Тем неожиданнее оказалась атака. Сначала послышалась короткая перестрелка на правом фланге, но быстро стихла. Наступавшие не обратили на нее внимания, решив, что фланговое охранение наткнулось на противника. Поскольку просьб о помощи не поступало, то все, скорее всего, закончилось благополучно.

Но тут вдоль улицы сзади ударили два пулемета, судя по звуку – переделанные авиационные «МГ-151». Неясно было, как противник сумел закинуть в тыл наступавшим станковые махины весом в сорок с лишним килограммов.

Но советским солдатам, попавшим под огонь, было не до того, чтобы искать ответ на этот вопрос. Пули калибром в двадцать миллиметров буквально выкосили улицу, оставив в живых лишь тех, кто упал или укрылся за корпусом танка. Таких было немало, но все же потери оказались велики. Улица покрылась убитыми и ранеными. Даже сквозь рев моторов пробивались крики и стоны.

Шедший последним танк развернул башню, но в прицеле никого не обнаружил. Пулеметчики с непостижимой скоростью покинули улицу. Тем не менее тридцатитонная машина поползла назад, поводя пушкой, словно слон – хоботом.

Гибель ее была быстрой. Выскочившие из-за домов две серые тени одинаковым движением вскинули к плечам палки с утолщением на конце, раздался грохот, и танк, пораженный в башню, потерял боевое значение. А серые тени исчезли так быстро, что пехотинцы не успели открыть по ним огонь.

– Что за черт, – пробормотал один из солдат, добравшийся до Австрии от самого Сталинграда. – С кем мы воюем-то? Человек не может двигаться так быстро!

Ответом ему было угрюмое молчание.

Полковник Ковалев выслушивал доклады с передовой и все больше мрачнел. Потери оказались такими, что впору было подумать, что двум батальонам противостоит полная дивизия СС, укомплектованная опытными солдатами. Не добавляли оптимизма и странные сообщения о том, что солдаты противника двигаются быстрее ветра.

– Отходить! – отдал приказ полковник, и тут прилетевшая из-за спины пуля угодила точно в рацию.

Вторая свистнула рядом с головой, и Ковалев поспешно упал. Около него бухались на землю офицеры и солдаты, минометчики суматошно метались меж своих орудий, задравших к небу толстые жерла.

Обстрел продолжался, и вскоре стало ясно, что противник, пользуясь домами как прикрытием, подобрался почти вплотную. Впервые за долгое-долгое время полковник подумал, что сегодня его часть может потерпеть поражение.

Последнего приказа Ковалева в Амштеттене не расслышали, но самостоятельно приняли решение отходить. Танки, а их к этому моменту уцелело пятнадцать из двадцати, тяжело ворочались, с грохотом круша строения. Слышался треск ломавшихся деревьев. Матерились пехотинцы, перевязывая товарищей и одновременно пытаясь смотреть по сторонам.

Кто знает, откуда последует очередной выпад противника?

А тот атаковал раз за разом, не давая передышки. То и дело из клубов дыма и пыли возникали фигуры в серых мундирах. С изящной стремительностью выходили на огневые рубежи и стреляли, стреляли, стреляли. Фаустпатроны у немцев, к счастью, кончились, но «Панцершреки»[16] делали свое дело исправно, поражая лишенные маневренности танки. Сами же солдаты с реактивными ружьями перемещались столь быстро, что обстрелять их не всегда успевали даже автоматчики, не говоря о танкистах.

В один момент пораженными оказались сразу две боевых машины. Сдвоенный взрыв ударил по ушным перепонкам, и сразу немцы пошли в массированную атаку. Среди клубов дыма замелькали серые мундиры, послышался треск автоматов.

Лишенные командования бойцы не смогли оказать дружного отпора, и бой распался на короткие схватки. В них немцы почему-то имели значительное преимущество. Они несли потери, но совсем небольшие, а советская пехота довольно быстро полегла до последнего человека.

Два танка, натужно ревя моторами, ухитрились выбраться из окружения. Но с того места, где должен был располагаться резерв и командование, по ним тоже начали стрелять. Хорошо хоть, что только из ручного оружия.

Командиры танков ринулись на прорыв. Разогнали выстрелами из пушек эсэсовцев, раздавили несколько минометов и с максимальной скоростью понеслись по шоссе, ведущем на восток, к Санкт-Пельтену, и дальше – к Вене.

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

26 июля 1945 года, 11:03–12:57

Ночь в подземелье была страшной.

Спать, лежа на холодном сыром полу, никто не рискнул. Пришлось отдыхать, сидя у стены, тесно прижавшись друг к другу. Так получалось немного теплее. Для естественных потребностей предназначалась дыра в полу, обнаруженная в одном из углов. Со связанными руками спускать штаны было неудобно, и приходилось пользоваться помощью товарищей. Пить пленникам не давали, и к утру их начала мучить жажда.

Петр уснуть не смог. После допроса болели все внутренности, хотя синяки, да и то не особенно большие, остались только на лице. Но стонала, жалуясь на судьбу, печень, ныли почки, в животе не проходила резь, в сердце время от времени точно вонзались раскаленные иголочки.

Новый день, судя по ощущениям, давно наступил, но в подземелье оставалось все так же темно.

Потом раздались приглушенные шаги и открылась дверь. Выяснилось, что пленникам принесли воду. Сержант-тюремщик, сопровождаемый двумя автоматчиками, поставил грязный тазик на пол и отступил, надеясь полюбоваться, как русские скопом кинутся к воде, пихая и отталкивая боевых товарищей. Но немца ждало разочарование.

– Подходить по списку и не толкаться! – скомандовал Петр. – И по три глотка! Ахметгалиев – вперед!

Низенький татарин проворно поднялся и засеменил к тазику. За ним вставал идущий следующим по списку Борисов. Петр знал своих солдат и верил, что у них хватит терпения и стойкости.

– Черт подери! – выругался нацист, не получив желаемого удовольствия, и покинул подвал. Вновь стало темно. Слышались лишь шаги, нетерпеливое дыхание, а затем легкий всплеск, когда очередной солдат припадал к воде.

Петр помнил список разведчиков наизусть и выкрикивал фамилии вслух.

Сам подошел к воде последним.

Тазик пах отвратительно. Скорее всего, ранее из него поили свиней. Но на вкус вода была слаще тех изысканных напитков, что подают в лучших ресторанах. На долю капитана досталось всего два глотка.

К удивлению пленников, спустя примерно полчаса в коридоре вновь раздались шаги. Дверь заскрипела, и на пороге появился давешний тюремщик, угодливо вьющийся вокруг полного старика в погонах бригаденфюрера. В руках пожилой держал небольшой черный чемоданчик.

– Проходите, герр Виллигут, – бормотал тюремщик, извиваясь всем телом. – Тут не очень чисто…

– Ничего, это не важно, – сказал старик и перешагнул порог.

Вслед за бригаденфюрером в помещение проникли трое автоматчиков с фонарями. Последним вошел тот самый Август, что вчера прервал допрос Петра. На лице его читалась усталость, но на губах блуждала усмешка, что вполне подошла бы Мефистофелю.

– Так вы, доктор, думаете, что блуттер сломался? – поинтересовался бригаденфюрер, продолжая, судя по всему, начатый ранее разговор.

– Вне всяких сомнений, – усмехнулся Август. – Если при исследовании чернявого низкорослого солдата из вспомогательных частей дивизии «Гитлерюгенд», добровольцы в которую набирались неизвестно где[17], он говорит мне, что передо мной ариец, то я имею право усомниться в работоспособности прибора.