— Погоди, — пытаюсь я его успокоить. — У тебя что, есть доказательства, что это именно он стрелял в полицейских? Сам же говорил, в темноте никто ничего не видел…

— Еще лучше! Значит, кто-то его подстраховывал! Вот я и хочу понять, что это за сукин сын, к которому нельзя приблизиться на расстояние выстрела!

Что я могу ему на это ответить? Только то, что и сам не прочь это узнать.

— Вот что, — решительно говорю я. — Пойдем, посидим где-нибудь в спокойном месте, я расскажу тебе все, что смогу.

Мы покидаем ужасный кабинет Эмила и отправляемся в расположенное неподалеку открытое кафе, известное отменным домашним вином и острыми сырами. На удивление расторопный для албанца официант ведет нас к столику, вырезанному из цельной дубовой колоды. Столик уютно спрятан в тени раскидистого дерева. Никакого намека на меню не наблюдается; Эмил неопределенно шевелит в воздухе пальцами, и через несколько минут на столе возникают плоские глиняные тарелки с исполинскими порциями салата и пузатая бутылка вина.

Пока Эмил расправляется с салатом, я рассказываю ему о происшествии в «Касабланке». Про «ящик Пандоры» я не упоминаю — в конце концов, в тот вечер, когда погиб Патрини, мне ничего не было известно о товаре, который он привез в Албанию. Впрочем, предосторожность эта, как выяснилось чуть позже, оказывается излишней.

— И ты его отпустил, — бурчит Димитров, деловито подбирая вилкой остатки брынзы. — Вручил ему свою визитку и отпустил…

— Хорошо быть таким проницательным задним числом, — огрызаюсь я. — Можно подумать, ты бы поступил иначе!

Эмил смотрит на меня странным взглядом, потом поднимает руку и снова лениво шевелит пальцами. Официант, наблюдающий за нами из-под парусинового козырька кафе, немедленно скрывается в недрах кухни.

— Не забывай, что я не оперативник, Луис. Я всего лишь офицер связи.

Ну да, «всего лишь». С этим можно поспорить, но тон, которым он это произносит, обнадеживает. По крайней мере, Эмил больше не собирается меня убивать.

— И ты решил, что я помогу тебе схватить малолетнего киллера. Не предупредив меня о том, с кем придется иметь дело.

— Минуточку, — протестую я. — О «схватить» речь не шла! Я просил тебя только установить наблюдение, не более.

— Все равно это непорядочно, — снова начинает заводиться Димитров. — Мог бы так не темнить, тебе же больше пользы было бы. А как теперь объяснить местным копам, зачем нужно было организовывать эту слежку?

Я вздыхаю. Разговор явно не клеится. К счастью, именно в этот момент официант приносит и ставит на стол пахнущий дымком шашлык из ягненка на ребрышках, и мы на некоторое время отвлекаемся от выяснения отношений.

— Кстати, — как бы невзначай спрашивает Эмил, обгладывая тонкую косточку, — а что это за слухи ходят, будто вы там в Дурресе атомную бомбу ищете?

Шашлык отменно мягкий и сочный, но я давлюсь и начинаю кашлять. Эмил дружески стучит меня по спине. Рука у него тяжелая.

— Атомную… что?

Эмил пожимает плечами.

— Ну, всякую чушь болтают, знаешь ли. Вроде бы есть информация, что в Албанию ввезли тактическое ядерное оружие, что-то вроде ранца с атомной бомбой. И что вроде бы старина Майк из-за этого ввел у вас усиление. А из Штатов вам прислали суперкрутого профессионала, который должен эту бомбу найти.

Он замолкает, сосредоточенно пережевывая мясо и давая мне возможность усмехнуться — вот, мол, какой только бред не приходится выслушивать. Я пытаюсь сделать вид, что мне весело.

— По-моему, у кого-то чересчур живое воображение.

— Ага, — кивает Эмил. — Я тоже так думаю. Рад, что хотя бы к атомной бомбе этот твой малолетний терминатор отношения не имеет.

Я мысленно поминаю дьявола. Что будет, если история с «ящиком» все-таки выплывет на свет? Если окажется, что Хачкай действительно убил курьера, доставившего в Албанию «ящик Пандоры»? Как мне тогда оправдываться?

— Видишь ли, — бормочу я, — профессионала и вправду прислали. Это некто майор Фаулер из Комитета по борьбе с терроризмом. Только атомная бомба здесь совершенно ни при чем.

— В чем же тогда дело? — Эмил доедает последний кусок шашлыка и лениво отодвигает тарелку. — Или это из разряда «знаю, но не имею права говорить»?

— Именно, — подтверждаю я, радуясь, что мне не придется врать старому приятелю. — Очень точная формулировка, дружище.

— Значит, что-то все-таки вы нащупали, — произносит он задумчиво. — И ты по-прежнему утверждаешь, что парень, которого ты ищешь, никак не связан с этим чем-то?

— Эмил, — проникновенно говорю я, — я понимаю, что подставил тебя с этим Ардианом, и ты вправе припоминать мне это еще десять лет, но ты же не станешь принуждать старину Луиса нарушать должностную инструкцию?

Он презрительно фыркает. Корпус миротворцев не то заведение, где привыкли слепо следовать инструкциям.

Я наливаю в грубую глиняную кружку терпкого, пахнущего солнцем вина и салютую Эмилу, словно собираясь произнести тост.

— Ладно, скажем так: я не знаю этого наверняка. Такой ответ тебя устроит?

— Если это не атомная бомба, тогда что же?

— Найдешь Хачкая — можешь спросить у него сам.

Димитров засовывает в зубы страшноватых размеров зубочистку (других в Албании не найти даже в самых дорогих ресторанах) и принимается сосредоточенно ее пережевывать. Шашлык с салатом явно не утолили его аппетитов.

— Этот маленький засранец испарился. Его довольно активно ищет местная полиция, но результат пока нулевой. Впрочем, может, оно и к лучшему…

— Думаешь, они его нам не отдадут?

— Не думаю, Луис. Уверен. В деле с велосипедной мастерской был замешан некто Лари Хоган, торговец оружием, который платит за прикрытие кому-то из муниципалов. К тому же все кругом уверены, что именно Хачкай ранил того офицера. А здесь такие штуки не прощают, сам знаешь.

— Знаю. В первые полгода службы в Албании мне приходилось читать лекции на курсах переподготовки местных полицейских, и я очень хорошо представляю себе их кодекс чести. Бусидо албанского полицейского содержит три заповеди:

1. Никогда не напрягайся.

2. Любое твое действие должно быть соответствующим образом оплачено.

3. Никому не позволено посягать на твою жизнь и имущество, а также на жизнь и имущество твоих родственников и друзей.

Исходя из этих принципов местные стражи закона и несут свою нелегкую службу. Главная задача курсов переподготовки заключалась в том, чтобы дать им какое-то представление о правовой основе полицейской работы, но, по-моему, результат оказался более чем скромным. Впрочем, что такое какие-то курсы по сравнению с многовековой традицией, истоки которой теряются где-то в темных веках турецкого владычества?

— Есть еще одна плохая новость. — Эмил зачем-то взбалтывает свое вино в кружке и выпивает залпом, не вынимая изо рта зубочистки. — Старшего брата этого парня, Раши Хачкая, убили сегодня ночью. Собственно, именно после этого я тебе и позвонил.

— Думаешь, с ним полицейские расправились?

— Непохоже. Скорее бандиты — ударили ножом под лопатку. Но ты же понимаешь, здешним копам ничего не стоит натравить мелких бандюков на того, кто посмел перейти им дорогу.

— Мне нужно поговорить с его родителями. Они-то по крайней мере живы?

— Насколько мне известно, да. — Эмил роется в бумажнике и вынимает квадратик розовой бумаги с нацарапанным на нем адресом. — Держи, это автограф самого Тараса.

— Какая честь! — бормочу я. — Черт побери, мне этот парень позарез нужен живым. Ты действительно не знаешь, куда он мог исчезнуть?

Димитров вынимает изо рта измусоленную зубочистку и важно декламирует:

— Знаю, но не имею права говорить.

— Мерзавец, — с чувством произношу я. Он пожимает плечами.

— Это была шутка, если ты еще не догадался. Мы, болгары, очень любим пошутить. На самом деле я не имею ни малейшего представления о том, где его можно найти. С другой стороны, это не моя работа, не так ли? Я ведь не столько полицейский, сколько PR-менеджер, и сейчас меня больше всего волнует вопрос, как успокоить господина префекта. Он возмущен тем, что мы заставляли его людей таскать каштаны из огня ради каких-то неясных целей. — Димитров демонстративно гладит себя по округлившемуся животу. — Что ж, мне пора возвращаться к своим печальным обязанностям. А у тебя какие планы?