– Заходи, Кать. Приехали.

Сосед пошел к себе, только когда Игорь закрыл калитку и защелкнул шпингалет.

– Ну что, – спросила Катька, – ты продашь?

– Через неделю-то? Даром отдам. Через неделю я отсюда – фью!

– И где она у тебя?

– Вон, в сарайчике. В доме я не стал – по домам лазят все-таки, а в сарай кто полезет. Там же один инвентарь. Погоди, сейчас я дом открою, – он долго возился еще и с этим замком, тоже ржавым. Наконец дверь открылась, в доме пахло старым сырым деревом и некоторой затхлостью.

– Входи. Я сейчас пробки вкручу.

– Слушай. Может, мы сразу посмотрим… и домой?

– Нет, мать. Вы, земные женщины, выносливы, а я не потяну. Мне надо чаю попить и в себя прийти. Часа через два поедем.

– Через два часа тут будет полный мрак.

– Ну, дорогу-то я знаю! На станцию пойдем, может, ходит что…

Катька опустилась на плетеный диван и только тут почувствовала, как у нее гудят ноги. И зачем я поехала, что я надеюсь тут увидеть? Вообразить, что в сарае, в пяти метрах от нее, стоит и ждет своего часа летающая тарелка, она не могла, но Игорь вел себя с подозрительной уверенностью. Достигнув наконец цели этого бессмысленного путешествия, он резко повеселел. Зажегся свет, в доме стало уютней, Катька рассмотрела обстановку – сплошь очень убогую, годов шестидесятых: занавесочки в веселых треугольничках, такой дизайн был моде как раз тогда, она хорошо его знала. Тахта, шкаф, битком набитый старыми журналами, открытый ящик со сломанными игрушками, электроплитка, радиола «Серенада» рижского производства.

– Тут старикан жил, – сказал Игорь. – У него с годами прогрессировала тяга к одиночеству, родня продала дачу. Он сейчас все больше в Москве по больницам. Сюда, говорят, просится, но его уже не пускают. Он тут жил, ничего не делал на участке, заросло все, как я не знаю. А занимался только тем, что чинил радиолу и читал «Технику – молодежи». Вон, весь шкаф забит. Я знаешь что думаю? Что у него тут живет домовой, тоже старикан. Что он в его отсутствие вылезает и чинит радиолу, а когда починит, тоже уедет в Москву. Докладывать хозяину. Я думаю, это будет очень усовершенствованная радиола. Она, возможно, даже взлетит.

– А игрушки чьи?

– Откуда я знаю. Может, его собственные. Играл тут. Погоди, я за водой схожу. Я уже водопровод перекрыл, чтобы зимой трубы не разорвало.

Он вышел куда-то и вернулся с полным цинковым ведром, потом включил электроплитку, поставил на нее мятый алюминиевый чайник – все это спокойно и буднично. Катька сидела в странном оцепенении, понимая, что от нее теперь ничего не зависит. В доме было холодно, изо рта шел пар.

– Погоди, я натоплю сейчас. У него тут электрокамин, а в комнате печка. Полчаса не пройдет – разогреется до тридцати.

– Вы что, не могли каких-нибудь специальных устройств понаставить? Чтобы постоянную температуру поддерживать?

– А зачем?

– Ну… не знаю… Чтобы тарелка не замерзла.

– Она и так не замерзнет. У меня же тосол залит.

– А… Она что, тоже на тосоле?

– Она на фотонных двигателях, но тосол все равно нужен. Именно чтобы не замерзала.

– Да. Интересно. Ну а в доме? Какое-нибудь простое фотонное устройство, чтобы за три минуты разогреть все?

– Мать, да какая же древесина выдержит такой разогрев? В деревянном доме оптимальный вариант – печка. Ты хочешь, чтобы у меня рассохлось все?

– Да, точно. Ну ладно. А почему я не вижу никаких атрибутов роскошной инопланетной жизни? Хотя бы там сувенир, или портрет дорогой мамы?

– Портрет дорогой мамы у меня в компьютере.

– Просто, понимаешь… должна же я подготовиться. Ты ведь нас познакомишь?

– Ну а как же.

– А что-нибудь на память об Альфе Козерога?

– Ну Кать. Что ты как ребенок. Люди же ходят, зайдут, увидят. Расспросов не оберешься. Это все равно что Штирлица спрашивать: скажите, Отто, почему у вас портрета Сталина нет на стеночке? Или фото Шурочки?

– Я думаю, фото Шурочки у него где-нибудь висело, в старом немецком костюме, чтобы в случае чего выдать за прабабушку. А его правда звали Отто? Мне всегда казалось, что Макс.

– Макс его звали в России. – Он заварил мятный чай в фарфоровом, очень старом чайничке, достал две кружки и банку сгущенки.

– Это я еще летом запас. Сейчас открою.

– А когда мы пойдем смотреть?

– Попьем чаю и пойдем. Ты не думай, мне еще с ней возиться не меньше получаса. Я совершенно замерзну, это же все-таки железо. Надо смазать все узлы и вообще. Так что сперва чай.

– Мне прямо, знаешь, не терпится.

– Да мне самому не терпится, Кать. Знаешь, она же мне и надежда, и единственная связь, и главный сувенир с Альфы Козерога. Да, кстати: если тебя интересует, как выглядят живые деньги, – вот, – он порылся в ящике с игрушками и вытащил небольшого плюшевого зверька, совершенно круглого, с рожками, короткими лапками, бобровым хвостом и абсолютно круглыми испуганными глазами. Катька бережно взяла зверька.

– Как он называется?

– Тыгын. Есть более крупный, дылын. По-вашему тысяча.

– А на этого много можно купить?

– Когда живой, то много. Таких домиков штуки три – запросто. Он если разрастется, раскормится как следует, то может стать дылын, а это уже – десять домиков. Но надо ухаживать очень. Он просто так есть не хочет, аппетита нет. Видишь, и так уже какой круглый. И надо при этом соблюсти диету, чтобы зверек не страдать, не болеть живот, не получить ожирение. Это ж не гусь, чтобы фуагру делать. Он должен просто разрастись. Когда разрастается, он проявлять новые способности, мочь немного прыгать высоко, издавать другой звук. Когда он пищать «пи-пи», он тыгын, но когда делать «ой-ой», то уже практически дылын.

– А пищевая добавка какая-нибудь есть? Чтобы он быстрее рос?

– От добавка зверек болеть, умирать. Хороший хозяин знать, как кормить зверек. Плохой раскармливать искусственно, и зверек быть нитратный. В любом магазине его проверять, объявлять фальшивый, изымать и отправлять похудание. Правильно раскормленный зверек иметь большие печальные глазки, а неправильно – узенькие щелочки, как Ющенко после свой отравление.

– А. Понимаю. Они его тоже хотеть раскормить.

– Да, до размеров настоящий вождь. И он раскормился, но вот иметь глазки. Сразу ясно, что быть фальшивый дылын. Дылын – это и вождь по-нашему. И тысяча, и возглавляющий тысячу. По-моему, очень стройно, логично. Вождь как бы обозначать собою всю свою команду. А с этот тыгын я играть еще глубокое детство, золотая пора. Он мой сувенир, талисман, лежать самое дно. Обратить внимание, Москва, Россия такой зверек нет.

– Да. Он немного похож бобер, такой быть губитель здешние леса, грызец деревьев, строитель маленьких хаток. Но бобер не иметь рожки и такой пузо.

После чаю стало теплей. Катьку разморило. Кроме мяты, в заварке был странный привкус – что-то вроде душицы, пахучей и горькой.

– Чем завариваешь?

– Это наша травка, крын-тыкыс. Очень помогает, снимает усталость и вообще вкусная. Только мало осталось. Мне бы в принципе транспортник мог прийти, в конце декабря. Но если теперь все так срочно, никакого транспорта уже не будет, конечно.

– Игорь! А вот представь себе, что я на секунду поверила. И как мне тогда объяснить самой себе, что вы – могущественная цивилизация, которая может и чипы вшивать, и мента вербовать, и траву доставлять разведчику, – не отправите сюда гигантский десант, чтобы спасти по крайней мере всех детей?!

– Кать, у нас нет разницы между взрослым человеком и это… так сказать, детским. У вас если старик или ребенок – все, любые грехи списываются. А у нас не так, у нас ребенок наравне с родителями отвечает за все. И почему ребенок – если он, допустим, дурак и хулиган – более достоин спасения, чем, я не знаю, писатель? Профессор?

– Потому что дети лучше, – упрямо сказала Катька. – У тебя нет своих, а объяснить это нельзя.

– Чего объяснить нельзя, того не существует. У вас имманентные признаки в основе всего: чеченец, еврей, старый, больной… Надо же не по этим признакам оценивать.