Неожиданная идея, которая пришла Константину в голову, была не такой уж оригинальной и даже, как скептически заметил Вячеслав, напоминала, по его мнению, пир во время чумы. Правда, от участия в ней — и на том спасибо — воевода не отказался…

Минька тоже не пришел в восторг от княжеского решения устроить для их четверки эдакий разгрузочный пикничок на обочине, отъехав куда-нибудь подальше от Рязани, чтоб хоть один вечер не мозолить себе глаза огромным пепелищем. А вот от отца Николая Константин, напротив, ожидал услышать самую резкую критику в адрес этого мероприятия, но ошибся и тут. Священник, наоборот, хоть и сдержанно, но одобрил и поддержал князя.

— И впрямь надобно нам так посидеть, покамест ночи еще нехолодные. Опять же там река, тишина, небо со звездами — на благость вечную хоть полюбуемся, а дела мирские за вечер никуда от нас не денутся, — рассудительно заметил он, предупредив князя: — Только особого веселья не жди. С душой не совладать. А вот посидеть слегка, на костер полюбоваться, да и медку малость испить под добрую закуску — всем на пользу пойдет. Да и выговорится кое-кому не помешает, — добавил он, выразительно глядя на Вячеслава.

Веселья и впрямь в помине не было. А чего веселиться-то, когда возвращались, как герои, а приехали на пепелище. Лихо их судьба мордой в грязь приложила, ничего не скажешь. Утирайся теперь, княже, отмывайся, коль сумеешь, воевода.

Минька-то, можно сказать, совсем в хорошем смысле отличился — как-никак именно его выдвиженец, который на Ожске остался, не только ничего не загубил, а, напротив, еще и город спас. Да и сам он теперь такое отличие имеет — куда там Вячеславу. Как-никак ранение. Да еще стрела ядовитая была. Словом, поводов гордиться хоть отбавляй.

Но уж больно близко по молодости лет Миньке на душу трагедия Рязани легла. Отец же Николай хоть и всякого за полсотни прожитых лет насмотрелся, но такой массовой гибели людей видеть ни разу не доводилось. Опять же и сердце у него завсегда жалостливое да отзывчивое до чужого горя.

Словом, с шутками да весельем не очень-то было. Но когда по третьей чарке медку хряпнули — а емкость у посудин питейных не менее граненого стакана, — хоть от души малость отлегло. Не совсем, конечно, но и на том спасибо.

— Назад хочу, — первым поднял сокровенную и находящуюся под негласным запретом тему обратного возвращения Вячеслав. — Не могу я здесь больше. Стыдно людям в глаза смотреть. Такое ощущение все время, что плюют мне вслед.

— И я тоже, — поддержал его Минька. — Полжизни бы отдал, чтобы снова в своем НИИ оказаться: тишина, покой и… никаких покойников, — неожиданно закончил он.

— Да-а, хоть и немой укор на лицах, а все равно чувствуется. Спасибо, что хоть в открытую не спрашивают: где ж ты был, княже, почто не уберег? — внес свою лепту и Константин.

— Они так на всех глядят, кто о ту пору во граде не был, — дипломатично заметил отец Николай. — Может, в чем-то и твой недосмотр, княже, был, да и твой, воевода. К тому ж, как на грех, и Батыра упокоился, царствие ему небесное, — перекрестился он. — Однако мыслю я так, что это в назидание нам Господь послал. Чтоб не возгордились чрезмерно. Сами, поди, помните, какими гоголями вы оба из-под Пронска к Ряжску шли, как чванились.

— А тем, кто погиб и кому он такой ад еще при жизни устроил — в наказание? — усомнился Вячеслав.

— Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо он создал все для бытия, и все в мире спасительно, и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле[170], — кротко ответствовал священник. — А может, как знать, вразумление это и испытание нам, — протянул он задумчиво.

— Хорошо вразумление, — откликнулся Минька.

— Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай, ибо он причиняет раны и сам обвязывает их; он поражает, и его же руки врачуют[171].

— Не видел я, чтоб он кого-то врачевал. Одна Доброгнева, бедненькая, только и шуршит, — не согласился изобретатель.

— И что-то больно много испытаний сразу навалилось, — хмуро добавил Константин. — Сперва Ингварь, потом Ярослав, затем Пронск, следом Миньку ранило, теперь вот это. У спортсменов и то передышки бывают, а тут…

— Ему виднее, — пожал плечами священник. — Стало быть, верует он в нас, что сможем, что выдержим. У меня ведь тоже с этими домовинами да отпеваниями не нервы, а тряпки сплошные стали. Иной раз зайдешь в алтарную комнату за дарами святыми и чувствуешь, что нет больше сил, кончились, а потом толкнешь себя в бок — мол, надо, — глядь и появились. Возвернуться обратно, конечно, хорошо бы, кто ж тут спорит. От этого никто бы из нас не отказался, но и это Богу виднее. Так что ни к чему душу травить, да о несбыточном рассуждать. Придет срок — вернет, не сомневайтесь.

— Поскорей бы, — мечтательно вздохнул Вячеслав.

— Только через восемь лет, если судить из возрастных критериев, — печально заметил Минька, с тоской заглядывая в свой пустой кубок. Из педагогических соображений — малец же еще годами — ему спиртное урезали, ограничив до одной посудины.

— Восемь и половина, — уточнил Константин. — Ладно, давай еще плесну. — И, смилостивившись над изобретателем, щедрой рукой налил до половины.

— Спаиваешь гения, да еще раненого, — проворчал Вячеслав, пытаясь поменять грустную тему и взбодрить народ незатейливой шуткой. — А потом удивляются — и почему на Руси что ни талант, то алкаш? Да потому что их родной князь с малолетства спаивает.

— Так я немного, — повинился Константин и предложил: — Давай и тебе налью.

— А я больше не хочу, — мотнул головой воевода. — Правда не хочу. Не то настроение, чтобы квасить на всю катушку. Нет, ты все равно молодец, — заторопился он, заметив, как огорченно вытянулось лицо друга. — И правильно сделал, что нас сюда собрал. Конечно, камень с души не снял, но вес его поубавил, причем явно не из-за спиртного. Только время уже позднее, а мы ж собирались рано поутру назад в Рязань ехать.

— Да тут и пяти верст не будет, — возразил Константин. — Все успеем — и выспаться, и добраться вовремя.

— Кто успеет, а кто и нет. Мне к заутрене надобно, стало быть, и вовсе чуть свет вставать, — поддержал воеводу священник.

— Точно, — сладко зевнул Минька, потягиваясь и озирая окрестности. — Место ты, конечно, славное выбрал, Костя, — демократичный изобретатель обожал хотя бы наедине обращаться безо всяких приставок, чтоб, как он говорил, «власти не разбаловались». — Один вид на Оку чего стоит. Жаль, что не июль на дворе, а то я бы завтра поутру прямо вниз по косогору и бултых в воду. Лепота. В принципе, можно было бы и сейчас, если бы не рука.

— Да-а, зябко становится, — поежился отец Николай, украдкой растирая руки.

При сырости его раны от гвоздей начинали ныть, ладони нещадно ломили, хотя священник и старательно скрывал свое недомогание, но Константин все равно заметил это и больше не стал никого уговаривать.

— Тогда по шатрам, гости дорогие, — бодро подал он команду.

— Может, все в одну палатку завалимся? — предложил Минька. — Теплее будет. Замерзнешь ты там у себя в одиночестве.

— Нельзя, — сожалеючи вздохнул Константин. — Дружинники из дозора утром обязательно увидят, как я из вашего шатра выполз, и не поймут.

— Есть такое слово — субординация, — наставительно добавил Вячеслав. — По идее и мне тоже надо бы отдельно ложиться, но третьей палатки у нас нет, так что придется тебя к себе пустить, дурилка ты картонная, а то к утру все твои гениальные мысли замерзнут напрочь. Ты горд, что министр обороны тебя так осчастливил? — сурово осведомился он у изобретателя.

— А ты счастлив, что тебе министр по науке возле себя подремать малость разрешает? — нашелся Минька, ныряя во второй шатер.

— Вот и возьми его за рубль двадцать, — хмыкнул одобрительно Вячеслав, залезая следом.

Последним туда забрался отец Николай. Константин, вздохнув и немного позавидовав, так, самую малость, направился в свой, индивидуальный. Замерзнуть не боялся — имелись там и одеяла, и подушка, а пол устилали теплые звериные шкуры, но все равно было как-то одиноко. Хотя заснул на удивление быстро.