Закивал снова.

– Все, как у нас?

Он завыл и замахал руками: хуже, хуже!

– Ну чего? – хрипло спросила бабушка. – Прилетели к Богу в рай?

– Все нормально, – сказала Катька. – Можно выходить. Нас уже ждут.

Люк открылся, и они вышли в горячий, дрожащий красный воздух, в едкий дым и кирпичную пыль своего нового пристанища.

– Жарко у вас тут, – сказал дядя Боря.

– У нас вообще всегда тепло, – невпопад отвечал Игорь.

Земля была усыпана осколками, обломками, прутьями, похожими на использованные стержни от электросварки; в воздухе висела густая пыль, и земля ощутимо вздрагивала.

– Неудачно сели, да? – понимающе спросил Сереженька. – Сломали чего-то?

– Нормально все, – тихо ответил Игорь.

– А чего… разрушений вокруг столько?

– Пока неизвестно, – ответила Катька. – Ты, Сереж, подожди. Ему надо все узнать, он потом обязательно расскажет.

Игорь бросил на нее быстрый благодарный взгляд.

– Ну и где восьмой путь? – бодро спросила Катька.

– Налево, – сказал Игорь. – Только идите осторожно, видимость плохая.

– Оно и видно, – кивнул дядя Боря. – Там чего, таможня, на восьмом-то?

– Раньше пересадка была, – чуть слышно ответил Игорь. – На альфу Центавра.

Не успели они сделать пяти шагов, как со всех сторон к ним устремились странные коричневые шары – Катька сначала приняла их за местную растительность, вроде перекати-поля, но всмотрелась и узнала зверьков. Крупные, маленькие и самые мелкие, дылыны, тыгыны и еще какие-то, названия которых она не знала, – они ползли к ним, жалобно переваливаясь на коротких ножках, испуганно вытаращив круглые глазки, виляя толстыми хвостами. Зверьков было очень много, они копошились вокруг, насколько хватало глаз; некоторые жалобно пищали. В красноватом тумане виднелись раскиданные повсюду кофры и опрокинутые чемоданы, очень похожие на земные.

Катька нагнулась и взяла на руки одного зверька. Он блаженно зажмурился, прижал короткие ушки-рожки и облизал ей руки.

– Брось, Кать, – тихо сказал Игорь. – Зачем это теперь? Это же деньги.

– Это не деньги, – ласково ответила Катька. – Это не деньги, Игорек. Это ценности.

Она нагибалась, брала новых и новых зверьков – они лизали ей туфли, карабкались вверх по ногам и умильно смотрели снизу вверх.

– Ишь, животные, – радостно сказал дядя Боря. – Это какие, Игорь?

– Так, – сказал Игорь, – грызуны.

– Голодные, что ль?

– Ничего, они могут долго не есть.

До Сереженьки, кажется, начало наконец доходить.

– Тут чего? – спросил он Катьку вполголоса. – Тут тоже, что ли?

– Похоже на то, – сказала Катька.

– Ну да, – согласился он. – Штык впереди – назад осади, но, Бога ради, что ж это сзади?!

Такими частушками и прибаутками он был набит под завязку, и прежде Катьку разозлила бы эта невинная хохма, но теперь она испытывала к мужу странную нежность, приступ солидарности. Ничего, он правильно реагировал. С чего она взяла, что Сереженька обязательно будет ныть? Сереженька был невыносим, когда вокруг все было нормально, но когда у всех все было плохо, он был стопроцентно в своей тарелке.

– Все в порядке, бабушка, – сказала Катька. – Ты как сама-то?

Бабушка молча кивнула, и по лицу ее Катька догадалась, что она тоже все поняла. Почему-то никого особенно не удивил именно такой оборот событий – все словно были к нему готовы заранее; только дядя Боря до сих пор ничего не понимал, да ему, кажется, было в самом деле без разницы – он был одинаково готов функционировать в любых обстоятельствах. Игорь о чем-то почти без слов, жестами и невразумительным мычанием договаривался с Лынгуном; тот успокоился и вполне разумно кивал.

Далеко впереди, метрах в двухстах, сквозь дымку вырисовывался мощный колонноподобный силуэт: огромная лейка, уходящая в невидимую высоту, стояла в конце платформы, и к ней, толкаясь, теряя вещи, распихивая нерасторопных, бежала слитная, монолитная толпа. Катька не могла разглядеть отдельных существ – кажется, они были в самом деле похожи на землян, но попадались среди них и совсем необычные, похожие то на сгустки дыма, то на стоящую вертикально змею, то на чернильную кляксу; все это шло, бежало, катилось, толкалось, прилипало к земле, отдиралось, снова волоклось в общем потоке, и от жалкого шествия шли физически осязаемые волны ужаса. Земля вибрировала от топота, и неслышный, ультразвуковой вой плыл над руинами вокзала – Игорь и Лынгун болезненно морщились, им-то он был внятен.

Неожиданно все тот же мягкий металлический голос донесся из динамика на покореженном столбе – столб погнулся, но динамик уцелел, только в голосе звучали теперь новые, повелительные обертона.

– Надо спешить, – перевел Игорь. – Эта ракета – последняя, больше рейсов не будет.

– А куда они летят? – спросила Катька. – На Землю?

– Нет, в эвакуацию.

– Куда?! Ты же говорил, что вокруг на двести парсеков нет жилых планет, кроме нас и вас…

– Есть резервная планета, – сказал Игорь. – Да их до черта вообще. Ты что, правда подумала, что их две? Вот центропупизм… Полно их.

– Вы что, просто всех нас взять не можете?

– Не можем, – сказал Игорь, опустив глаза.

– А вас всех, значит, отправить отсюда можете?

– А нас всех можем, – сказал он с вызовом.

– А мы, значит, низший сорт?

Он молчал, но тут к Катьке подскочил Лынгун. Выражение лица у него было неожиданно осмысленное, какого никогда не бывало на Земле, – жалкое, умоляющее, но разумное. Он тоненько выл и указывал на ракету, подпрыгивал, бежал на месте – по всему было видно, что умолял поторопиться.

– Он говорит, что мы не успеем, – перевел Игорь. – Говорит, потом все объяснит. Она правда сейчас стартует, Кать. Эта большая, не то что наша. Сейчас сказали, что она точно последняя. Не успеем ни черта, все тут сдохнем.

– Ну ладно, – сказала вдруг бабушка. – Сяду я, что ли, отдохну.

Она с великолепным спокойствием уселась на свой древний чемодан на колесиках и отерла пот со лба.

– Жарко, – сочувственно сказал дядя Боря.

– Кира Борисовна, – умоляюще произнес Игорь. – Ну еще чуть-чуть, милая моя, тут же двести метров…

– И никуда я не поеду, – бабушка вытащила из кармана сложенную вчетверо газету и теперь невозмутимо обмахивалась ею. – И в сорок первом году никуда не поехала, и сейчас никуда не поеду…

– Да ты ведь уже поехала сюда, – чуть не плача, обняла ее Катька. – Ну чего ты, дойдем…

– И сюда не надо было ехать, это мне Господь знак дает. Я сверху видала, ничего, жить можно. Нечего нам тут. Еще куда поедем, потом еще куда… Где родился, там пригодился. И тебе, Игорь, нечего. И так уж сколько лет родину не видел. Отца хошь повидать, мать…

– Отца у меня нет, – сказал Игорь, – а мать, скорее всего, уже в ракете. Да, действительно устал я чего-то…

Он сел у ног бабушки на чемодан и погладил платформу руками, как Штирлиц перед возвращением в Берлин.

– Очень я любил это место, – сказал он и задохнулся. – Столько раз возвращался сюда.

Мимо них с трудом, еле отрывая черное, дымное тело от усыпанного крошкой бетона, полз какой-то абориген – видимо, раненный, судя по липкому следу, тянувшемуся за ним. Он никак не поспевал за всеми, но страшно торопился. Может, его затоптали свои же, а может, он был куда-то ранен – по нему никак нельзя было понять, куда. Тело его было бесформенным и зыбким, и по нему все время бежала дрожь, словно перекатывались волны; весь он был устремлен к спасительной ракете, но силы покидали его, и наконец он безвольно растекся по перрону, продолжая вздрагивать и мелко зыбиться.

– Кто это? – спросила Катька.

– Метаморф. У нас много таких. Это вторая форма жизни, мы всегда уживались нормально. Они разные могут быть. Любую форму принимают.

– А сейчас что с ним?

– Ранен, наверное. Откуда я знаю.

Бабушка встала, раскрыла чемодан, достала оттуда ночную рубашку, быстро порвала ее на бинты, без тени брезгливости нагнулась к метаморфу и принялась его перевязывать. Она ловко пропустила полосу ткани под его скользкое тело, и еще, и еще раз, – тонкая льняная полоска сразу набухла черной слизью.