– А по каким? Типа полезность для общества?

– И про полезность у вас неправильно. Кто полезный для общества? Стивен Хокинг? У нас таких полно, я тебе говорил. В любой матшколе. Бугай какой-нибудь, чтобы работать? У нас роботы работают. У нас кто хороший, тот и полезный, это же такая элементарщина.

– Ну ладно. Но ты же понимаешь, что если кто хороший… он не может просто так улететь и отобрать шестерых? Он же никогда себе не простит, всю жизнь будет думать, что взял не тех…

– Будет, конечно, – согласился Игорь. – Любой эвакуатор это знает. Ходит в храм, молится Аделаиде и Тылынгуну, грехи замаливает. А как иначе? Один Кракатук без греха, и то Аделаида его пилит все время. Когда она его пилит, гремит гром и сверкает молния. Потом Тылынгун плачет, наплачет миллиметров тридцать осадков, и родители мирятся.

– И ты молишься?

– А как же. И ты будешь молиться, кому сочтешь нужным. Никогда не знаешь, кого брать. Того? Этого? А всех нельзя, мать. У нас ракет столько нет, и пространства нет, и на другие планеты мы пока не научились переселять. В обозримом пространстве парсеков на тысячу у нас две жилые планеты, на другие скидывать бессмысленно. Подохнут все.

– А всех наших вы, значит, никак взять не можете?

– А на чем? Это представляешь сколько ракет? По-моему, проще уже вам самим договориться, чтобы не взаимоуничтожаться, – что ж вы не договоритесь-то? Вас переделывать бессмысленно, у вас планета чужая. Я тебе, помнишь, обещал рассказать? Вот у нас она своя, мы ее сами освоили, на ней родились. А вас сюда занесли, вы потомки ссыльных, вам тут ничто не родное. Чужой дом – он и есть чужой.

– Так, может… если нас всех вернуть на прекрасную Родину… мы не будем больше грешить?

– Некоторые не будут. А некоторые будут. Хватит, Кать. Мы никогда не заберем отсюда всех. Человека иногда выпускают из тюрьмы, особенно если он – ребенок, родившийся там от случайной связи. Но это же не повод всех выпускать, верно?

– Даже если тюрьма горит?

– А кто поджег, Кать? Я, может, или ты? Сами подожгли, никто не заставлял.

– Не знаю. Не могу. – После волшебной травы к ней в самом деле вернулись силы, она поднялась и заходила по веранде, – маленькая, решительная, руки в карманах. – Не понимаю я. Как это – брать на себя божественные полномочия?

– А Бог как берет?

– Он на то и Бог.

– Он тоже спасает, кого может. Не думай, что это какая-то особенная сущность. Проблемы те же самые.

– Знаешь, у нас апокриф есть. Изведение из ада. Богородица выводит каждого пятого. Еще стих такой был, не помню у кого.

– У Домбровского, – сказал он. – И смотря, как кричит, как колотится оголтелое это зверье, – ты права, я кричу, Богородица, да прославится имя твое! Сошествие во ад, сюжет очень распространенный. И как видишь, не совсем выдуманный.

– Ты прилично знаешь наш фольклор, – хмуро сказала Катька.

– Ну, я же готовился все-таки…

– Плохо ты подготовился. Надо было знать, что приличный грешник никогда не согласится на такой выбор.

– Наоборот. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся; такой улыбки она у него еще не видела. Дело в том, что он улыбался презрительно. В этом человеке, если он человек, в самом деле было намешано столько, что она постоянно путешествовала по всей амплитуде – от восторга к ужасу и обратно. – Приличных грешников не бывает. Человек есть человек, и такова его природа. Даже самый приличный грешник в решительный момент хватает пять-шесть ближайших к нему людей и говорит: забери меня отсюда.

– Но были же такие, что отказывались! – зло закричала она.

– Были, да. Такие боялись спасения еще больше, чем смерти. У вас таких полно.

– А если человек просто не желает играть в эту дурацкую игру! В это спасение избранных!

– Это его выбор, – спокойно сказал Игорь. – Если ему своя белоснежность дороже пяти спасенных жизней, он поистине великий грешник и достоин бедствовать вместе с этой планетой. Выживет – повезло, нет – туда и дорога. Зато красиво.

Катька замолчала.

– Кать, – он встал, подошел к ней и прижал ее к себе. Она вырвалась и отвернулась.

– Пойдем смотреть тарелку, – сказал он мягко. – Сейчас, только фонарик возьму.

Сарай стоял в дальнем углу восьмисоточного участка. Из окон веранды лился теплый желтый свет, горело окно у соседа, – и видно было, до чего кругом неприютно. Если мобильник тут берет, она немедленно позвонит мужу и скажет, что остается. Нечего и думать – возвращаться в такую пору. На этих дорогах они никого не поймают. Тарасовка выглядела сущим краем земли – неясные силуэты убогих домиков, сухие прутья с лохмотьями последней листвы, чавкающая грязь под ногами, да еще и накрапывать принялось.

На двери старого, еле держащегося сарая блестели пять новеньких, блестящих цифровых замков.

– Зачем столько? – спросила Катька.

– Серьезная вещь, запирать надо.

– Да его проще разломать, ты не находишь?

– Разломать его не так просто, – гордо сказал Игорь. – Тут защита все-таки. Попробуй ударить в дверь, можно несильно.

– И что будет?

– Психическая программа дубль пятнадцать будет, вот что, – пробурчал он, набирая коды. – Припадок ужаса, частичный паралич. Она у меня стоит за себя – знаешь как? Ты попробуй, правда. Не топориком, не ломиком, – просто рукой тресни, ничего особенного. Даже паралича не будет. Просто – ужас, тоска, желание убежать подальше…

Катька и так чувствовала ужас, тоску и желание убежать подальше. Она робко подошла к стене сарая и хотела ударить по ней, но не смогла. Вместо этого, удивившись себе, она погладила сырые некрашеные доски.

– Убедилась? – спросил Игорь. – Мощная штука. Я даже когда дверь открываю, чувствую некоторое сопротивление… Все, можно. Смотри.

Он распахнул дверь. Катька осторожно подошла и заглянула. Пахло мышами и каким-то рассыпанным удобрением, смутно белевшим на полу.

– Погоди, я фонарик включу.

Он достал «вечный» фонарик с синеватым мертвенным светом и направил его в глубь сарая. Катька на всякий случай ущипнула себя за руку. Она не знала, что ожидала увидеть, – да и вообще ничего уже не понимала.

Среди рулонов рубероида, белых пустоватых мешков неясного назначения и грязных лопат с потрескавшимися черенками стояла большая садовая лейка.

– Ну? – гордо спросил Игорь. – Форма, по-моему, идеальная. А ваши все – тарелка, тарелка… Я ж тебе говорил – аппарат должен быть обтекаемой формы. Вертикально ориентированный.

Тут она поняла, на что был похож летательный аппарат на его карточке с голограммой: длинный цилиндр с косо отведенной от него трубкой и чем-то вроде ручки сбоку. Да, конечно. Конечно, это она.

Некоторое время они молчали: Игорь – гордо, любуясь главным сувениром с Альфы Козерога, а Катька – устало. Все было понятно. Все-таки надо как-нибудь уехать домой. Господи, как глупо. Когда я уже стану взрослым человеком.

– Нравится? – спросил он.

– Очень удобно, – сказала она. – Отличная штука. Поливать, а особенно заливать – просто незаменима.

– Ну правильно, а ты чего ждала? Что тут стоит инопланетное чудо, лампочками мигает? Нет, Кать. Все предусмотрено. Система консервации, последнее слово. Форму сохраняет, а все остальное… У нас же серьезно, Кать. Не по-детски.

Катька еще некоторое время посмотрела на лейку, потом повернулась к нему и крепко его поцеловала.

– Я очень тебя люблю все-таки, – сказала она. – Ты себе не представляешь, что я сейчас чувствую.

– Мне бы хотелось, чтобы некую гордость за Альфу, – сказал он самодовольно.

– Нет. Нет, Игорь. Ужасное облегчение, просто колоссальное. Понимаешь… если бы тут действительно стояла тарелка, если бы я хоть вот на столечко допускала… это значило бы, что в мою жизнь вторглось нечто невероятное. И на меня упала дикая ответственность по отбору пяти человек из населения Земли. И эта ответственность разлучила бы меня с тобой, милый, милый, потому что я никогда не смогла бы после этого оставаться прежней. Ведь это ты перевалил на меня такой груз, а в случае отказа шантажировал собственной гибелью. А теперь ничего этого опять нет, и нет никакой тарелки. Я даже не сержусь, что ты так заигрался. Я давно хотела выехать из Москвы на воздух. Ну вот, выехала. Теперь можно жить. Отличная вещь, правда. Можно, я ее подержу?