Мизин внешне страдал и внешне проявлял необыкновенное участие к моей судьбе. Он смотрел на меня, как верный друг, который все сделал для того, чтобы меня спасти, но судьба-злодейка оказалась сильнее. Его собачьи брови встали домиком, глаза наполнились поволокой скорби. Несмотря на то что никто ничего не говорил, он все время крутил головой и кивал, словно принимал соболезнования.

Взгляд Алины читался не менее легко. Она была бы рада затушевать восхищение моим рискованным кульбитом, но была слишком поглощена нашим с ней поединком и за своим лицом не следила, как увлеченная любовным сериалом мать на время забывает о шалостях ребенка; и в этой негласной оценке моего поступка угадывалось неудержимое желание выкинуть что-то еще более дерзкое.

Единственный, кто не смотрел на меня, был капитан. Он не сводил с лица Дамиры победного и великодушного взгляда подсудимого, которого только что оправдал суд присяжных, и был настойчив, несмотря на то что женщина избегала зрительного контакта с ним, будто отказывалась менять свое мнение, несмотря ни на что.

Приставив стул к столу, я вышел из кают-компании под гробовое молчание присутствующих, но этому молчанию не хватало всего одного хлопка, чтобы оно взорвалось аплодисментами. Предоставив своим спутникам возможность смело обсудить мое сенсационное заявление, я вышел в коридор и, не останавливаясь, не оглядываясь, прямым курсом зашел в каюту Виктора.

Дамира не преувеличила, я тоже обратил внимание на то, что дверь была прикрыта неплотно. Ночью, когда мы с Алиной рассматривали кровавые следы, она была закрыта наглухо. Зайдя в каюту, я сразу направился к холодильнику, открыл его, скользнул взглядом по загруженным бутылками полкам и с щелчком открыл морозильную камеру. По лицу прошелся холодок, вывалилось и тотчас растаяло маленькое белое облако. Я осмотрел пустую нишу, стенки которой были облеплены кристаллами льда, напоминающими крупную соль, провел рукой по холодному и шершавому дну и нащупал то, что искал. Маленький обрывок темного полиэтилена вмерз в лед, словно осенний лист в прихваченную морозом лужу. Еще совсем недавно здесь лежал небольшой пакет. Когда Виктор выдернул его, примерзшая часть пакета осталась во льду морозильника.

Я тщательно вымыл руки с мылом после прикосновения к обрывку пакета, затем раскрыл сумку с медикаментами, которая стояла посреди стола, и стал перебирать упаковки с активированным углем, борным спиртом, глюкозой и прочими малополезными таблетками, многие из которых были просрочены.

Закрыв сумку, я заглянул в шкаф, в котором в одиночестве скучал совершенно новый костюм врача, и подумал, что Виктор успел надеть его всего пару раз. Дорожный набор Виктора завершала упаковка одноразовых бритвенных станков, которые я нашел под зеркалом в душевой.

Я вышел из каюты врача столь же незаметно, как и вошел. Едва перешагнув порог своей каюты, я вдруг услышал, как в коридоре тихо стукнулась дверь о косяк, намного более тихо, чем это мог бы сделать самый аккуратный хозяин каюты, закрывая за собой дверь. Прислонившись щекой к косяку, я выглянул в коридор ровно настолько, чтобы увидеть, как из каюты капитана вышла Алина и, беззвучно ступая по лестнице, быстро поднялась наверх, что-то прижимая к груди.

Удобный момент для посещения чужих кают, подумал я, возвращаясь к себе. Алина это тоже поняла. Интересно, что ее привлекло в каюту Эдди? Как бы Пыжик дров не наломала, соревнуясь со мной в использовании нетрадиционных методов расследования.

Я сел на стол, считая эту несколько вызывающую и пренебрежительную позу наиболее подходящей к сложившейся обстановке, и принялся ждать гостей. Первой в каюту влетела Стелла. Не дойдя до меня нескольких шагов, словно я был опасным и непредсказуемым зверем, она остановилась, отчужденно взглянула на меня и покачала головой:

– Ну ты чудак!

Я с любопытством смотрел на то, как девушка выворачивается наизнанку. Это была та же операция над своими принципами, как если бы легкоатлет, завершая изнурительную дистанцию, вдруг перед самым финишем развернулся и почесал в обратную сторону.

– Нет, – возразил я. – Просто у меня совесть взбесилась.

– Ты воспринял мои слова слишком буквально! – отчаянно давала задний ход Стелла. – Неужели тебя так легко сломать? Любой дурак скажет, что ты виновен, и ты даже не попытаешься защититься?

Генерал не смог зайти, не задев косяк плечом. Он первым делом выразительно постучал себя по лбу кулаком, а потом открыл барсетку и сунул туда руку.

– Ты чего в бутылку лезешь? – начал отчитывать он меня. – Тебе денег дать, чтобы ты не выпендривался? Сколько тебе дать? Сто баксов? Двести? Триста?..

Госпожа Дамира превзошла щедрость генерала широтой своей души. Она вошла в каюту с лицом активистки общества солдатских матерей и, чудом не расплескивая слезы, с болью произнесла:

– Сынок! Что ж ты так казнишь себя? Что ж ты свою жизнь хочешь загубить? Не надо так жестоко терзать свое сердце! Виктор сам был во многом виноват! Несдержан, горяч, ревнив…

Вот это да! У меня даже не было слов ответить женщине, и я молча смотрел в ее лживые мокрые глаза, крепко прижимая к груди скрещенные руки, словно хотел защитить свою душу от необъятного цинизма этой дьяволицы.

– И я виновата, – бормотала Дамира, приближаясь ко мне с таким видом, словно намеревалась заключить меня в объятия. – Не надо было просить вас связываться со Стеллой. Это был жестокий эксперимент над моим сыночком…

– Все! Забыли! – скомандовал генерал и сделал руками жест, каким дирижер останавливает музыку оркестра. – Валера забирает свои слова обратно! Парень просто недоспал и перепил. Ему надо отдохнуть! Очистите каюту, пожалуйста! И вас, девушка, это касается!

– Я на вас надеюсь, генерал, – сказала Дамира, нехотя поворачиваясь к двери. – Успокойте его, он мне сердце разрывает.

– Не бери дурного в голову, – шепнула мне Стелла и поцеловала в щеку. – Я зайду позже.

– Водка у тебя есть? – спросил генерал, бесцеремонно открывая холодильник и опускаясь перед ним на корточки. – Да-а, старичок! Поработал ты здесь неплохо!

Мои признание и раскаяние остались невостребованными. Не успел я подумать о том, что со своими соболезнованиями еще не подходили капитан и Мизин, как в каюту зашел студент.

– Я вот что хотел сказать, – произнес он, почесывая затылок. – На первом курсе я тоже как-то здорово нажрался. В общем, мозги совсем отказали… Просыпаюсь утром…

Он хлопнул себя ладонью по лбу и замолчал, так как продолжение истории, по всей видимости, еще не было придумано.

– А потому – мой совет, – по нервному движению генерала Мизин почувствовал, что здесь он лишний, и сократил выступление. – Мой совет: не надо! Все будет класс! Как в этом…

– Все сказал? – уточнил генерал, свинчивая пробку на квадратной бутылке виски. – Тогда топай!

Мизин закачал головой и, перед тем как удалиться, вскинул кулак вверх и завершил:

– Мопасаран![13]

– Я не буду пить, – предупредил я генерала.

– Не дури! – отмахнулся он, наполняя бокалы виски. – Мозги просветлеют. Может быть, поймешь, что наворотил… Давай!

Я не шелохнулся. Генерал чокнулся с моим бокалом и, не встретив ответной реакции, медленно опустил свой бокал на стол.

– Ох, не нравишься ты мне! Не нравишься! – произнес он, с прищуром глядя на меня, и вышел из каюты. В проеме он на мгновение остановился, пошарил в пустоте рукой, пытаясь нащупать дверь, чтобы крепко захлопнуть ее за собой.

Прием закончился. Я пошел к капитану, чтобы сыграть ва-банк. Последний ход, который я намеревался сделать, должен был заставить актеров снять маски.

– Валера! – окликнула меня Стелла, когда я поднялся на палубу. Девушка разговаривала с Дамирой. Извинившись перед ней, она подбежала ко мне, встала рядом, почти вплотную, опустила руки мне на плечи и пытливо заглянула в глаза: – Ты на меня сердишься?

– Валера! – крикнул с кормы генерал, пристраиваясь за столиком, где с бокалом шампанского сидела Алина. – Иди к нам!