– Ну? В чем же дело? Делись, коллега!

Я взмахнул рукой, словно попытался поймать на лету муху в ладонь, и «макаров» оказался у меня в руке.

– Отдай, – сквозь зубы произнесла Алина, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Молодой и красивой женщине не к лицу размахивать этой дрянью, – объяснил я свой поступок и вынул из рукоятки обойму. – Садись, не надо стоять!

– Ты меня раздражаешь, – призналась Алина.

– Это потому, что ты думаешь, будто бы я тебе мешаю, – ответил я, засовывая пистолет под подушку, а обойму закидывая на полку платяного шкафа.

– Прекрати вмешиваться в мои дела! Уйди с моего горизонта, очень тебя прошу! Ты же как слон в посудной лавке!

Я терпеливо слушал.

– Все? – спросил я, как только Алина замолчала. – А теперь послушай меня. Капитан и генерал намерены посадить Виктора в трюм.

Алина уже намеревалась пройти к двери и открыть ее настежь, чтобы выставить меня вон, но на полпути остановилась и повернулась ко мне.

– Посадить в трюм? – переспросила она. – Что значит посадить в трюм?

– Это значит насильно поместить в нижнюю часть отсека, прилегающего к днищу судна…

– Откуда ты знаешь?

Вот это другой разговор! Алина шагнула ко мне; мы стояли почти вплотную друг к другу.

– Капитан сказал.

– Может, врет?

– Не думаю. Он мне доверяет.

Девушка опустила глаза и принялась машинально тереть лоб.

– Нет, – сказала она тихо сама себе. – Только не это! Они все испортят! Этого нельзя допустить! Этого нельзя…

– Ты не сможешь переубедить капитана, – предупредил я. – Он настроен очень решительно.

– Смогу, – жестко проговорила Алина и покосилась на подушку.

– Не будь идиоткой! Если ты вздумаешь угрожать ему пистолетом, то сойдешь на берег Кипра под конвоем полицейских и уже никогда не найдешь убийцу Валеры!

Я удивился тому, что смог так быстро убедить ее отказаться от оружия. Алина кивнула и принялась ходить по каюте, крепко обняв себя за плечи.

– Что же делать? – бормотала она. – Что же делать? Если они его посадят в трюм, то капитану придется сообщить об этом инциденте в полицию. Полиция наверняка временно арестует его, начнутся разбирательства… Это будет конец, он уже не сможет…

Она не договорила, подошла к столу и с щелчком раскрыла сумочку из коричневой замши.

– Кирилл, – произнесла она, не поворачиваясь, – в душевой на полочке стакан – принеси, пожалуйста, воды.

Волнуется, подумал я, валерьянка, водичка и головная боль. Этого, впрочем, следовало ожидать.

Открыв дверь душевой кабины, я взял с полочки стакан, предварительно выудив из него зубную щетку, мельком взглянул на «жиллеттовский» станок, как на свое постыдное недавнее прошлое, наполнил стакан до половины водой и вернулся к Алине.

– Столько хватит? – спросил я.

Не открывая рта, Алина утвердительно промычала, взяла стакан и прильнула к нему губами. Она допила его до дна, поставила его на стол и медленно вытерла ладонью губы.

– Ни в какой трюм они его не посадят, – глухим голосом произнесла она, сделала шаг назад и опустилась в кресло.

Чувствуя неладное, я взглянул на стол и увидел опустошенную упаковку от таблеток. Я схватил ее и поднес к глазам. Клофелин! Сильнодействующее снотворное!

– Ты что?! – крикнул я, отшвыривая упаковку в сторону. – Ты сколько таблеток выпила?! Ты соображаешь, что сделала?!

Я стоял перед Алиной на коленях и тряс ее за плечи. Она не сопротивлялась, лишь морщилась от боли.

– Беги за врачом, иначе будет поздно, – прошептала она. – Двенадцать штук… Беги, не тяни…

Ее взгляд плыл, лицо побелело, дыхание стало частым и неглубоким. Я схватил Алину под мышки, поднял на ноги и потащил к раковине. Она слабела настолько быстро, что в душевой уже не могла стоять на ногах. Я открыл кран и сунул голову девушки под струю.

– Пей! – кричал я. – Быстрее!.. Слушайся меня!

Алина крутила головой, плевалась и пыталась укусить меня за палец, которым я давил ей на язык. Вдруг она резко дернула головой, выпрямилась и взглянула на меня полными смертельного ужаса глазами.

– Я умираю!! – не своим голосом крикнула она. – У меня кружится голова… Я не хочу… Пожалуйста, спаси меня… Я не хочу умирать!!

– Дошло наконец! – заорал я. – Соображать надо было, что делаешь! Пей воду!

По ее лицу градом скатывалась вода, мокрые волосы налипли на лоб и щеки, глаза начали закатываться, рот безвольно раскрылся, и девушка стала оседать на пол. Она уже висела на моей руке, вдруг необыкновенно потяжелев. Я понял, что слишком медлил, когда увидел, что Алина проглотила горсть снотворного, что стремительно теряю ее, и, испытывая ужас от убийственной скоротечности времени, принялся бить девушку по щекам, не позволяя ей заснуть.

– Не спать! – орал я.

– Не хочу… умирать… – все слабее произносила Алина.

Она боролась с собой, зрачки ее находились в постоянном движении, то закатываясь под веки, оголяя страшные мертвецкие белки, то фокусируя полный мольбы взгляд на мне. Ей стало по-настоящему страшно, игра со смертью, которую она сгоряча затеяла, оказалась слишком опасной и все глубже затягивала ее за черту, за которой начиналась пустота. Она корчилась над раковиной, пытаясь избавиться от отравы, со стоном кусая мои пальцы, а я продолжал бить ее по лицу, поить с ладони и давить на язык. Она находилась в пограничном состоянии между сознанием и бессознательностью, и в те мгновения, когда она переставала реагировать на мои команды и ее голова безжизненно сваливалась под шипящую струю воды, я с ужасом думал, что это конец.

Я поставил ее на колени перед раковиной – она не могла самостоятельно стоять, и кинулся в коридор. Каюта Виктора была заперта, и я едва не выломал ее, обрушив град ударов.

– Доктор! – кричал я. – Доктор, откройте!

Я выбежал на палубу, ногой раскрывая перед собой двери. Яхта казалась крохотной и тесной, как клетка для птиц. Я ударился плечом о стойку под тентом на корме, а мгновение спустя налетел лодыжкой на кожух лебедки на носу. Виктор сидел в шезлонге, глядя на горизонт по ходу яхты. Он только увидел мое лицо, как сразу же вскочил. Мне казалось, что для объяснений потребуется слишком много времени, и произнес только одно слово:

– Клофелин!

Он побежал вслед за мной. Я оглядывался, убеждаясь, что доктор не отстал, не потерялся, не отвлекся на какую-нибудь чепуху. Передо мной появлялись, как быстрые кадры, лица капитана, Дамиры, генерала и исчезали после взмаха моей руки. Распахнув дверь каюты, я остановился в прихожей, не смея подойти к лежащему на полу телу Алины, чтобы не мешать врачу.

– Мою сумку! – крикнул он, приседая перед Алиной, лежащей на порожке душевой кабины, и протянул мне ключ от своей каюты. Я уловил и понял его быстрый взгляд. Врач словно хотел спросить, нужен ли мне этот ключ или же я справлюсь своими силами. Сейчас можно было обойтись без этого отступления, без этой скрытой иронии, потому как каждое мгновение надо было потратить только на спасение Алины, и я, с трудом погасив в себе взорвавшуюся злость, выхватил ключ и выскочил в коридор.

Игнорируя приказ капитана, живая начинка яхты торопилась заполнить зрительный зал, чтобы не пропустить очередное зрелище. Я столкнулся с плечом генерала; кажется, он выронил барсетку. Мои злость и поспешность выделяли меня среди всех как человека действия и наделяли привилегиями: мне безоговорочно прощалась грубость, как безусловно прощается пожарному агрессивная разрушительность, с которой он врывается в охваченное огнем здание. Сумка Виктора была тяжелой, больше напоминающей кофр с фотоаппаратурой, нежели походную аптечку. Дымящаяся госпожа Дамира отскочила в сторону, освобождая мне путь, как курица из-под колес трактора на проселочной дороге. Где-то за кадром чувствовалась безмолвная тень Стеллы. Золотой россыпью поблескивал рот Мизина; студент рассказывал девушке о том, как кто-то где-то выпил тормозной жидкости и все закончилось летально.

– Жива?

Виктор не ответил мне. Кивнул на ноги Алины, и мы подняли девушку с пола и перенесли на кровать.