– Чего? – не понял майор.

Клим еще раз принюхался.

– Да нет! – наконец сказал он, достал из нагрудного кармана платок и вытер испарину. – С такого запоя – сплошные глюки. На все. На слух. На зрение. Даже на запах! Представляешь, Толян, почудился запах табака!

– Объективная реальность – это бред, вызванный отсутствием в крови алкоголя! – напряг мозги Малинин. – Я лично, когда перепью, из всех запахов различаю отчетливо лишь аромат томатного рассола.

– Ты меня выпить звал или...

Натренированной рукой Малинин отворил дверцу в левой тумбе стола, достал оттуда обгрызенный граненый шкалик, корку давно засохшего сыра и небольшой графинчик граммов на триста. Плеснув в стакан на полтора пальца темно-коричневой жидкости, жестом пригласил Клима начинать процесс опохмелки.

Тот не заставил повторять дважды и выплеснул содержимое стакана себе в рот. Понюхал сырную корку, а затем откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

– Себе? Толя, что ты мне налил?

– «Веселка», – загадочно ответил майор и принял свою дозу.

– Чего? – лениво процедил Климов. – Какая там на хрен «Веселка»? Радуга[1]?

– Настойка из пороховых грибов, – Алексеич погрыз, в свою очередь, корку и продолжил: – Готовится осенью, закапывается на зиму. Потребляется весной...

– Какая весна? Осень на пороге!

– С прошлого года осталась.

– У тебя останется, у булдоса этакого, хотя... а грибы эти где растут? И почему «пороховые»?

– Дык когда ногой поддашь, из них черный дым идет, – равнодушно пояснил Малинин, вновь наливая по сто граммов.

Изо рта Клима поперло в специально приготовленную для такого дела урну. Тошнило старшего прапорщика минуты полторы, изо рта и носа лилось не переставая, а желудок через горло издавал отвратительные звуки.

– Ты плохо выглядишь, – глянул на него майор, – давай загоняй!

– Пошел ты! – никак не мог отдышаться Клим. – Больше не вспоминай, на чем эта гадость настояна!

– Так ты больше не будешь? – изумился Малинин, подвигая стакан себе. – Уж чего мы с тобой ни пили за эти годы!

– Сам ты не будешь! – прохрипел приятель. – Гляди!

Он зажал руками нос и быстро опрокинул в себя шкалик.

Молча поставил его на стол и замер, не двигаясь. Лишь пульсирующий живот выдавал бурю, разразившуюся в желудке. Анатолий Алексеевич молча смотрел на него. Прошло минуты три, прежде чем Клим убрал руки с носа, вздохнул и сказал:

– Все. Улеглась. Чертов желудок! Никак не хочет принимать внутрь первые три чарки!

– Дык это ж яд! – наставительно сказал Малинин и выпил.

– Глядя на тебя, не скажешь! – ехидно сказал штабист и принялся теребить корку своими крепкими волчьими зубами.

Майор подумал, затем плеснул себе еще. Встал, прошелся взад-вперед по крохотному кабинету. Швырнул себе в рот «веселку» и зачмокал.

– Слабовата молодежь нынче, – наконец изрек он, – жаль, Мухин в Париже остался. Сколько мы с ним выпили? Сколько баб... Добро, не к ночи... где ж ты, Леня? На кого меня оставил?

– Он, говорят, сейчас в завязке. Почти десять лет не пьет, – осторожно заметил Клим.

– Не верю! – воскликнул Малинин. – Я хорошо знаю Леню. Он загнулся бы без спиртного! Таких людей мать-земля рождает редко. Он был рожден для пьянки! Последние пятнадцать лет дня не было, чтобы он был сухой! Это я, Клим, тебе говорю – дембель Толя Малинин, которому со следующего понедельника больше не придется надевать мундир!

Валерий Климов вылил оставшуюся жидкость в стакан и небрежно выцедил его. Было видно, что спиртное пошло ему на пользу – мертвенно-зеленые щеки заливал робкий румянец, а глаза лишились лихорадочного блеска.

– А ведь у меня, Толян, для тебя сюрприз! – Клим тоже встал из-за стола и потянулся так, что захрустели сочленения. – Тебе сколько лет было на день четырнадцатого мая одна тысяча девятьсот девяносто девятого года?

– Сороковник ровно! – гордо похвастался своей памятью Анатолий Алексеевич.

Климов сложил губы трубочкой.

– А знает ли достопочтенный, хотя и немного выпивший господин майор, что для сорокалетних величина возрастного вектора-коэффициента составляет одну целую тридцать пять сотых?

– Пошел ты на хрен, Клим! – добродушно заявил майор. – Знать не знаю никаких коэффициентов. Не слыхивал о них, да и слышать не желаю.

– И напрасно, батенька! – ударил себя в грудь Валерий. – Бюрократы из штаба забыли внести тебя, Толя, в реестр. А сегодня утроим ошибка была исправлена...

– И что с того? – насторожился Малинин.

Клим печально посмотрел на приятеля.

– Твой дембель, Толик, отодвигается в далекое будущее. – Майор при этих словах схватился за сердце, затем за стакан, после – за пустой графин, но напрасно – емкости давно опустели.

Дрожащей рукой Анатолий Алексеевич открыл сейф и достал оттуда бутылку водки. Бутылка была из «новых» – несколько лет назад Бобруйск открыл небольшой стекольный завод. По желанию населения, основной упор был сделан на производство литровой посудины – литр хорошо делится на троих, литр не стыдно принести в гости, литровая бутылка прекрасно помещается в рукаве бушлата. Для разлития вина и пива использовалась побочная продукция – трех– и пятилитровики.

Литровка, которую достал из сейфа Малинин, была наполовину полна крепчайшим самогоном двойной очистки.

– Ну вот! – завистливо вздохнул Климов. – Людям «веселку» подсовываешь, а сам...

– Это от нервов, – пояснил майор, зубами вытащив из бутылки пробку и отхлебнув прямо из «ствола», – лекарство!

– И у меня такая же херня! – пожаловался Валера приятелю. – Ночью сплю как убитый, утром тоже, а вот после обеда долго ворочаюсь!

– Ты мне зубы не заговаривай, – процедил Малинин, – какие такие бюрократы? Ты, что ли? Ты же, сука, в штабе работаешь! Хрен тебе, а не лекарства!

Климов виновато пожал плечами и глупо улыбнулся. Ну, забыли в штабе про начальника вещевого склада! Надо этому самому начальнику склада чаще показываться в штабе. Пьянки не в счет! На них серьезные вопросы не обсуждаются. Очевидно, Малинин думал про то же самое, поскольку неожиданно смилостивился, налил в шкалик на пальца три сивухи, подождал пока Валера выпьет, а затем спросил:

– И на сколько же отдалился мой дембель? Надеюсь, не на десять лет?

Вместо ответа Клим перегнулся через стол и заглянул в сейф. Увидав там кончик сухой колбасы, он достал его и вкусно откусил. Копченость высшего сорта мигом растаяла во рту, и он сунул туда остаток.

– Толик, – мирно сказал он, жуя, – коэффициент один тридцать пять означает, что ты уйдешь на пенсию в сорок, помноженное на этот самое число...

– Шестьдесят восемь лет! – с перепугу быстро умножил в уме цифры Малинин. – А если я не доживу?

У Клима изо рта остался свисать кусок веревочки!

– Толян, – прошептал он, – ты где был все это время? Разве ты не знаешь, что здесь люди живут дольше? «Свои годы жизни тож ты на цифру ту умножь»! Разве не слышал этой считалочки?

Малинин вместо ответа отхлебнул еще.

– Это что же получается? – потрясенно спросил он. – Если я планировал прожить семьдесят пять, то теперь...

– Замахивайся на сотню, – серьезно сказал Валерий, – коэффициент обратно пропорционален возрасту в ТОТ ДЕНЬ. У детей он равен двум.

– Опа! – выдохнул Малинин. – Так что, жизнь продолжается?

– Да, дружище! Поскольку я тебя на десяток лет моложе, то у меня коэффициент один и шесть, что в переводе на нормальный язык означает сто двадцать лет, Я тоже поначалу обалдел! Ты, кстати, не завидуешь моему лишнему двадцатнику? Извини, если что...

Майор щедрой рукой налил полный шкалик.

– О чем речь! – воскликнул он. – Какая зависть, когда половина жизни еще впереди! Я, может, жениться еще раз успею!

«Афоня! Афоня!» – слышались отовсюду голоса неземной чистоты. Он летел по длинному коридору, пульсирующему и переливавшемуся всеми цветами радуги. Сознание было переполнено необычными ощущениями непривычной легкости и несвойственной ему раннее беззаботности. Тысячи голосов наполняли его нынешнее существование неким еще не до конца понятным смыслом. Смысл этот был многогранным, причем количество граней стремилось к бесконечности.