— Здрав ты духом, княже, — обрадованно заговорил священник. — Бог даст, и вовсе оправишься. Видать, славным лекарством тебя Доброгнева попотчевала, храни Господь ее душу.

— А ты-то какими судьбами здесь, отец Николай? Неужто братец мой к гласу священнослужителя прислушался и тебя ко мне допустил? Или ты на мою предсмертную исповедь явился?

— Ишь обрадовался, — неожиданно даже для самого себя ворчливым голосом отозвался Николай. — Погоди на тот свет торопиться. У тебя вон сколько всего не завершено.

— Видать, не судьба, — отозвался мрачно Константин. — Другие за меня доделают.

— Негоже так-то, — упрекнул его мягко священник. — Сам, поди, ведаешь, как много на твои плечи возложено. И хоть тяжек крест твой, сын мой, но нести его надо, ибо за тебя под ношу твою никто плечи не подставит.

— Да уж, — согласился Константин. — Под такой груз носильщика свободного не позовешь.

— Вот-вот, — оживился отец Николай. — Коль доверили, стало быть, тащи, сколько уж мочи есть.

— Ладно, куда я денусь, попробую, — отозвался князь равнодушно и предупредил: — Но учти, отче, сил моих маловато осталось, и если он еще пару таких интенсивных допросов устроит, так они и вовсе закончатся.

— А что же ему надо от тебя? — спросил в свою очередь отец Николай.

Узник немного помолчал, но затем нехотя ответил:

— Гранаты. Точнее, секрет их изготовления.

— Как же он узнал про них? — удивился отец Николай. — Или ты сам ему их показал?

— В Исадах мы, от погони уходя, взорвали три штуки. Только благодаря этому и ушли, — пояснил Константин.

— Да-а, — протянул задумчиво священник. — Ну что тебе сказать, сын мой. Бывают такие деяния, что потом никакими молитвами не искупить. До самого смертного часа и перед Богом, и перед совестью своей сознавать будешь, что свершил грех не просто тяжкий, а смертный, испугавшись мук телесных. Великое зло содеешь ты, коли Глебу-братоубийце про них поведаешь.

— Это точно, — отозвался Константин. — Потому и молчу. Знаешь, отче, я ведь смерти особо и не боюсь. Один мудрец как-то сказал, что человек с ней вовсе не встречается.

— То есть как? — усомнился священник.

— А очень просто, — пояснил Константин. — Пока ты жив — смерти нет, а как только она пришла, то человек уже умер. Получается, что мы с ней врозь все время находимся. А вот пыток, честно говоря, страшусь, отец Николай.

— А ты все время помни, что за земными муками тебе жизнь вечная откроется. А пострадавший за гробом соединит себя с праведными душами и обретет блаженство сладостное в кущах райских. Так что не мук телесных надлежит тебе опасаться, княже, а духовной гибели. Тогда уж ничто не спасет и не сохранит тебя ни на этом, ни на том свете. А может, и не только тебя, но и всех обитателей земли нашей.

— Наверное, ты прав, отче, — задумчиво произнес Константин. — Но все-таки как же глупо и нелепо все получилось.

— Ты про Исады? — уточнил отец Николай.

— И про них тоже, — не возражал Константин. — Там, конечно, глупее всего вышло. Но ведь и до них я, по-моему, не так все делал. А уж эта темница — просто окончательный итог. Коли не с того начал, стало быть, и не тем закончу. Видимо, ошиблись силы, пославшие меня сюда. Не того выбрали.

Священник чуть помешкал с ответом.

— «Вот вы теперь испытуете Господа Вседержиггеля, — начал он цитировать из книги Юдифи. — Но никогда ничего не узнаете; потому что вам не постигнуть глубины сердца у человека и не понять слов мысли его. Как же испытаете вы Бога, сотворившего все то, и познаете ум Его, и поймете мысль Его».

— А теперь переведи, святой отец, — чуточку насмешливо попросил узник.

— А понять все это легко, — охотно пояснил отец Николай. — Неисповедимы пути Господни, и коли ты избран им, стало быть, так и надо, ему виднее. И когда ты говоришь, что неправильно себя вел, то кто знает — может быть, именно в этом неверном глубокая правота сокрыта и именно так должно было поступить. Ведь, попав сюда, ты не согрешил пред ним и совестью своей?

— Вроде бы нет, — чуть пожал плечами Константин. — Да, совсем забыл спросить тебя. Наша беседа сильно ограничена по времени?

— То есть как? — не понял священник.

— Ну, тебя ко мне надолго прислали?

— Надолго, — несколько помедлив с ответом, отозвался отец Николай и легонько вздохнул, пытаясь сесть поудобнее. Цепь при этом беспокойно лязгнула, и Константин сразу все понял.

— Стало быть, и тебя повязали, — сочувственно произнес он. — Ну я-то ладно, а тебя за что?

— Проповедь моя князю не по нраву пришлась, — последовал сухой ответ.

— Никак за меня заступался, — догадался Константин. — Спасибо, конечно, но честное слово — зря.

— Болящего и в душевном смятении пребывающего оставлять грех, — сурово возразил священник.

— Но ты же ничем не сможешь мне помочь, а себе уже навредил, — и, не слыша ответа священника, Костя добавил: — Ты думаешь, что кое-чего добился, потому что в поруб ко мне попал? А ты понимаешь, что все, кто со мною здесь окажутся, будут меня на тот свет сопровождать? Глеб же никого в живых не оставит из числа тех, кто эту тайну про гранаты вместе с ним услышит.

— Так, может, потому Бог меня сюда и привел, — наконец отозвался отец Николай. — Ведь коли заговоришь, то нам обоим убиенными быть, а коли нет, может, меня и выпустит. Вдруг лишь проверяет Господь, сколько мук ты готов претерпеть ради жизни ближнего своего.

— Хорошо выкрутился, — по достоинству оценил его речь Константин. — Значит, говоришь, что ты — лишний стимул для моего молчания. Ну, дай-то Бог. Я другого боюсь. Как думаешь, неужели он такого опасного свидетеля, видевшего и слышавшего, как он своего брата пытает перед смертью, выпустить решится? Что-то я сомневаюсь.

— Коли надо будет, то и я с тобою вместе ту чашу смертную изопью, — последовал твердый ответ.

— Ну а как там, на воле? — засмущавшись от суровой прямоты слов отца Николая, поинтересовался Константин, резко меняя тему разговора. — Доброгневе ведь не дали и слова мне сказать. Надеюсь, все целы?

— С тех пор как ты здесь, ничего не изменилось. Отрок твой Михаил, когда Ожск жгли, в отлучке еще был…

— Ну, он самое раннее через неделю подъедет, — почти весело отозвался Константин. — Так что им его не видать, как своих ушей. А кроме него способ приготовления пороха ни одна живая душа не знает. Ты вот что, отче, — помолчав с минуту, решительно продолжил он. — Сейчас лучше отдохнем, чтобы к сегодняшнему вечеру силы сберечь. Но запомни единственное, что я тебя попрошу. Пожалуйста, когда придет князь Глеб со своим Парамошей, молчи как партизан. Может, и забудут они про тебя.

— А может быть, я смогу укротить гнев их, обращенный на тебя, — робко возразил священник.

— Не сможешь, — сердито буркнул Константин и иронично добавил: — И не вселить тебе смирение в душу их, и не убрать гордыню из сердец жестоких, ибо звери они, даже хуже. А то рубанет князь Глеб острой сабелькой, и одним праведником на земле Рязанской меньше будет, а их здесь и так по пальцам одной руки пересчитать можно, — немного передохнув и отдышавшись, он продолжил: — Ты, кстати, никогда не задумывался, что, может, это как раз я здесь случайный гость. Может, так все и было спланировано лишь для того, чтобы именно ты здесь оказался и разумное, доброе, вечное сеял, а?

— Предложено тебе было, — не согласился отец Николай. — Если же по-твоему судить, то какой-то чрезмерно сложный обходной путь выбран был, дабы я здесь очутился. Они, конечно, Высшие Силы, но зачем так-то было закручивать?

— Не знаю зачем, — упорствовал в своей неожиданной догадке Константин, — но ты сам вдумайся. Мне ведь, по сути дела, локальные задачи предстоят, как я их вижу. Ну, объединить всех воедино, ну, татарам зубы пересчитать на Калке, ну, Батыю хребтину поломать, вот и все. А кроме того, для моей работы замена есть. Меня не станет — аж двое останутся. Тут тебе и изобретатель, тут и вояка кадровый. Ты же у нас один. Вдумайся, отче, — совсем один. И заменить тебя некому. А то, что ты посеешь, через десятилетия лишь всходы даст. Через сто лет, при удачном раскладе, зацветет, через двести колоски соком нальются и лишь через три-четыре века урожай свой дадут. Вот и получается, что многовековая сверхзадача на твоих плечах, а не на моих. И ответственность на тебе за твою собственную жизнь лежит неизмеримо большая.