидания, – сказала женщина ему в спину. Петр ощущал ее взгляд, и от него ползли горячие мурашки.
Капитан с рядовым без происшествий вернулись к своим, и разведгруппа зашагала дальше.
Амштеттен обходили, укрываясь в лесу. Петр шагал во главе солдат и ощущал, что им владеют двоякие чувства.
С одной стороны – разведка должна быть скрытной. А с другой – так привык, что можно проехать по центральной улице, чтобы жители улыбались, дети что-то радостно кричали, а мужчины вежливо снимали шляпы. Как еще весной, когда в каждом городе, австрийском, чешском или югославском, советских солдат встречали цветами…
Верхняя Австрия,
дорога Линц – Вена – замок Шаунберг.
25 июля 1945 года, 11:29–13:52
– И как ты думаешь, кто там стрелял? – спросил Петр у Михайлина.
Разведчики сидели в тени огромного дуба и обедали. Солнце палило, и даже в тени листвы было жарко.
– А говорили, что у фрицев в горах какие-то специальные части спрятаны. Вроде как последняя надежда Гитлера, – степенно ответил лейтенант.
– Может быть, – Петр улыбнулся. – Да только это маловероятно. Но даже если это так, на что они рассчитывают? Единственный шанс для немцев – американцам сдаться. Те, как я слышал, хорошо с пленными фашистами обходятся, даже оружие не отбирают.
– У, союзнички, – скривился Михайлин. – Толку от них! Просидели всю войну в Америке своей, а как поняли, что мы и без них справимся, примчались. Тьфу! Говорить противно.
– Это ты точно сказал, – усмехнулся Петр и привстал, собираясь позвать радиста. Пришло время связаться со штабом.
Но не успел капитан открыть рот, как с ближайшего холма, там, где должен был быть один из постов, донесся грохот выстрела. Разведчики, только что расслабленно возлежавшие на травке, повскакали на ноги.
– Залечь! – скомандовал Радлов, и тут уловил шорох за спиной.
Начал поворачиваться, но в голове что-то словно взорвалось…
Очнувшись, Петр не сразу понял, где находится: он сидел в неудобной позе, и что-то мешало двигаться. До слуха доносились стоны. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит, прислоненный к стволу дуба, а, подергав руками, понял, что связан. Стонал сидевший рядом боец.
По другую сторону от капитана обнаружился Михайлин с огромным синяком на левой скуле. Серые глаза лейтенанта выражали безмерное удивление, и вообще он казался ошарашенным.
– Ты жив, капитан? – спросил лейтенант.
– Не уверен, – кривясь, отозвался Петр. Болело все тело, и особенно – затылок. – А ты чего какой ошалелый?
– Да так, – пожал могучими плечами Михайлин. – Просто никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались.
– Какие люди?
– Да фрицы эти, – лейтенант мотнул головой, и только тут капитан обратил внимание на замершего неподалеку часового в серой форме СС. Больше эсэсовцев видно не было.
– И что они?
– А то, что они от пуль уклонялись. Словно от кирпичей, – проговорил Михайлин, и в словах его прозвучало потрясение. – И не успели мы очухаться, а они уже рядом. Я в одного выстрелил, да не попал. Представляешь, командир?
– Ничего себе, – Петр покачал головой.
Чтобы Михайлин промахнулся – такие случаи за войну можно было пересчитать по пальцам одной руки.
– И треснул он меня так, что я на ногах не устоял, – тон лейтенанта сделался печальным. – Старею, видать.
Михайлин был первым кулачным бойцом дивизии, и повалить его смог бы только настоящий силач.
Донеслась немецкая речь, и перед пленными появились трое офицеров. Выглядели они до странности одинаковыми, словно братья. Светлые холодные глаза и неподвижные, точно замороженные, лица. Окантовка фуражек, к удивлению разведчиков, оказалась темно-зеленой, словно у кадровых офицерских частей, которые были расформированы еще в сорок втором. Опознавательных знаков, говорящих о принадлежности к части, на форме не имелось вовсе, а сами мундиры были новенькими, только со склада.
Некоторое время офицеры без особого интереса разглядывали пленников, затем старший, с тремя звездами и двумя полосами на петлице[10], сказал:
– Что же, арманы[11] хотели узнать о русских. Теперь у них есть у кого спросить.
Двое младших офицеров улыбнулись.
Подбежал солдат и вскинул руку в нацистском приветствии:
– Машина будет через полчаса, герр оберштурмфюрер!
– Хорошо, – кивнул тот. – Вы пока свободны. А вы, Генрих, – он повернулся к соседу, – выдайте пленным лопаты, пусть захоронят своих мертвых. Нечего оставлять падаль.
– Есть, – склонил голову Генрих.
Двое офицеров ушли, а третий принялся отдавать приказы. Из-за машины появилось около десятка автоматчиков. Под дулами «МП-43» пленным развязали руки и выдали короткие саперные лопаты.
Генрих, со знаками отличия унтерштурмфюрера[12], принялся жестами объяснять пленным, что им надо делать. До выразительности южных народов, что могут обходиться вообще без слов, ему было далеко.
– Не трудитесь, – прервал мучения немецкого офицера Петр. – Я понял, чего вы хотите.
– О, вы знаете немецкий? – Генрих посмотрел на русского с удивлением, словно на говорящую обезьяну. – Это хорошо. Тогда за работу.
Погибло не так много народу, как ожидал капитан. Всего трое. Остальные попали в плен. Но мучительно больно было хоронить тех, с кем ты вчера еще разговаривал и сидел за одним столом. Тех, кто погиб, когда война уже давно закончилась. Петр скрипел зубами, мрачнел и думал, что с большим удовольствием швырнул бы лопату в лицо ближайшему конвоиру.
