– Ыскытун, – подумала Катька. – Знакомое слово. Вообще говоря, спать хочется. Господи, как я давно не спала.

Все очень мило, но я слегка разочарована. Какой-то недостаток фантазии.

И совершенно правильно. Избыток фантазии – это уже революция, глупость, потеря вкуса. Надо улучшить чуть-чуть, но в этом «чуть-чуть», как мы знаем, и состоит все искусство. На Земле все почти так – чуть грубее, чуть пошлее, мимо главной точки. Но эти мелочи копятся, и в результате все съезжает по диагонали, мимо главного. Стоит выправить тут, подрисовать там – и можно жить. Я диву иногда даюсь, по каким тонким мелочам тебя сразу распознал. Да, собственно, кроме них и нет ничего.

Да, да, я тебя тоже очень.

– Жалко, что у меня в этой лейке нет фильма с городами. Там архитектура – это что-то. Зеркальные стены огромные, метров по десять, и по ним телепрограммы. Народ ходит и смотрит. Или картины классические. Представляешь, картина такая на сто квадратных метров! А кино какое, Господи! Но кто бы что бы ни говорил, больше всего я люблю вокзал. Катька, он такой удивительный! Такой светлый! Все эти радуги, дуги, дыги… и аускутун дыгын плюсквамперфектум…

Он заговаривался и засыпал, вися в невесомости. Катька подгребла к нему, устроилась около плеча – отлично было так спать, ни на что не опираясь, и что они все врали, эти космонавты, про трудности адаптации в космосе? Всю жизнь мечтала… Кажется, все позади. Она уснула, и ей снился вокзал с натянутым между аускутунами транспарантом «Привет покорителям космоса!» на главных земных языках и одном небесном. Солнечные зайчики плясали по лицам встречающих, по мозаикам узорчатого пола и стеклянным стенам, на которых показывали видовое стереоскопическое кино.

10.

Первое, что увидела Катька, был именно этот вокзал – он потому и сложился из хаоса линий, из приближающейся пестрой мозаики многоугольников, кругов, каналов и башен, что чего-то подобного она ждала, больше того – давно уже все знала. Есть версия, что мы с самого начала все знаем, но не во всем себе признаемся. Познание мира – это, в сущности, признание самим себе, что все так и есть; некоторые всю жизнь не могут согласиться. Но Катька знала, ей не привыкать было вглядываться в себя – и потому она легко различила осколки хрустального купола, кое-где еще висящие на покореженных конструкциях, оплавленные диким жаром опоры, разметанные и опрокинутые составы, вздыбленные рельсы и беспомощно задранный в небо, слепой прожектор.

– Это… это… – забормотал Игорь. – Это что-то с наведением… Не туда я сажусь, что ли… Ылын, ылын! – закричал он в микрофон.

Ответа не было.

– Черт, рано я включил, – испуганно говорил Игорь. – На таком расстоянии не берется…

– Берется, Игорь, – устало сказала Катька. – Все берется.

– Ты-то откуда знаешь?! – огрызнулся он.

– Не злись. Ты сам все знаешь.

– Ни черта я не знаю… Сейчас воткнемся не туда… Я местность не узнаю, ты понимаешь, нет?!

– Я зато узнаю, – сказала Катька. – Вон вокзал. Ты тоже все узнаешь, не ври. Урулус куругач, пункт «в». Видишь, не только с нами бывает.

Лейка снижалась медленно, плыла над планетой почти горизонтально, как самолет, и в разрывах облаков – совершенно земных, спокойных, ватных, – проступала райская земля, где ждут нас гостеприимные счастливцы, давно преодолевшие злобу, рознь и непонимаение: черные сожженные поля, домики без крыш, раскрывшие небу беззащитные внутренности (всякий дом есть только бутон, вот снесет крышу, разнесет стены – тут он и раскроется), навеки остановившиеся диковинные машины, иная на крыше, колесиками кверху, иная на боку… В дурное, неурочное время попали мы на экскурсию в рай. Ямы разрывов зияли вдоль проезжих дорог, груды щебня и кирпича перегораживали чуть не каждую улицу. Десяток кварталов завалила сверкающими осколками зеркальная стена.

– Кракатук, – прошептал Игорь. – Кракатук, Аделаида, Тылынгун, что ж это такое?

– С Колымы не убежишь, – ответила Катька.

Все произошло совсем недавно – дым еще стлался кое-где, и догорали пожары в городе и окрестностях; не было видно только людей. Первая катькина мысль была – никто не спасся, но этого она представить не могла – как-никак высший разум, может, все пережидают под землей? А может, вся местность теперь навеки заражена, и всем им конец, как только они выйдут? Тогда Игоря предупредили бы по связи – видят же они, что он приближается! Неужели всем до такой степени не до них?

Но тут ожил приемник, и металлический голос незнакомого тембра – необычайно мягкий и радушный, но слишком явно искусственный, – произнес несколько слов на уже знакомом, но все еще абсолютно непонятном языке; Игорь подскочил к пульту и усилил звук. Голос беспрерывно повторял одно и то же – длинную фразу с несколькими отрывистыми слогами в конце.

– Что она говорит? – спросила Катька.

– Это автомат. Говорит, чтобы мы вручную садились на пятый причал и ожидали дальнейших инструкций. Дальше задает параметры.

– О причинах ничего не говорит?

– Нет, ничего. Я вообще ни черта не понимаю.

Он взглянул на нее жалко и беспомощно – она никогда еще не видела у него такого взгляда; всегда, как бы трудно ни было, за ним стояла его планета, гордая и совершенная цивилизация, – теперь он, отвечающий вдобавок за восемь беспомощных землян, был совершенно один.

– Ничего, – сказала Катька. – Главное, все вместе.

Он отключил автопилот и медленно, плавно стал переводить какие-то рычажки и нажимать кнопки; спуск сначала замедлился, потом вдруг ускорился, и у Катьки закружилась голова.

– Терпи, терпи, – повторял Игорь. – Сейчас немножко уши заложит… перегрузка, но это слегка. Не волнуйся, я ее плавно воткну…

Откинулся люк, и в кабину пролез дядя Боря.

– Вы тут сидите? – спросил он и сладко зевнул. – А я гляжу в иллюминатор – красиво у вас! Прямо как у нас. Такие, эт-самое, пейзажи… Ухожено все…

Игорь поднял на него глаза, но промолчал.

– Я чего, отвлекаю? – испуганно спросил дядя Боря. – Ты это… ты внимания не обращай. Давай приземляйся, я подстрахую, если что.

– Да я сам, – сказал Игорь.

– О, какой вид-то от вас! – Дядя Боря подошел прямо к иллюминатору. – Красотишша! Ты смотри осторожно, Игорь, ты тормози! Чего-то мы ускорились, нет?

– Штатно все, – буркнул Игорь. Катьке тоже показалось, что они падают. Мимо пронеслись последние облака, какое-то время за окном не было ничего, кроме бледной синевы, а секунд через пять они вошли в слой густого, красно-бурого дыма и последние метров триста косо неслись сквозь него. Наконец раздался хруст, лейка вздрогнула и закрутилась вокруг оси. Дядя Боря рухнул на пол, Катьку вжало в кресло, Игорь изо всех сил давил обеими ногами на тормоза.

Прошло около минуты, прежде чем лейка, как «Музыкальный экспресс» в парке культуры, медленно остановилась. В ту же секунду снова ожила рация, и радушный женский голос принялся повторять новую фразу, подлинней предыдущей.

– Приветствуют, – сказал дядя Боря, силясь улыбнуться посеревшими губами. Его хорошо помотало по полу. – Ну, с мягкой посадочкой, с приятным прибытием.

– Что там? – спросила Катька.

– Всем выйти и двигаться на восьмой путь, соблюдая полное спокойствие, – перевел Игорь. – Руководство планеты приносит вам свои извинения за временные неудобства.

– А в чем они заключаются?

– Я знаю не больше твоего. Ладно, выпускай всех.

Катька пролезла в спальный отсек. Бабушка уже проснулась и терла руками глаза, Сереженька, как всегда, закрывал лицо рукой и не хотел вставать, Подуша хныкала, Майнат сидела неподвижно, обхватив себя за плечи и мрачно уставившись в угол. Беспокойней всех вел себя Лынгун. Он явно понимал в происходящем больше Игоря и Катьки, делал странные жесты – то обозначал как бы высокий купол над головой, то изображал крест, то надувал щеки и хлопал себя по ним.

– Ты все понимаешь? – спросила Катька.

Он яростно закивал.

– Тут – все? – тихо проговорила она.