Очередь прозвучала так, словно кто-то лениво провел пустой бутылкой по штакетнику, серия глухих хлопков – пок-пок-пок… БМВ рыскнул, будто налетев на невидимую стеклянную стену, а в следующий миг уже летел на обочину, развернувшись на сто восемьдесят градусов, вмазался в сосну, сверкнули в солнечных лучах брызнувшие осколки стекла. Дорога была прямая, и Данил вскоре увидел взмывший вдали огненный клубок…

– Прекрасное начало, – хмуро сказал он. – Впрочем, что было делать, шины на такой скорости…

– Шины? – поднял брови Валентин, успевший захлопнуть дверцу. – Я бил на поражение. Вы же сами сказали, что дальше начинается территория без властей и законов. Надежнее было обрубить хвост именно так.

– Прыткий паренек… – проворчал под нос дядя Миша.

Описывать дальнейшее подробно было бы скучновато – дорога тянулась унылая, как песня табунщика. Данил сменил за рулем Корявого – теперь все равно, кому вести, никто из них по этим местам не ездил. Порой асфальт сменялся немощеными трактами, сопки то подступали вплотную к дороге, то отпрыгивали подальше. С каждым часом тайга становилась гуще, а к девяти вечера, когда асфальт кончился бесповоротно, вокруг уже почти сплошной стеной вздымались приличной высоты гряды и гребни, именуемые здесь «горами», сплошь заросшие темно-зеленым лесом. Начиналось обещанное безлюдье. Подальше, к юго-востоку, лежало Монгольское Алатау, горная страна (это ведь только столичный житель уверен, будто Монголия – сплошная пустыня, а на самом деле запад Монголии своей горной тайгой ничуть не отличается от Сибири). А если взять к юго-западу – километров через сто по тайге проходит чисто умозрительной линией китайская граница. Кое-где разбросаны чисто символические погранзаставы с той и с другой стороны, но никакого проку в них нет, очень уж грандиозны размахом необитаемые места, где потерявшегося человека не отыщет и дивизия, где редкий охотник, потайной старатель или ломщик жадеита теряется, словно бусинка в аравийской пустыне. Даже гражданская война обошла эти места стороной – разве что особенно упрямые беляки, как и в Якутии, продержались года до сорокового, но нападениями населенные места не тревожили, очень уж долгие концы пришлось бы отмахивать. По этой же причине на них махнула рукой советская власть – как и на вовсе уж затерянные в чащобе раскольничьи скиты. Контрабандных тропок здесь нет – овчинка не стоит выделки, все пришлось бы волочь на себе, даже если пустить караван неприхотливых монгольских лошадок, не окупятся такие труды… Контрабандисты предпочитают более цивилизованные места, где есть железные дороги и многолюдье, а таможенники ничуть не уступают коллегам из более приближенных Европе мест по части изящного и непринужденного принятия «благодарности». Пора одиночек, крадущихся темной ночью через тайгу с тюком чесучи и флаконом кокаина, давно минула…

Никаких постов до сих пор не попадалось – собственно, они огибали по широкой дуге вычисленную с большим запасом «сферу жизненных интересов Логуна». Но потом стали понемногу приближаться к ней, заходя с северо-востока.

Ехалось скучно. Всякая охота к разговорам пропадает в таком рейсе через полчаса-час. Лара сначала металась от окна к окну, наслаждаясь экзотикой, но и это занятие ей надоело очень быстро. Валентин сидел как статуя, временами словно бы дремал. Данилу он очень не нравился, но делать было нечего, напарников сплошь и рядом не выбирают… Судя по косым взглядам дяди Миши, чувства командира он разделял полностью. Но русифицированный литовец если и чуял некую настороженность в окружающем воздухе, не подавал виду. Спокойный, уверенный в себе профессионал – вот этого Данил не мог не оценить.

– Автомат прикрой чем-нибудь, – сказал он, не оборачиваясь. – Впереди кто-то топает. Деревня близко, подбросим, а заодно и поговорим…

Таежная стежка давно сузилась до ширины одной-единственной машины, так что, появись встречная, разъехаться было бы трудновато. Валентин прикрыл автомат курткой. Старуха, рассмотрел Данил. «Уазик» катил не быстрее велосипеда.

– Ты, главное, смотри, чтоб не рявкнула, – хмыкнул дядя Миша. – Ходят байки, попадаются тут… минотавры. Идет себе баба по обочине, оглянется – а вместо лица медвежья морда…

– Шутите? – потянулась Лара.

– А черт его знает, – серьезно сказал Корявый. – В таких местах все бывает, это тебе не город. Чингиз семьсот лет пролежал, а про снежных людей я с детства слышал, только их тут зовут не снежными, а лесными хозяевами или соседями…

Бабка оказалась без всякой медвежьей морды – да и не такая уж старуха, лет шестидесяти. В машину она залезла, не чинясь. Данил еще обдумывал, как бы поестественнее с ней заговорить, не подделываясь под пресловутый народный говор (это одни столичные кинорежиссеры верят, будто сибиряки через каждое слово повторяют «чаво» и «однако»), но дядя Миша опередил:

– Немцы в деревне есть, мамаша?

– Один есть, – преспокойно ответила бабка. – Гонзиц Иван Альфредович, из ссыльных. Так и прижился. А если вы про солдат, так их шестеро. С лейтенантом. На грузовой машине. Дальше поедете или как? – Она смотрела на обернувшегося к ней Данила с философским спокойствием сагайской каменной бабы. – Хотите разворачиваться – сейчас будет развилочка…

– Зачем? – пожал плечами Данил. – Солдат мы не боимся, хоть и непонятно, что они делают в такой глуши…

– Встали кордоном, – сказала старуха. – Утром по радио говорили, что в Тохаре неспокойно, где-то в деревнях уже резня началась, тохарцы с русскими…

– Мать твою, и до нас докатилось… – начал дядя Миша, но Данил перебил:

– Кто говорил, Москва?

– Москва про нас и не слышала. Областное радио. Сказали, в тайгу ходить не рекомендуется, потому что были уже случаи… И правда, были. До Тохара километров пятьдесят, да иногда заходят на конях, озорничают. Они же независимыми хотят быть – по вашей нынешней городской моде, вот молодежь и шумит… Милиционера у нас нет, так прислали солдат. С автоматами. Тохар всегда был тихий, не знаю, что на них и нашло… Меньше надо беспокоить тайгу, вот и будет тихо…

Данил слегка смутился под ее спокойным таким, благостным, и з н а ч а л ь-н ы м взглядом. Он плохо верил во все россказни о колдовских тайнах, укрытых в глуши, но вырос как-никак в деревне, точно так же затерявшейся в тайге, разве что Судорчага была гораздо больше да поближе к городам… Всякого успел наслушаться.

– И как солдаты? – спросил он.

– Как все солдаты, – пожала плечами старуха. – Бражку вынюхивают потихоньку, девок у нас почти что и нет, с этой стороны никакого озорства… Лейтенант, как ему и положено, держит себя строго, не пьет. Говорит, там, дальше в тайгу, еще солдаты, так что беспокойства, обещал, не будет никакого. Вот только веет из тайги… в небе не хмарно, да на душе морокотно, никакого настроения нет…

Лара, определенно изнывавшая от желания вклиниться в степенную беседу, наконец прорвалась:

– А вы, бабушка, не колдунья? Взгляд у вас… загадочный.

– Внимания не обращайте, – сказал Данил. – Она у нас маленькая еще, мультиков насмотрелась…

– Колдуний, милая, давным-давно всех вывели, – сказала старуха.

– Кто вывел?

– Жизнь… Когда приходит такая жизнь, что колдуны ей не нужны, все само по себе тает, не успеешь и заметить. Оглянешься – и нет ничего, а еще вчера было столько…

– Жаль, – сказала Лара. – Я-то думала, попаду в деревню, покажут мне домового под печкой и волков-оборотней… В Германии об этом столько писали, есть даже академия колдовства с сибирской кафедрой. Что вы смеетесь? Журналы выходят, симпозиумы собирают… Должно же в самых глухих уголках что-то такое оставаться?

– Ох, да притихни ты, – сказал Данил. – Ты сама для здешних мест – неплохая экзотика… Бабушка, переночевать не пустите? Время к вечеру…

Они уже въехали в деревню. Справа над ней нависала гора с обширными серыми каменными проплешинами. Слева подступала тайга. Домов двадцать, не больше. У одного Данил увидел темно-зеленый «уазик» с эмблемой ФКГЗ на дверцах. Тут же стояли два солдата в пятнистых комбинезонах и лениво покуривали. Машину они проводили довольно безразличными взглядами.