– Глаза закрой!

Василий закрыл, и тут же ощутил, что падает. Бестолково замахал руками, и тут же в ноги ударило с такой силой, что невольно присел. С опаской распахнул один глаз, затем второй.

Вокруг царила темная ночь. Звезды, чужие, и крупные, словно драгоценные камни, весьма приветливо блестели на черном бархате неба. Легкий ветерок овевал разгоряченное лицо, а вокруг шелестели кусты. По левую руку, под высоким берегом, несла воды огромная река, широкая, словно небольшое море. Жидкость матово отблескивала под звездами, и казалось, что река не движется, застыла, скованная невиданным морозом.

– Мы на месте, – сказал Гордон, и зубы его блеснули во мраке. – Андуин. – Искатель повел рукой, словно гид перед туристами.

Василий вдохнул и закашлялся, так силен оказался запах листвы и трав, терпкий, странный запах чужого мира. Огромное нечто, закрывая звезды, пролетело над людьми. Тишину огласил резкий крик.

– Пора спать, – Гордон не тратя время на разглядывание, стащил мешок с плеч и развязал его. – Огонь разводить не будем. В твоем мешке сверху должен быть плащ, он же – и одеяло для сна. Ночи здесь не очень холодные, особенно летом. А завтра с утречка на плот попросимся. Гонят сейчас дерево из королевства Беорнингов. Много леса нужно Минас-Тириту, столице мира, – Гордон зевнул, и принялся разворачивать плащ.

Разбудил Василия птичий гам, что забушевал на берегу вместе с первыми лучами солнца. Морщась от оглушительных визгливых криков, свои павлины есть даже в сказке, Василий размотал одеяло, встал. Гордон уже проснулся и с сомнением пробовал тетиву лука – не отсырела ли. Заметив пробуждение Василия, он поднял голову:

– Ну что, ты охотится пойдешь? Или я?

– Иди ты, – ответил Василий. – Сам знаешь, что я за стрелок. Уж лучше хворосту наберу.

Вскоре запылал костер. Зажечь его без средств двадцать первого века Василий все же смог, хоть и вспотел изрядно. Вернулся Гордон, принес небольшую птицу. Ощипанную тушку насадили на вертел, который Гордон, пока Василий мучился с перьями, выстругал из дерева.

Добычу съели целиком. Мягкие косточки так и хрустели на зубах, сладкий мозг тек по гортани. Василию мясо показалось пресновато. Попробовал было возмутиться. Но Гордон резко оборвал его, сказав:

– Не нам, бедным охотникам, переборчивыми быть. Так что жуй, что дают, и не рыпайся. А то из роли выпадешь. Да, я тебе вчера не сказал, что мы в Минас-Тирит шкуры пушных зверей везем. В мешке погляди, Гордон потянулся, вытер жирные руки о траву. – А теперь – собираемся.

Примерно час сидели на берегу, дремали. Солнце поднималось на небо круглое, жаркое, золотое, как прожаренный блин. Пришлось снять куртки и рубахи. Плот показался в тот момент, когда Василий окончательно сомлел, почти заснул.

Гордон вскочил, заулюлюкал, замахал руками. Его заметили, от огромной связки плотов отделилась лодочка, помчалась к берегу. В плоту целые деревья, старые, длинные, как драконы. За первым плотом – второй, и так – целый десяток. Повязаны в два ряда, нижний наполовину в воде, зато на верхнем сухо. На плоте шалаши, по бокам огромные весла – рулевые.

В лодчонке два мужика – крепкие, угрюмые. Настоящие плотогоны. Старший спросил угрюмо:

– Что вам? Подвезти, что ль?

– Ага, – кивнул Гордон.

– И кто вы такие будете? – почесывая лапищей широченную грудь, поинтересовался второй плотогон, помладше.

– Из северного Чернолесья мы.

– Да, ясно, – на лицах плотогонов, не отягченных особым интеллектом, проступило удивление. – А чего же вы тут на берегу кукуете?

– Все просто. Родственники у нас тут. В Кэленхаде, деревня такая на западе. Прежний плот нас тут высадил. Неделю мы у свояков жили, все пиво выпили. А теперь в Минас-Тирит надо.

– Да? – недоверчиво нахмурился старший, а младший вновь заскреб грудь. – А чем докажете, что не подсылы вы истерлингские?

– Вот тебе чернолесский соболь. Узнаешь? – Гордон ловко выудил из мешка лоснящуюся шкурку. – Или тебе последние новости от их королевского величества, Брока Бардинга рассказать? О том, с кем его жена теперь спит? Так мы люди простые, откуда нам знать, при дворе редко бываем. Все больше в лесу, – мужики загоготали.

– Чего там, запрыгивайте. Подвезем, – и Гордон первым полез в лодку.

Делать на плоту решительно ничего. Лишь лежать или сидеть, и смотреть, как мимо проплывают берега, покрытые кустарником, кое-где – негустым лесом. Пару раз встретились деревушки. Непоседливая детвора подбегала к берегу и швырялась глиной, пытаясь докинуть до плотов. Мальцы орали и строили рожи. Плотовщики привычно ругались «Морготовым отродьем», и грозили пудовыми кулаками, но лениво, больше по привычке. Василий дремал, а Гордон, не уставая, рассказывал истории про короля Брока и его жену. Плотогоны ржали, словно кони, хватались за животы, кисли от смеха, время от времени по одному отползали к краю плота – освежиться. Солнце не жалело жара, если бы не облака, было бы совсем плохо. Жара спала только под вечер, когда даже Гордон утомился и замолчал. Пристали к берегу, развели костер. Уха получилась наваристая и сытная. Василий наелся так, что ходить получалось с трудом. Опять забрались на плот и плыли, на этот раз между звезд, что и вверху – на небе, и внизу – в воде. Река широка и глубока, да и прямая здесь, посему не боятся плотовщики плыть даже ночью.

– Завтра будем в столице, – громко зевая, заявил глава плотовщиков, и вскоре могучий храп огласил реку. Спали все, кроме двух дежурных.

Не первый раз приезжал Гордон в Минас-Тирит, но прекрасный город потрясал его снова и снова. Кряжи Миндоллуина, подобно огромной серой туче с белой оторочкой наверху, уже давно виднелись далеко за правым берегом. И вот один из отрогов резко приблизился к реке, и на нем, словно на руке великана, расположился видимый издалека город. Семь стен по-прежнему окружали Минас-Тирит, как и в годы Войны Кольца. Но уже более трехсот лет враг не подступал к крепости, и город разросся, распух, перелился огромным телом через стены. Дома тянулись до самого Раммас-Экор[3], дома, склады, дворцы. Все бурлило народом, сверкало на солнце, дышало жизнью.

Гордон потряс головой, отгоняя морок. Он приехал сюда работать, а не красотами любоваться. Посмотрел на Василия. Тот стоял, открывши рот, глаза выпучил, словно рак, и только дышал шумно, равномерно.

– Да, ничего городишко, – наклонившись к уху Василия, прошептал Гордон. – Но по сравнению с Чикаго, такая дыра, – русский дернулся, словно получил оплеуху. А взгляд его на Гордона был полон такой укоризны, словно тот только что пинком сбросил с лестницы калеку.

Высадили их у самой городской черты, Пожали напоследок мозолистые лапы плотогонов, и плоты поплыли ниже по реке, к Харлондской гавани. А путь «охотников» теперь лежал в город.

Архитектура строений даже на нижних ярусах поражала разнообразием и тонкой, слегка непонятной, красотой. Народу на улицах, словно на Бродвее вечером. Гордон попал, словно в дом родной. Насколько позволяла личина обитателя окраины населенного мира, он заигрывал с девушками, отпускал соленые шуточки над особо спесивыми на вид горожанами, и сам же над шутками этими громче всех и смеялся. Василий шел за ним молча, рот на замке, лишь глаза жадно лупают по сторонам, впитывая красоту великого города. Да, есть на что посмотреть: парки, дома-дворцы, фонтаны, роскошные одежды встречных…

Один раз их остановила стража. Гордон мгновенно сделал простецкую рожу. Получилось весьма правдоподобно. Если бы Василий сам не видел Гордона пять минут назад, то ни за что бы не поверил, что этот идиотик с блаженной улыбочкой на невинном лице способен досчитать даже до десяти, не ошибившись восемнадцать раз.

– Кто таковы? – сурово поинтересовался десятник в блестящем доспехе. Позади десятника сгрудились воины, равнодушно разглядывая варваров с далекого севера.