Он подошел поближе к Константину и присел на корточки, не спуская с узника своих глубоко посаженных маленьких змеиных глаз. Правая рука его машинально опустилась на земляной пол, нащупала Парамоновы приспособления для пытки, выбрала из них кочергу с расплющенным концом и молча протянула ее палачу. Тот услужливо подхватил протянутый инструмент, метнулся к жаровне и, опустив ее туда, принялся энергично раздувать багряные угли, успевшие подернуться тончайшей серой пленочкой.

— А еще потому ты так охотно говоришь со мной нынче, — грустно произнес Глеб, продолжая гипнотизировать своим гадючьим взглядом Константина, — что боишься. И правильно. Как только закончим беседу нашу, так и к делу приступим. А знаешь, — едва замолчав, вновь начал он, чуть кривя в усмешке тонкие губы, — почему я тоже не спешу? Вовек не угадаешь. Хочешь на спор?

— А на кону что?

— Проиграешь — мой Парамон начнет, помолясь. Выиграешь — отсрочу пытку на то время, пока твой поп десяток молитв не прочтет от начала до конца.

— И ты его не тронешь тогда, — быстро произнес Константин.

Глеб, чуть поколебавшись, весело махнул рукой, соглашаясь, но при этом неприметная искорка коварства все же мелькнула где-то в глубине глаз.

— Быть посему, — пояснил он тут же свою податливость. — Ты все едино не угадаешь. А коли чудо случится, так поп твой мне и не был нужен. Так что я ничего не утеряю. Ну, давай, — потребовал он и уточнил сразу: — Один раз у тебя. Другого нет.

Мысли Константина лихорадочно заметались, не зная, за что уцепиться. Причин для такой неторопливости могло быть сколько угодно, к тому же не было никаких гарантий, что Глеб не соврет, даже если Константин угадает верно. Впрочем, здесь узник почему-то был уверен, что ему скажут правду. Да и выигрыш был очень мал — всего десять молитв. Даже если каждая по пять, пусть даже десять минут — все равно и двух часов отсрочки нет. Так что какой смысл. Но почему же его братец так уверен, что он никогда не догадается? Значит, причина необычная, а может быть, и парадоксальная. И вновь сразу несколько ответов пришло в голову, но ни в одном из них Константин не был до конца уверен.

— Я уже устал, — капризно протянул Глеб. — Сроку тебе даю до окончания молитвы. Чти, поп, «Отче наш».

«Совсем короткую молитву, гад такой, выбрал», — мелькнуло в голове узника, а отец Николай дрожащим голосом принялся медленно, нараспев, произносить вслух слова молитвы, которые, в свою очередь, изрядно мешали Константину в поисках правильного ответа.

— Готово уже, княже, — почтительно прошептал, склонившись к самому уху Глеба, Парамон.

— Да погоди ты, — досадливо отмахнулся от него Глеб. — Не видишь, что ли, — думает братец мой. Мыслит. Хотя тебе, сиволапому, не понять.

— Иди отсель. На угли дуй. Надо будет — покличу.

— Да я что же, — обиженно пожал жирными плечами палач. — Я всегда готов, как повелишь, так и исполню. — И вновь отошел к жаровне.

— И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, — медленно отчеканил последние слова молитвы отец Николай, и в тот же миг долгожданная догадка молнией вспыхнула в голове Константина.

— Ну так что? — скривились еще больше тонкие губы Глеба. — Я медлю, потому что…

— Боюсь, — произнес Константин.

— Чего ты боишься? — не понял Глеб.

— Я договорил за тебя, — пояснил узник. — Ты медлишь, потому что боишься, — и сразу же почувствовал, что угадал.

От изумления без того узкие глаза Глеба тут и вовсе превратились в маленькие щелочки. Некоторое время он молча буравил ими Константина, расслабившегося от маленького, совсем малюсенького, но выигрыша, затем, не выдержав, разжал рот:

— Но как ты догадался? — и тут же потребовал уточнения: — Боюсь чего?

— Это в спор не входило, — отрицательно покачал головой Константин, на что Глеб досадливо махнул рукой.

— Я проиграл, — и, повернувшись к отцу Николаю, властно крикнул: — Чти десять молитв!

Затем, вновь уставившись на Константина, он бесхитростно развел руками:

— Вот видишь, я слово держу. Но не сидеть же нам молча, ожидая, пока десятая не закончится. Так чего я боюсь?

— Ну, во-первых, дело для тебя новое и мерзкое к тому же. На пиру под Исадами с маху мечом острым наискось брата располосовать, как Святослава, например, куда как легче. Раз и все.

— И сейчас все это пред очами вижу явственно, — кивнул согласно Глеб, пояснив: — Ведь живой я, и душа у меня тоже имеется.

— Имеется, — не стал возражать узник. — Только черная.

Глеб хмыкнул несогласно, но перебивать не стал, и Константин продолжил:

— Иное же дело — брата родного медленно, не торопясь, примучивать[66]. Да чтоб с чувством все, без суеты, без спешки ненужной. С передышками, — он чуть не сказал «с перекурами», но вовремя поправился. — На это особый навык нужен. Руку опять же набить надо. Ведь любое дело, пусть трижды паскудное, оно умения требует. А где его взять, коли ранее такого никогда не делал. Вроде бы в князьях ходил.

— А ныне?

— Ныне в катах, — отрезал Константин.

— И все? — почти ликуя, спросил Глеб.

— Нет.

— Что же еще?

— А еще то, что ты сам себя боишься. Вдруг по душе тебе это придется, в усладу ей станет. Сам-то ты себя Каином никогда не считал и не величал. Всегда оправданье содеянному находил. Вон, даже ныне, собираясь меня пытать, и то нашел, на что сослаться. Здесь же, коли ты радость почуешь, навряд ли сыщешь хоть самый малый лаз, дабы в него стыдливо заползти, как гадюка болотная, от самого себя прячась.

— Ишь ты как загнул! — крутанул головой Глеб, но от дальнейших комментариев отказался, лишь сердито буркнув в сторону отца Николая: — Эй, отец! Ну-ка, потише! Мудрым речам мешаешь, — и одобрил сразу же: — Вот так. А еще лучше и вовсе шепотом, — после чего тут же попросил Константина: — Излагай далее, братец.

— Да я уже все сказал, — пожал тот плечами. — Одно лишь забыл, — и поинтересовался: — Путь твой будущий ведом ли тебе самому?

Глеб виновато пожал плечами:

— Откуда же нам, глупым да убогим, об этом знать. Такое только перед смертью открывается, вот хоть тебе, к примеру.

Константин вздрогнул от столь явного намека если это вообще можно было назвать намеком, но, тем не менее, продолжил:

— А он у тебя таков. Ныне твое последнее испытание будет от дьявола. Казнь моя медленная. Коли пройдешь его достойно, тот в награду твою душу пред тобой же и откроет. Всю вывернет, на самое донышко заглянуть дозволит.

— Ты же сказал, будто черная она у меня. Какой интерес туда глядеть? — хмыкнул Глеб. — Чего такого я увижу.

— Верно я сказал, — согласился Константин. — Вот мрак ты этот свой и увидишь. Сплошную черноту. Бездну. Попытаешься вглядеться, чтобы хоть что-то узреть, но не сможешь. И очей отвести в сторону тоже не сумеешь, ибо манит тебя эта бездна. И долго ты в нее заглядывать будешь, дьяволу на потеху. А потом сама бездна в тебя заглянет. И страшен будет ее взгляд, ибо не в силах человека вынести то, что пока не дано ему Богом…

Гадючьи глазки буравили Константина, ввинчиваясь, впиваясь в него зло, и, наконец, Глеб, не выдержав, истошно заорал, вскакивая на ноги:

— Довольно!

Тут же он повалился назад на земляной пол, с испугом пролепетав, растерянно глядя на Константина:

— А я ног не чую вовсе.

— Отсидел, поди, — усмехнулся тот.

Глеб будто отрезвел. Уверенно вытянув ноги вперед, давая время восстановиться кровообращению, он откинулся слегка назад, опершись на руки, и задумчиво произнес:

— Вишь ты, как оно все завертелось. А я ведь, брате, еще с весны засомневался. Подменили младшего моего, думаю.

Настала пора вздрагивать от неожиданного изгиба Глебовой мысли Константину, а будущий палач продолжал:

— Мед хмельной потребляет, да еле-еле. Девка ядреная идет мимо, а ты и не глянешь в сторону ее. На охоту ездил последний разок аж в студенце самом. Из слуг да дворовых своих хоть бы одного зашиб. За всю пору ни единого разочку не только изувечить кого или прибить слегка, для острастки, даже рукой не тронул. Да какое там рукой, перстом не ткнул. Опять же сыновец[67] мой Святослав от ученья тяжкого не бегает, как ранее. Пытаю его как стрый: «Скажи, чего это ты так умучиваешься, читая Библию или иную какую книжицу?» Он же степенно ответствует, что князь-батюшка так повелел. Опять же невесть кого без роду-племени привечать стал. Один гусляр чего стоит. Воев в дружину чуть ли не из канавы подбираешь. Да что там. Чтобы все перечесть, — махнул он рукой досадливо, — перстов на ладонях не хватит.