– Какие подарки? – пробормотал я, покорно ожидая неизбежного взрыва в своей душе и представляя, как бронзовая физиономия будет деформироваться и брызгать кровавой слюной, соприкоснувшись с моим кулаком.
– Что-нибудь, – ответил Мизин. – Сувениры. Напитки. Для самоуспокоения… Всегда же приятно, правда?
Нельзя! Нельзя! – мысленно приказывал я себе. Я должен продержаться до завтрашнего дня. Всего одну ночь простоять, не сорваться, не наполнить его поганой кровью джакузи…
– Хорошо, – ответил я. – Только у меня одна купюра в пятьдесят фунтов.
– Вауу! – сказал Мизин и почесал карандашом затылок. – Ноу проблем! Я сейчас схожу к себе и разобью по пятерке. Идет?
Мизин устал держать руку протянутой, кивнул и, насвистывая, пошел по коридору. Я вышел из номера, тихо прикрыл за собой дверь и последовал за ним. Его затылок вместе с ушами создавал фигуру из трех кругов, что-то вроде «оОо», но мне каждая часть его тела навязчиво напоминала боксерскую грушу или мишень в тире для стрельбы разрывными пулями.
– Сам проявил инициативу? – спросил я.
– Конечно! – произнес Мизин, тоном сетуя на черствость членов туристической группы. – Кому охота этим заниматься? Все хотят вино пить и на пляже валяться. А я подумал: жалко же мужика! И родных его жалко. Надо людям что-нибудь привезти из-за границы для самоуспокоения.
Он открыл ключом дверь своего номера и вошел внутрь. В комнате горела подвесная люстра и работал телевизор. На ходу сгребая с кровати трусы, носки и еще какие-то тряпки неопределенного назначения, Мизин предложил мне сесть поверх скомканного одеяла.
– Пятьдесят фунтов, фифти фунтз, – напевал он, выдвигая ящик тумбочки, в котором лежало несколько купюр. – А я тут от скуки английский стал изучать. Послушай, у меня правильное произношение? Фиф-ти фун-тз… Как правильнее: фифти или фифтю? Тут, говорят, кончик языка надо куда-то засунуть, чтоб лондонский акцент получился… Во! Если ты дашь мне десять, то я как раз найду тебе сдачи.
Я ходил по комнате. У прикроватной тумбочки я остановился, ухватил двумя пальцами зеленый абажур настольной лампы и приподнял ее. Электрического шнура у лампы не было.
– Значит, я записываю чирик? – продолжал трепаться Мизин, не глядя на меня. Он сел за стол, покрытый стеклом, разложил мятый листок и сосредоточился, покусывая кончик карандаша.
– Так! Как тебя… Нефедов?
– Нет, – ответил я. – Ты спутал. Меня зовут Кирилл Вацура. А Нефедова убили в Ялте.
– А? – Мизин повернул бронзовое лицо и приоткрыл золотоносный рот, отчего тот стал напоминать витрину лавки, торгующей дешевой бижутерией. – Как ты сказал?.. Хе, шутник!
Он склонился над списком и с грифельным писком что-то нацарапал. Я подошел к нему и встал за его спиной.
– А себя не забыл вписать, Шматько?
Бритая голова стала медленно подниматься. Карандаш выпал из руки. Скосив глаза, дезертир взглянул на меня, и его губы снова разомкнулись.
– Ну и что? – произнес он. – Что дальше?
Я схватил его за ворот майки и приподнял. Стул упал на пол. Пытаясь за что-нибудь схватиться, Мизин провел ладонью по столу и смел деньги со списком. Мне бы не составило никакого труда вышвырнуть это тщедушное тело через открытые балконные двери, но сейчас я не мог позволить себе это удовольствие. Мизин пытался улыбаться, хотя мой кулак так растянул его щеку, что рот оказался где-то под ухом.
– И ничего ты мне не сделаешь, – сказал он. – Потому что я могу дать показания против тебя. Скажу, что это ты ударил меня топором по голове. Шрам имеется, и свидетелей тоже найдем…
Он наотмашь ударил ладонью по стене и удачно попал по кнопке вызова горничной. Я даже зажмурился и замычал, накрыв ладонью ненавистное лицо и сминая его пальцами, словно это был портрет моего злейшего врага, опубликованный в престижном журнале под рубрикой «Герой дня». Мизин попытался укусить меня за палец, но я избавил его от необходимости вспоминать способы самозащиты и швырнул на стол. Пытаясь, как кошка, перевернуться в воздухе, Мизин начал производить несуразные движения руками и ногами, но полет закончился, и он с грохотом повалился на стол, разбивая мосластым тазом стекло.
И в любви, и в ненависти – все надо доводить до конца, чтобы у избытка чувств был выход, как у полноводной и чистой реки. А мне всюду приходилось сдерживать себя – и по отношению к Лоре, и по отношению к дезертиру.
Я подошел к двери и распахнул ее. Приветливо улыбнувшись, горничная вопросительно взглянула на меня. Я попросил у нее воды для Мизина:
– Potable water, please!
– Эй, прислуга! Обратите внимание! – орал из комнаты Мизин, осторожно сползая со стола, чтобы не порезать о битое стекло джинсы. – Он первый напал на меня! Попытка нанести физическое оскорбление! Засеките время! Тиме! Тиме!
Я отстранил горничную, подсовывая ей большую свинью в виде Мизина, и вышел в коридор. Там я нос к носу столкнулся с Алиной. Девушка выглядела неважно. Ее джинсовый костюм и кроссовки были выпачканы в глине, в волосах застряли хвойные иголки, глаза отливали багряным закатом, как бывает, если много часов кряду провести за рулем.
– Привет, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Давно не виделись.
– Давно, – согласился я. – Как успехи?
– Полным ходом, – уклончиво ответила Алина. – А я к тебе собиралась зайти.
– Собиралась – заходи, – ответил я, открывая перед девушкой дверь.
Не обратив внимания на шум воды в душевой, Алина прошла в комнату и, прежде чем сесть в кресло, задвинула балконную дверь.
– Я, как коллега коллегу, хочу тебя кое о чем предупредить, – сказал я, вынимая из бара маленькую плоскую бутылочку с джином «Гордонз» и внимательно рассматривая этикетку. – Завтра мы едем на экскурсию в Фамагусту. Наш бронзоволикий Мизин в определенное время выкинет финт, который привлечет всеобщее внимание. Полагаю, что это произойдет в непосредственной близости от гостиницы «Фламинго»… Тебе разбавить тоником или нет? А лед?.. Так вот, я советую тебе занять такое место в автобусе, откуда бы ты хорошо его видела, но в то же время находилась от него максимально далеко.
Я протянул девушке бокал, звякающий льдинками, как бубенцы свадебной тройки.
– И в знак благодарности за то, что я когда-то воспользовался твоим «макаровым», – завершал я, – позволь сделать тебе маленький, но очень полезный подарок.
Я выдвинул ногой из-под стола спортивную сумку.
– Что это? – спросила Алина, лишь мельком взглянув на сумку.
Я наполовину раскрыл «молнию». Алина подняла на меня недоуменные глаза.
– Ты так серьезно готовишься к завтрашнему дню?
– Исключительно серьезно.
– Что ж, – произнесла Алина и качнула бокалом. – Спасибо за щедрый подарок. Я попробую не остаться перед тобой в долгу и тоже кое о чем предупредить.
Мы выпили. Девушка поставила бокал на стол.
– Сегодня днем я стояла у могилы Дамиры Осак.
Алина рассчитывала, что ее слова произведут яркий эффект, который должен был сразить меня наповал. Могла бы сказать просто: «Я выяснила, что Дамира умерла, а наша мадам присвоила себе ее имя». Нет, захотелось подать себя в виде маленькой бомбочки особой разрушительной силы: «Я стояла у могилы Дамиры Осак». Я пожалел ее напрасное усилие, но изображать шок не стал.
– Я это знаю, – ответил я. – Дамира умерла в шестьдесят восьмом, оставив после себя двойняшек – девочку и мальчика.
Щеки Алины порозовели. Ее всегда бледному лицу румяные щеки не шли – она становилась похожа на замерзшую торговку с оптового рынка. Не желая упускать лидерство, Алина снова пошла козырем:
– Женщина, которая называет себя Дамирой, сегодня продала свой дом в Кирении. У меня есть все основания утверждать, что вырученными от продажи дома деньгами она собирается рассчитаться со Стеллой за какую-то информацию, которой сначала владел Виктор.
– Не за информацию, – поправил я. – А за золотые пластины этрусков, которые работник советского посольства Марат Челеш извлек с морского дна двадцать пять лет назад и незадолго до своей гибели спрятал в одном из номеров гостиницы «Фламинго» в Фамагусте. Какой это номер – не знает никто, но Стелла по снимкам составила систему координат: башня с часами – окно – дверной косяк.
