Как раз в этот момент раздался еле слышный скрежет ключа в замке, и одновременно с ним Влад понял, что по всему дому воняет подгоревшим на сковородке пюре.

– Мама!

Она смотрела на него, будто в первый раз видела. Положила руку на плечо; притянула к себе. Обняла:

– Сон мне приснился скверный… Стара я стала для командировок. Невозможно работать, когда постоянно мерещатся какие-то беды. То пожар… то вроде ты под машину попал… Избаловала я тебя, и сама избаловалась. Так и будешь жить, под маминой юбкой…

Она шутила. Она вовсе не казалась больной, она не была даже бледной; осторожно обнимая плечи под влажным плащом, Влад лихорадочно соображал, что теперь говорить и что делать.

– Мама…

– Со мной все в порядке. Я… просто соскучилась. Не тешь свою фантазию, я просто соскучилась по сыну…

Он поставил разогреваться новую порцию пюре. Пюре еще было много – целая кастрюля; предполагалось ведь, что Влад целую неделю пробудет один на хозяйстве…

– Ты была в Маковке?

Он все-таки не удержался. Надо было дать ей поесть, отдохнуть… Семь раз отмерить и тогда уже спрашивать.

Мама не умела притворяться. Ее реакция сказала Владу больше, чем любые слова.

– Я салат нарежу, – предложил Влад, отводя глаза.

– Нарежь, – тихо согласилась мама. – Да, я была… там такая плохая связь…

Влад мог бы сказать, что командировка у мамы была в совсем другой город. Но он промолчал.

– Я поехала в это Гродново, – бесцветным голосом сказала мама. – Остановилась в гостинице… скверной… зарегистрировалась на этой конференции… прослушала пару докладов… и поняла, что зря приехала. Какие-то второстепенные проблемы, третьестепенные докладчики… А тут еще эти сны. Короче, на другой день я прочитала свой доклад и уехала обратно…

Влад мог бы сказать, что Маковка находится вовсе не на дороге из Гроднова, а вовсе даже в противоположной стороне. Но он промолчал.

– И заехала в Маковку, – со вздохом призналась мама.

В Дом малютки, чуть было не сказал Влад.

Мама подняла на него усталые, будто припорошенные моросью глаза:

– А почему бы мне не заехать в Маковку? У меня там были… оставались хорошие знакомые… те, что помогали мне тебя усыновить…

Но ты с ними пятнадцать лет не виделась, хотел сказать Влад.

– Мы давно не виделись… Кое-кто уже и умер, оказывается…

– Селедку будешь? – спросил Влад. – С маслом?

– Нет, – мама покачала головой. – Я вообще есть не хочу. Сделай мне чаю, пожалуйста…

Влад придавил тяжелым чайником голубой венчик горелки.

Он понимал, что мама недоговаривает. И что он, Влад, никогда не решится спросить напрямую, не будет добиваться ответа.

И знал, что эта недоговоренность навсегда останется между ними. Не даст покоя.

Они долго молчали. «Снаружи» был обыкновенный разговор – Влад рассказывал о событиях в школе, мама жаловалась на сквозняки в поездах, на дороговизну билетов, – но «внутри» между ними было молчание из породы гробовых, и оба это понимали и хотели бы оборвать болтовню – но все никак не решались.

– Я пойду к себе, – сказал наконец Влад. – Уроки…

– Да-да, – сказала мама. – Конечно…

И Влад пошел.

И уже на лестнице его догнало короткое мамино:

– Влад…

Он оглянулся.

– Я искала ту администраторшу, – сказала мама, глядя ему в глаза. – Ту самую, которая уговаривала меня не забирать тебя. Выбрать кого-то другого. Я хотела найти ее… но она умерла.

Рассвет лежал над речкой, серенький, неказистый, облачный, совершенно не соответствующий своему великому назначению – отделять детство от юности.

– Утро новой жизни, – ворчливо сказала Марфа Чисторой.

– Уж какое есть, – хмыкнул Влад.

Выпускной бал заканчивался. Они стояли над рекой, на смотровой площадке, и утренний ветер перекатывал у них под ногами обертки от конфет и бумажные стаканчики.

Девчонки кутались в кофты поверх выпускных платьев.

Ребята выглядели как потасканные конферансье после ночного загула – в мятых костюмах, потных крахмальных рубашках, со съехавшими набок бабочками.

– Спать охота, – сказала Марфа.

– Всю жизнь продрыхнешь, – весело заметил Димка.

Он был очень весел сегодня. Прямо-таки фонтан энергии, неиссякающий гейзер остроумия, еще немного, и он утвердится в роли души компании – то есть захватит место, два последних года успешно занимаемое Владом…

– Ты вроде бы даже рад, – сказал Влад, когда они нестройной толпой возвращались к автобусу.

Димка оглянулся через плечо:

– Нет, я не рад. Но когда человек принимает решение… ему гораздо легче.

Влад устыдился.

В автобус садиться не спешили. Надували воздушные шарики, истерически смеялись всякий раз, когда они лопались; расписывались друг у друга на манжетах. Девчонки перекладывали из руки в руку увядшие за ночь цветы. Кое-кто дремал на задних сиденьях; водитель начинал раздражаться.

– Пойдем пешком, – предложил Влад.

Они потихоньку выбрались из толпы и, сбивая росу с сизой парковой травы, потрусили прочь.

Было уже совсем светло. Просыпались птицы.

– Я не радуюсь, – повторил Димка.

Он был очень импозантен в бордовом замшевом пиджаке с тоненьким, как удавка, темным галстуком на шее. Влад подумал, что Димка выглядит старше своих лет. И что он, Влад, рядом с Димкой – мальчишка.

– Всему свое время, – продолжал Димка. – Нам есть что вспомнить… и мы будем вспоминать. С удовольствием. Потом.

– А может быть, обойдется? – безнадежно спросил Влад.

Димка покачал головой:

– Нет… рано или поздно… это должно было случиться. Только не рассказывай мне, что больной зуб надо вырывать потихоньку, постепенно, медленно…

– Я для тебя – больной зуб?!

Димка остановился. Влад по инерции пробежал еще два шага – и остановился тоже.

– Ты для меня друг, – тихо сказал Димка. – И всегда им останешься. Сомневаешься?

Влад мотнул головой, и они пошли дальше.

Город был пуст и влажен. Даже дворники еще не проснулись – только выпускники, ошалевшие от свалившейся на них свободы, шатались парами-тройками, возвращались домой после бурно проведенной ночи.

Влад и Димка шагали молча, потому что все, что можно было сказать, было многократно переговорено вчера, позавчера, неделю назад.

«Поклянись мне, что ты не скажешь ни мне, ни моим родителям, никому из класса не скажешь, куда ты уехал».

Их обогнал автобус. Одноклассники азартно махали руками, плющили носы о стекло, однако водитель не остановился.

«Поклянись, что никто в городе не будет знать, куда ты уехал». – «А мама? Вдруг она кому-то скажет?» – «Сделай так, чтобы не сказала. Придумай как».

Они шли знакомыми улицами. Кое-где уже посвистывали метлы. Над мусорными баками маячили серые тени утренних котов.

«Но мы ведь потом увидимся? Когда-нибудь?» – «Конечно. Когда-нибудь».

В подворотне напротив распивали что-то из лимонадных бутылок. Шесть утра…

«Ребят, наверное, тоже шарахнет. Как тогда в лагере… Поэтому уезжай в июле, чтобы мы успели оклематься до августа, до вступительных». – «Я тебе позвоню…» – «Не звони. Напиши открытку. И, Влад, если ты вернешься… если ты… тогда ты мне – не друг. Понимаешь?»

Они распрощались, как обычно, на автобусной остановке. В этой ритуальности было что-то нарочитое; Влад шел домой, и ему казалось, что он улетает в космос. Надолго, навсегда. Много раз исхоженная улица показалась ему трапом звездолета; горечь потери боролась с предчувствием неизвестно чего, но хорошего и обязательно нового.

Теперь все будет по-другому. Он не повторит прежних ошибок, все сделает набело, он будет принимать решения и исполнять их, как подобает мужчине. Димка еще услышит о Владе Палии…

На асфальте под мусорным баком валялась пластмассовая детская машинка с одним колесом. Длинная капроновая веревка подрагивала на ветру; не задумываясь, Влад наклонился, ухватил веревочку за твердый узелок на конце и потащил машинку за собой.