– Тебя удивило, что неожиданно в Шереметьеве к братишке и сестричке присоединяется лицо кавказской национальности, которое когда-то было мужем Валери, и все они, дружной семьей, улетели в Лиму? Удивило? Правильно, потому что логики нет.

Я схватился за бутылку мадеры, как утопающий за спасательный круг, и сделал большой глоток. Борис посмотрел на меня одобрительно.

– Что ж это получается? – спросил я.

– Думай.

– Ты хочешь сказать, что муж Валери…

– Я ничего не хочу сказать, – перебил меня Борис. – Я хочу, чтобы ты сам научился логически думать.

У меня перед глазами закружилась круговерть из лиц. Валери, адвокат, картавый, водитель грузовика, охранники, Глеб, моджахед, и снова картавый, Валери, адвокат…

Я поднял на Бориса стопудовые глаза, но не разглядел его в хаосе мельтешащих лиц.

– Борис, – с трудом произнес я, – такого кретина еще не было на нашей планете. Это для Книги рекордов Гиннесса. Это же ясно как день! Это было ясно с самого начала! Картавый и муж Валери – одно лицо. Они заодно.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Борис и с чувством глубокого удовлетворения допил мадеру до конца.

Восхождение по южной стене Сокола, естественно, пришлось отменить на неопределенное время. Ничто не могло вернуть меня в реальность – ни предложение Бориса «отвязаться» в санатории ВВС с приезжими особами женского пола, ни ящик крепкого «Сурожа», который я вылакал в одиночку за два неполных дня, ни купание в остекленевшем море, вода которого была обжигающе-холодной. Я жил эти дни как зомби, передвигаясь, разговаривая с людьми и засыпая в кресле почти машинально, на автопилоте, не думая, что в настоящий момент совершает мое тело, и не помня, что оно делало минуту назад. Я пребывал во власти прошлого, поминутно, шаг за шагом восстанавливая все события и примеряя их к неожиданному известию. Все сходилось, складывалось без усилий и нажимов, как детали в хорошем часовом механизме. Я с ужасом осознавал ту черную роль, которую сыграла во всей этой истории Валери. Блестящая, талантливая игра, расписанная детально и тонко!

Я вспомнил несчастного адвоката Рамазанова, который поначалу казался мне источником главного зла. Он интуитивно догадывался, что за милой улыбкой Валери кроется тайна, а за показушной недалекостью картавого – жестокость и хитрость. Мне теперь стало ясно, откуда картавый узнал о намерении Алексеева «вывести мразь на чистую воду», как попала визитка, подаренная мне Алексеевым, на четвертый этаж, почему картавый не убил Валери, хотя она, казалось, только мешала ему на протяжении всего пути к таджикскому берегу, отчего Валери так странно вела себя в тот момент, когда я боролся с картавым, а затем сбросил его в трещину, и для чего она «забыла» у трещины моток альпинистской веревки и крючья. Мне стало ясно и то, как смог картавый «перекусить» стальную проволоку и сбежать из бани, закрытой на амбарный замок. Я мог теперь легко объяснить все те мелкие недоразумения, которые возникали едва ли не на каждом шагу авантюрного путешествия.

Слепец! Тупица! Я ругал себя самыми последними словами, я разбивал в кровь кулаки, в бессильной ярости ударяя по стенам моей убогой квартиры, я не знал, куда мне уйти из этого мира, в котором я опозорился навеки перед самим собой. Освобождение от любви, которая петлей душила меня и делала рабом, наконец наступило. Я ненавидел Валери, во мне не осталось уже никаких светлых и добрых чувств к ней.

Увы, Вацура, говорил я себе, Валери – это тот орешек, который тебе всегда будет не по зубам. Общение с ней сделало меня скептиком. Я перестал доверять своим прежним товарищам, с прищуром смотрел на продавцов, на водителей автобусов, на рыбаков, стал меньше доверять даже Борису! А что, как-то подумал я, ведь он вполне может быть агентом Валери. Кто знает, о чем они говорили, когда я лежал без сознания? И почему это Локтев вдруг ни с того ни с сего был так откровенен с Борисом? А как удалось Борису разыскать меня на берегу Пянджа? Человек – иголка в стоге сена! А как он спас меня за мгновение до смерти? Что-то подозрительно все это!

Я понимал, что нахожусь на грани умопомешательства, и Борис, кажется, заметил это. Он предложил мне завязать с портвейном, дождаться хорошей и тихой погоды, вывести яхту из лодочного гаража и вдвоем отправиться в путешествие вдоль берега Крыма.

Я так и сделал, но с точностью до наоборот. Я вывел яхту из гаража в состоянии сильного алкогольного опьянения, вечером, в шторм, поднял паруса и помчался в открытое море в одиночку. Речная яхта, не пригодная для преодоления трехметровых волн и шквального ветра, едва не легла на борт, и мне чудом удалось ее спасти. Мгновенно протрезвевший, мокрый с головы до ног, оглохший от грохота волн, я сумел снять паруса (бензина, разумеется, в баке не было) и, удерживая яхту форштевнем к волнам, дрейфовал почти сутки, пока шторм не утих и я снова не поставил паруса. Меня отнесло на восток, к мысу Меганом, который узкой ящерицей выступал в море. В каюте было по колено воды, и, закрепив румпель веревкой, я до вечера вычерпывал ее дырявым ведром. Зато к берегу, на который уже легла тень Крепостной горы, я причаливал по тихой водной глади, под всеми парусами. Меня встречали рыбаки, но их лица, в отличие от моего, не светились радостью. Один из них принял швартовы, накинул петлю на кнехт, но не ответил на традиционное приветствие в виде поднятого над головой кулака.

– Бесишься? – спросил он, подавая мне руку. – А с Борисом несчастье…

Улыбка вмиг слетела с моего лица.

– Что? – только и смог произнести я.

– Не знаю подробностей. Беги в больницу. У него серьезные ожоги. Он тебя все время звал. Спроси у ребят. Кажется, Вадим его из медпункта выносил.

Я бежал по мокрому асфальту набережной, и встречные люди шарахались в стороны, уступая мне дорогу. Потом я перелетел через бордюр, спрыгнул на пляжный песок и, увязая в нем и падая, добежал до лодочной станции.

Дверь кабинета, обуглившаяся, без стекол, лежала на ступенях, и сгоревшая наполовину занавесочка, свешиваясь над песком, трепыхалась на ветру. У меня под ногами хрустнули осколки стекла. Я медленно подошел к пустому дверному проему, не сводя с него глаз. Планером полетела рваная бумага с крупной надписью: «Лечебный и прочий массаж. По предварительной записи». Я переступил через сорванную с петель дверь.

Черная комната. Холодильник с белой дверцей, усеянной мелкими точками, словно на нее брызнули краской. Топчан, застланный прозрачной клеенкой, оплавившейся с одной стороны. Стол, обгоревший посредине, будто на нем долго стоял включенный утюг. Стул, лежащий кверху ножками у стены. Обрывки бумаг, черные крошки, веревки на полу.

Хрустнуло стекло. Я обернулся. Рядом со мной стоял старшина из отделения милиции, которое курировало рынок и автостанцию. Он узнал меня. Мы как-то встречались, и, кажется, именно он допрашивал меня по поводу угнанного молоковоза.

Старшина пожал мне руку, сдвинул фуражку на затылок, почесал макушку.

– Сильно шарахнуло.

– А что шарахнуло?

– Бомба или граната.

– Нашли того, кто кинул?

– Никто не кинул. Неясно пока. – Он зевнул. – Следствие только началось. Комментариев не даем.

– Он мой друг.

– Тогда тебе надо прийти в отделение и дать показания. Враги, подозрительные связи и все такое прочее. О'кей?

Я молчал, глядя на пустой черный кабинет. Враги, связи и все такое прочее…

– Где он?

– В больнице. Точнее, уже в морге. Отдал богу душу. Обширный ожог, лицо взрывной волной изуродовало. Поначалу жена узнать не могла… Эх-хе-хе! Двое детей остались без отца.

– А сколько еще по всей стране раскидано…

– Что?

– Нашли какие-нибудь улики?

– Комментариев не даем… – Старшина помолчал и добавил: – Это была посылка. Развернул, коробочку открыл, адская машинка и сработала.

Следователь с посеревшим от недосыпания и курения лицом поднял на меня красные глаза.