Мама кивнула. Влад ничего не сказал – говорить было, во-первых, больно, а во-вторых, бесполезно.

– Это в первый раз такое, – дрожащим голосом проговорила мама.

Врач понимающе покивал, выписывая рецепт. На кончике его ручки болталась шелковая кисточка – ручка была сувенирная, кем-то из родственников откуда-то привезенная и теперь хранимая в нагрудном кармане, оберегаемая, «говорящая»…

– Освобождение пока на неделю, – сказал врач, – а там посмотрим. Полоскание каждые два часа, витамины, теплый чай…

Влад откинулся на жесткую, стоймя поставленную подушку. На неделю он свободен от школы. Семь дней… И все сначала. Кукушка ничего не забывает, что ему какая-то неделя?!

Вернулась мама, проводившая врача. Остановилась посреди комнаты, хотела что-то сказать – но передумала. Снова вздохнула, удалилась на кухню, вскоре засвистел чайник…

Влад распластал подушку и лег, закрыв глаза. Надо собраться с доводами и объяснить маме, почему ходить в школу ей не следует…

Доводы не желали собираться. Беспорядочно расползались, будто сваленная в огромную кучу старая обувь.

Все мальчики, которых воспитывают мамы, вырастают похожими на девочек. Эту глубокомысленную фразу Влад слышал тысячу раз – в детском саду, в школе, во дворе. У него даже был одно время взрослый знакомый, студент-технарь, который на полном серьезе утверждал, что для того, чтобы «вырваться из-под маминого подола», Влад должен ежедневно прилагать уйму специальных усилий: лазать по крышам, убегать с уроков, бить из рогатки фонари, короче, вести себя как «нормальный мальчик». Не как «маменькин сынок».

Студент был красноречив и даже в чем-то убедителен. Влад так и не понял, зачем ему понадобилась эта агитационная кампания против «сидения под юбкой»; вероятно, дело было в каких-то собственных студентовых проблемах. У студента были голубые, выпуклые, очень выразительные глаза; глядя прямо в эти глаза, Влад сказал однажды, что ему не нравится лазать по чердакам. Что у него есть дела поважнее. И что, если придется выбирать, огорчить ли маму или запрезирать «мужчину» в себе, – он, Влад, с легкостью пожертвует «мужчиной». Потому что на кой черт такой «мужчина» нужен?!

Ему было одиннадцать лет.

Студент скривился, как от кислого, и навсегда раззнакомился с «сынком» и «любимчиком». И Влад не жалел о потерянном знакомстве. Просто у студента, наверное, не сложились отношения с собственными родителями…

Теперь, лежа в постели, Влад шкурой ощущал, как мама растеряна и огорчена. И как ей хочется пойти в школу – не то затем, чтобы нажаловаться директору, не то затем, чтобы собственноручно кинуться в драку и приложить об стенку всех школьных «кукушек», не разбирая, кто прав, кто виноват.

И как ей хочется расспросить его, Влада, и как она сдерживается. Молчит.

– Мам, – позвал Влад.

Она подошла. Молча села на край кровати.

Прошло пять дней. На улице сделалось ощутимо теплее. Синяки в который раз поменяли оттенок, горло успокоилось и почти не болело, и, что самое неприятное, упала температура – ртутный столбик застрял на отметке тридцать шесть и пять, а колдовать над термометром, как это принято у ленивых школьников, Влад считал ниже своего достоинства.

Вставать не хотелось. Грустное словосочетание «постельный режим» обернулось на этот раз убежищем, хомячьей норкой под тоннами снега, и Влад лежал в ней, подтянув колени к животу и укрывшись чуть не с головой. При мысли о школе накатывала тоска, грязно-бурая, похожая на сухую засвеченную фотобумагу.

Мама по-прежнему ни о чем не спрашивала. Ждала, пока Влад расскажет сам; он колебался. Не хотелось перекладывать свои проблемы на мамины плечи. Не пойдет же она драться с Кукушкой, на самом деле…

Димка звонил каждый день, но Влад просил его пока не приходить. Димка был человеком тактичным и не настаивал.

Врач тоже был человеком тактичным, но от его посещения отвертеться не удалось.

– Как ты себя чувствуешь?

Влад пожал плечами.

– Ну еще дня на три я могу тебе дать освобождение, – сказал врач вполголоса, когда мама зачем-то вышла на кухню. – Но не больше… понимаешь? Проблемы все равно надо как-то решать…

Влад кивнул. Врач распрощался.

– Может, позвонишь кому-нибудь, узнаешь уроки? – спросила мама.

– Да, – сказал Влад.

В тот же момент задребезжал телефон.

– Тебя, – сказала мама.

– Димка?

– Нет. Какая-то девочка…

С неприятным предчувствием Влад взял из ее рук тяжелую, не успевшую нагреться трубку.

– Привет, – сказал знакомый напряженный голос, – это Марфа Чисторой… Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – сказал Влад. – У меня ангина.

– Да? – Голос почему-то погрустнел. – А когда ты придешь в школу?

– Еще не скоро, – соврал Влад.

– Да?! – Голос прямо-таки зазвенел от напряжения. Владу представилось, как чистенькая Марфа сидит привязанная к стулу и под дулом пистолета задает ему дурацкие вопросы. – Ты что, серьезно болен?

– Говорю – ангина…

– Может, тебе уроки занести?

Владу сделалось смешно. Влюбилась она, что ли? Чисторой?!

– Не надо, – сказал он жестко. – Извини, мне нельзя много разговаривать.

И положил трубку.

Марфин звонок волновал его часа полтора – до самой темноты. У него даже улучшилось настроение – он вообразил себе, что слава его все-таки существует, что она расползлась по классу и по школе, что каждое утро девчонки дожидаются его у входа – а вдруг сегодня придет?! Что в глазах одноклассников он все-таки не побитый щенок, а человек, восставший против Кукушки, храбрец, не побоявшийся выйти в одиночку против всей этой стаи…

В восемь вечера вдруг позвонили еще. Другая одноклассница, Дана Стасов, интересовалась его здоровьем.

«Сговорились они, что ли?» – почти весело думал Влад, повторяя почти слово в слово все, что сказал Марфе Чисторой.

Мама покончила с делами и села играть с Владом в шахматы. Странно, но он, против обыкновения, не получал от игры почти никакого удовольствия – все думал, и мысли его незаметно соскальзывали к выяснению, кто красивее – Марфа или Дана, и у кого больше глаза, и вообще…

– Твой ход, – в который раз напомнила мама. – Ты играешь или что? Я так не стану…

В этот момент телефон зазвонил опять.

– Влад? Это ты? Как ты себя чувствуешь?

Он, кажется, почти не удивился.

Они звонили одна за другой – девчонки из его класса, и те, с которыми он водился, и те, с которыми он не водился, и те, кто тайно вздыхал по нему, и те, кто не упускал случая сказать о нем гадость. Они звонили, чтобы узнать о его самочувствии; почти у всех – Влад обратил внимание – были испуганные, иногда на грани слез голоса.

Он разозлился. Издеваются? Девчонки? По наущению Кукушки? Но ведь половина из них никогда Кукушке не прислуживала, да и вообще…

Потом позвонил Ждан. Долго извинялся за беспокойство; предлагал сбегать за лекарствами, или принести уроки, или еще что-нибудь, мед, например, есть хороший…

Значит, все-таки слава? Признание?!

Влад сдержанно поблагодарил Ждана за заботу и, пожаловавшись на боль в горле, поскорее оборвал разговор. Что-то в голосе Ждана… что-то покорное, приторное… мешало ему насладиться как следует своим триумфом.

Едва распрощавшись со Жданом, он перезвонил Димке:

– Привет… Слушай, что там такое? В школе?

– Ничего, – удивленно отозвался Димка. – Просто на удивление тихо, даже эти шакалы не ухмыляются…

Влад заколебался: рассказывать про девчоночьи звонки? Не рассказывать?

– Сколько можно занимать телефон? – спросила мама.

– Извини, – быстро сказал Влад. – Меня тут от телефона гонят… Ну, пока.

И положил трубку.

Мама тем временем ушла на кухню, и шахматы сами собой отменились; Влад улегся с книгой, но через минуту телефон заорал опять.

– Палий? Приветик. По тебе тут все так соску-учились…

Голос у Линки Рыболов был веселый-веселый, целлулоидно-радостный, как у говорящей куклы.