Невозмутимый Хвощ, никак внешне не отреагировав на грубость князя, с достоинством поклонился и произнес, уже сидя верхом на коне:

— Воев у тебя и впрямь поболе. Это так. Токмо запомни, княже, что не в силе бог, а в правде.

Ярослав в ответ на это лишь хмыкнул презрительно, распаляясь еще больше. Последние слова боярина Хвоща вызвали у него, как у быка, увидевшего красную тряпку, неистовую ярость на рязанского князя. Обернувшись к безмолвно стоящим воеводам, он зычно крикнул, обращаясь даже не столько к ним, сколько ко всей рати:

— Славная ноне ждет вас награда, братья мои. Бог услыхал мои молитвы, и не придется нам из глубоких нор, аки медведя из берлоги зимней, князя Константина выкуривать. Сам он к нам пришел.

Напрасно осторожный Творимир[90] пытался уговорить его не торопиться и дать отдых измученным долгими переходами пешим ратникам.

— Да и дружине твоей, княже, тоже не мешало бы коней хоть на день разнуздать, — умолял он его.

— Вначале посечем рать вражью, — упрямо отвечал, не желая слушать никаких возражений, Ярослав. — А опосля сразу на три дни роздых дам. К тому ж ежели побьем Константина, то и град сей сам нам ворота отворит. Стало быть, в тепле да в покое отдыхать будем, а не на ветру да на морозе.

Через час войско Ярослава поднялось на холм, увидев в отдалении смешанную беспорядочную толпу из пеших мужиков, беспомощно прижавшуюся к опушке леса. Правый фланг пешцев Константина прикрывала конная дружина.

Прикинув мысленно в уме численность стоящего перед ним войска, Ярослав самодовольно улыбнулся. «Стало быть, верно я мыслил, у страха глаза велики», — удовлетворенно подумал он, оценив, что в Константиновой дружине не насчитается и тысячи. От силы в ней было сотен семь, а то и того меньше. Да и хваленный Ингварем строй ратников таковым не выглядел. «Мужики и есть мужики», — ухмыльнулся Ярослав недобро.

Единственное, что он поставил бы в заслугу неприятелю, так это выбор позиции. Очевидно понимая всю мощь вражеской конницы, воеводы Константина постарались обезопасить хотя бы свой левый фланг, прижавшись им к крутому и обрывистому берегу реки Коломенки.

Однако правый фланг, на который была выставлена вся рязанская дружина, продолжал оставаться весьма уязвимым местом, и потому Ярослав решил ударить большей частью имеющейся у него конницы в бок рязанцам.

— Взять в клещи не выйдет, но прорвав строй дружинный, мы эту толпу вмиг посечем, — пояснил он свою мысль воеводам.

Те согласно закивали головами, и только осторожный Творимир предложил часть воев оставить на месте как резерв, а для охраны обоза и припасов поставить на стороже хотя бы сотен пять пешцев, дабы не оказаться под внезапным ударом с тыла воев самой Коломны.

Первую идею Ярослав с ходу отверг, заявив, что растопыренными пальцами больно не ударить, а со второй частично согласился, но оставил при обозе не пять сотен, а две.

Полагаясь на опытных воевод, сам князь решил возглавить основной боковой удар своей мощной конницы, дабы решить исход битвы в первый же час. Зазвучали боевые трубы, и пешее войско Ярослава медленно двинулось вперед. Тем временем дружины, стремительно огибая жалкую конницу Константина и замыкая ее тем самым в смертельное полукольцо, тоже ринулись навстречу неприятелю.

Однако по мере того как пешие рати сближались, неожиданно стало обнаруживаться, что беспорядочная толпа куда-то внезапно исчезла, уступив место ровной литой линии щитов, из-за которой частыми колючками торчали копья. На них-то со всего разбега напоролись суздальцы и переяславцы, а чуть позже и стародубцы.

Разбившись, подобно могучей морской волне о непоколебимую мощь прибрежного великана утеса, атакующие тем не менее еще продолжали верить в конечный успех. Но количество убитых и раненых у нападавших продолжало стремительно расти. Те пробоины, которые им, в первые минуты своего неудержимого натиска, удалось сделать в этой живой стене, мгновенно заполнялись воинами из задних рядов, так что и этим воспользоваться никак не получалось. Набегающие волны переяславцев и суздальцев постепенно стали стихать, напоровшись на несокрушимую гранитную твердыню.

Более того. Едва стихла первая горячка отчаянного напора, как стальная стена пеших рязанцев очень медленно и осторожно перешла в ответное движение. Оно было неторопливым, но зато ровным и в то же время безжалостно неумолимым, будто это и не люди вовсе были, а какие-то загадочные бездушные механизмы. Последнее еще больше подчеркивалось тем, что и продвигались они не просто так, а строго в ритм мерных глухих ударов барабанов и бубнов, а также звона мечей, которыми в задних рядах рязанского войска в такт музыкантам от всей души плашмя лупили по умбонам своих щитов. И передние, казалось, не только движутся под эту незатейливую музыку, но даже и мечами с копьями орудуют, подчиняясь строгому размеренному такту.

Шаг за шагом, медленно, но упорно, начали они теснить войско Ярослава, и спустя каких-то полчаса ратники Константина не только не дали прорвать свои ряды, но и сами изрядно продвинулись вперед.

Коннице Ярослава нужно было срочно спасать ситуацию, которая постепенно стала перерастать в критическую. Но тут оказалось, что в бой могут вступить только те, кто, как и пешцы, атаковали врага в лоб. Основная ударная масса, уже зайдя неприятелю во фланг, не доскакав до врага каких-то тридцать-сорок саженей, начала столь же стремительно валиться в ров, который до поры до времени коварно таился под снегом.

Жалобно ржали кони, ломая ноги, слышались отчаянные крики людей, часть которых не просто вылетала из седла, но в довершение, к несчастью, падала вниз, прямиком на толстые заостренные копья, хищно торчащие на дне.

По счастью, ров был не очень широк — всего около полутора саженей[91], и опытные в боях дружинники второй волны успели перемахнуть через подло сооруженную преграду. Но новый разгон взять они не успевали — их кони валились во второй, который ожидал умудренных опытом наездников всего в одной сажени от первого. И вот уже оба рва в считанные секунды оказались чуть не доверху наполнены живой массой, большая часть которой билась в агонии. Немногие из тех, что остались невредимы, пытались выбраться из-под тяжкой груды смешавшихся в единую тяжело копошащуюся кучу людей и несчастных животных.

Кроме того, дополнительное расстройство в смешавшиеся ряды атакующей конницы вносили лучники. Стрелять они начали еще до того, как владимирцы и переяславцы обнаружили ров. Одна из стрел, метко пущенная рязанским воином, поразила коня князя Ярослава, и, пока тот менял лошадь, его обогнала добрая половина дружинников. Обогнала, чтобы найти печальный конец своей судьбы на острых копьях. Десять-пятнадцать саженей — убойная дистанция даже в Европе, лучникам которой было всегда далеко до русских витязей. Стрелы лились густым смертоносным градом, собирая кровавую жатву и выкашивая густые ряды остановившихся и замерших на месте дружинников.

Несчастье, которое обрушилось на самого Ярослава за несколько секунд до того, как были обнаружены рвы, таким образом, спустя считанные секунды оказалось удачей.

Братьям Ярослава, коих стрелы миновали, повезло куда меньше. Лихому Владимиру свой же собственный конь проломил грудную клетку, юный Иван дергался в предсмертной агонии, налетев сразу на два кола, беспощадно пронзивших молодое тело насквозь и высунувших свои окровавленные ненасытные клыки наружу. Святослав, каким-то чудом перескочив в числе немногих оба рва, был безжалостно взят в мечи.

— Назад, — закричал истошным голосом Ярослав и, видя, что его мало кто слышит, первым подал пример. Нет, он не собирался отступать. Далеко не все еще было потеряно, хотя едва ли половина из той тысячи, что заходила во фланг, сумела последовать за Ярославом, который, огибая смертоносные ловушки, заходил на помощь пяти сотням, что пытались пробить лобовую брешь в неприятельских рядах.