– В следующий раз, если будете нарушать… – менторским тоном начал отчитывать меня дежурный, но я не дослушал его, схватил документы и снова перепрыгнул через турникет. Половина шестого! Полчаса до отхода «Пафоса» в круиз!

От нетерпения я побежал по пирсу, не отрывая взгляда от белого флага с абрисом Кипра, выглядывающего из-за грязно-мазутных надстроек баркасов. «Нет, кошка крашеная, – думал я, – не видать тебе Кипра, как амнистии в ближайшие десять лет! Я с тобой церемониться уже не буду!»

Надо было, конечно, подумать о своем внешнем виде и придать ему хоть некоторую респектабельность. Красный, потный, со взъерошенными волосами, в белой рубашке, покрытой масляными пятнами, я взбежал по трапу на корму «Пафоса», где мне тотчас преградил путь упитанный смуглолицый мужчина в белой рубашке с черными погонами, украшенными золотой вышивкой и плетенкой.

– Прошу прощения, – вежливо сказал он с малозаметным акцентом. – Посторонним вход на яхту запрещен.

Я тяжело дышал и не мог сразу ответить. Наверное, этот бронзоволицый мужчина в форменной рубашке был капитаном «Пафоса». Очень кстати! Вытащив из кармана паспорт и путевку, я протянул их и сказал:

– Отказываюсь от круиза… Завизируйте, пожалуйста!

Капитан уже не смотрел на меня как на постороннего. Он принял документы, мельком взглянул на паспорт, на путевку и с сожалением ответил:

– Что ж вы так! Полчаса до отправления! Может быть, останетесь?

Он принял меня за Нефедова. Я отрицательно покачал головой и стрельнул глазами по кормовой палубе. Ни «следовательши», ни других пассажиров здесь не было.

– Не могу, – ответил я. – Так получилось. В другой раз – с удовольствием.

Капитан развел руками, мол, нет так нет, и, кивнув мне, пошел в рубку. «Где она может быть? – думал я. – В каюте? В кают-компании? В музыкальном салоне?»

Капитан открыл дверь рубки и зашел внутрь. Он сел за стол, надел очки и взял ручку. Я смотрел в окна. По палубе правого борта шел худой. На нем были узкие джинсы, на шее – черный платок с фосфоресцирующими рисунками черепов и костей. В одной руке он держал сигарету, а в другой бутылку пива. У противоположного борта с ведром и тряпкой стояла девушка лет двадцати, в тельняшке, черных брюках клеш, и добросовестно протирала поручни.

– Не-фе-дов, – по слогам прочитал капитан в паспорте и склонил голову над тетрадью, выводя ручкой латинские буквы. Написав «NEF», он застыл, раздумывая, как обозначить вторую половину фамилии.

– I-O-DOFF, – подсказал я и, словно желая помочь разобраться с русскими словами, шагнул к столу. Оказавшись рядом со штурвалом, я обернулся и посмотрел в ветровое стекло. И едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от удивления.

На выпуклой носовой палубе, ослепительно белой, словно покрытой утрамбованным снегом, в шезлонге лежала девушка с темными длинными волосами, туго стянутыми узлом на затылке, отчего ровный пробор придавал ее лицу совершенную симметрию и иконную красоту; она была в черном купальнике, который, казалось, едва сдерживал силу и упругость крепкого тела; скользнув взглядом по ее ногам, я легко различил под коленом засохшую ссадину; даже мгновение я не сомневался, что вижу ту самую попутчицу, которую подвез до кемпинга в дождливую ночь и которая так сильно напугала меня своим бессознательным состоянием. А рядом с ней – господи! конец спектакля! Выход всех действующих лиц на сцену! – держась за фал, стоял Виктор, врач, который в ту незабываемую ночь снял с меня все проблемы, связанные со странной попутчицей. Одетый, как испанский тореадор, в тесные черные брюки и вольную шелковую рубашку цвета крови, он мило улыбался и потягивал через соломинку коктейль. Впору было подумать о своем умственном здоровье, когда к ним на палубу поднялась женщина в голубом костюме, зрелого возраста, со строгим лицом классной дамы пансиона; сверкая многочисленными перстнями, она поднесла к губам тонкую сигарету в длинном мундштуке из слоновой кости, и я без труда узнал в ней мать Виктора.

Не отрывая глаз от окна, я машинально пощупал пухлые от баксов бока барсетки, коснулся пальцами антенны мобильного телефона, торчащего на поясе в футляре, затем провел ладонью по щекам и произнес:

– Вот что. Я передумал. Я остаюсь.

Не знаю, что могло заставить меня еще когда-либо в жизни пуститься на подобную авантюру. Я буквально вскочил на борт отплывающей яхты, имея при себе внушительную пачку долларов, паспорт Нефедова да переполняющую душу жажду мести.

Капитан, приняв швартовы, дал малый ход и, маневрируя между судов, инструктировал меня, озвучивая заученный текст. Он дал мне ключи от каюты, попросил спуститься вниз и подготовить личные вещи и документы для пограничного и таможенного контроля.

Я вышел из рубки после того, как вниз спустились Виктор с матерью и палуба опустела. Я не знал, как себя вести, оказавшись отрезанным от всего мира вместе с людьми, которые состояли из одних загадок. Я находился в состоянии легкого шока от собственного поступка и, пытаясь привести в порядок мысли, поглядывал за борт. Еще не поздно было перемахнуть через него и вернуться в привычный мне мир, где все было подчинено законам логики, где остались мой дом, моя фирма и моя машина, где я чувствовал себя столетним дубом, крепко сидящим в земле. Здесь же были другие измерения и законы. Шла игра, условия которой мне не были известны, и все роли уже были распределены, и мне, чтобы оправдать свой дикий поступок, предстояло принять ее правила.

Я спустился по лестнице, застланной ковром, в узкий коридор, по обе стороны которого отсвечивали красным деревом двери кают. Коридор был пуст, но я, не желая никаких случайных встреч, сразу же стал искать седьмую каюту. Она оказалась первой от лестницы, по правому борту, как раз напротив каюты капитана с табличкой «CAPITAIN OF THE CREW». Открыв ключом замок, я зашел в каюту и плотно прикрыл за собой дверь. Еще несколько мгновений я стоял перед дверью, не выпуская бронзовую рукоятку и прислушиваясь к мерному шуму мотора и всплеску волн за бортом.

Я стоял в узкой прихожей, отделенной от основной части каюты деревянной переборкой с вогнутым овальным краем. Здесь находились душевая кабина с матовыми стеклами и туалет за складывающейся гармошкой дверью. Я заглянул за переборку. Жилая часть напоминала внутренность шкатулки, выстланную бархатом. Пол, стены и потолок каюты обволакивал ворсистый ковер, который придавал удивительное ощущение уюта. Рядом с круглым иллюминатором стояли треугольный стол со стулом, справа – кровать, напоминающая детскую из-за высоких защитных перил, ближе ко мне стояли тумба и холодильник. У противоположной стены находилось кресло, от пола до потолка возвышался шкаф-купе с зеркалом на всю дверь.

Перекрестившись на распятие, висящее у изголовья кровати, я подумал: «Господи, зачем ты забрал Валерку? Зачем бросил меня на ржавые гвозди?»

Я сел за стол, включил маленькую офисную лампочку и положил перед собой паспорт. Раскрыл его на первой странице и минуту внимательно рассматривал фотографию. Я слишком хорошо знал Валерку, его лицо казалось мне родным, и потому никак не мог заставить себя увидеть на фотографии себя. Нам говорили, что мы похожи, но, сколько я ни таращил глаза, ничего похожего увидеть не мог. У него были более узкие, чем у меня, глаза, что придавало его лицу налет восточной пикантности. У меня был более массивный подбородок. Валера всегда носил прическу а-ля римский сенатор, с прямой короткой челкой, едва прикрывающей верхнюю часть лба. А у меня челка была длинной, которую зачесывал назад. Все остальное – брови, рельеф носа и губ – более-менее схожи.

Я зашел в душевую. На полочке над рукомойником в герметичных упаковках лежало все необходимое для ухода за собой: зубная щетка, паста, станок для бритья, баллончик с пеной, маникюрные ножницы. Я взял ножницы, зачесал челку на лицо и стал безжалостно кромсать ее. Это была мучительная операция; ножницы, предназначенные для ногтей, с трудом справлялись с густым чубом. Но я продолжал с остервенением оболванивать себя, затем выровнял кривой срез станком, причесался на новый манер и критически осмотрел себя. Чучело гороховое! Пародия на Валерку!