– А вот культура у нас другая, товарищ Ватрин, рабоче-крестьянская, – прошипел Смеховой, уже не скрывая неудовольствия от профессорской лекции. – И скоро станет социалистической. Или вы думаете иначе?

Сложно все это с ним выходило, и очень неэффективно.

– Значит, шаманы могут вызывать духов разными способами, – заговорил Рыжов не очень громко, и сам тон его тут же заставил подходящий к опасным оборотам разговор утихнуть, прекратиться, – чтобы, при желании… Предположим, может шаман сделать так, чтобы человек умер? От болезни, хвори какой-нибудь, пусть и не слишком нам известной?

– Ну знаете, медицина – все-таки наука, в ней не так много болезней, которые нам неизвестны. Разумеется, такие есть, но на севере-то почти всегда все просто, и нам известно… – Ватрин остановился, вернулся за свой стол. – Должен сказать вот что, у многих шаманов есть боязнь вызывать направленную против кого-нибудь болезнь, потому что они сами могут заразиться. Они же вынуждены будут, в некотором роде, пропустить ее через себя, а это чревато… Каждый из них вырабатывает в себе способность служить каналом в другую сторону, по удалению болезни, приведение ее в этот мир на кого-то – это противоречит его умению, его направленности… А добиваются они удивительных успехов. У меня есть даже два зафиксированных случая, когда им удавалось вылечить шизофрению, самую таинственную из психических заболевание. – Он уже не обращал внимания на чай. Да и на обоих слушающих его огепеушников, пожалуй, тоже. Он стал официален. – Я, конечно, не специалист, но разделяю мнению одного нашего светила науки в том, что шизофрения, скорее всего, очень долго таковой и останется…

– А что тогда можно сделать? – спросил Рыжов с некоторым даже азартом. – Если нужно избавиться… допустим, уничтожить очень плохого человека?

– Для решения таких проблем существует обычные методы, – чуть усмехнулся Ватрин. – К шаманам редко прибегают в этих случаях.

– А если нужно сделать это незаметно, чтобы выглядело, как бы… произошедшим само собой, в силу внешних обстоятельст?

– Не очень я понимаю, что вы имеете в виду… – Ватрин был насторожен, и пожалуй, слегка расстроен. – Скорее всего, они внушат другому человеку сделать что-то, чтобы это… решение или действие выглядело произошедшим «само собой». Я ответил на ваш вопрос?

– А например, – Смеховой очень старательно подбирал слова, – могут они заставить одного человека ударить топором другого человека, который по жизни убийце очень дорог?

Ватрин пожал плечами. Он ничего не понимал, и боялся совершить ошибку. И еще он боялся развития такого разговора.

– Да, я слышал о чем-то подобном, но давно… Знаете, наше изучение феномена шаманизма затянулось, не всегда шло систематизированно, научно, особенно при царизме… Их плохо изучали. Одно время, при Распутине, возникло что-то… Но сейчас – нет, сейчас мы рассматриваем их практики со строго научным подходом.

Вот те на, подумал Рыжов, в огороде бузина, в Киеве… Начал с того, что слышал о подобном, а закончил… Но поделать что-то было уже невозможно. Ватрин замкнулся.

Да, Смеховой мешает больше допустимого, решил Рыжов, и форма его… Придется от него избавляться на время, чтобы хоть чего-то добиться и хоть что-то понять.

– Странный оборот наш разговор принял, – сказал он, чтобы разрядить ситуацию, если это было еще возможно. – Вот скажите, как они выбирают этого человека? Встречаются с ним, разговаривают? Может быть, используют гипноз?

– Нет, им это не нужно, они умеют определять человеческий кадастр, так сказать, на расстоянии, это для них не трудно. Я знаю случаи, когда и лечили на отдаленных становищах, никогда не встречая пациента, только по рассказам тех, кто его хорошо знает.

– А это значит, – почти с торжеством в голосе пророкотал Смеховой, – они могут и всякие болезни внушить… Тоже на расстоянии.

Остаток дня и весь вечер Рыжов бродил по городу, по его историческому, как теперь было принято говорить, центру, словно могли быть какие-то другие центры… Смеховой почти не мешал, сам по себе где-то поблизости болтался, что-то высказывал, о чем-то спрашивал, но ему и отвечать было необязательно, он и ответов не выслушивал. Закусили в сомнительной забегаловке, а потом усталость взяла свое, и захотелось все же выспаться.

Смеховой и тут вел себя как нормальная ищейка, довел до номера, посидел немного, еще разок осмотрелся, поцокал языком, жалея, что вынужден возвращаться в другую гостиницу, вероятно, менее удобную, и ушел. Рыжов поплескался под душем, слегка постирался, чтобы с утра быть свежим и чистым, а потом улегся.

Против ожидания, сон не шел, он ворочался долго, почти до полуночи. Обычно-то засыпал сразу, едва голова касалась подушки, сказывалась старая, фронтовая еще привычка высыпаться, если есть возможность, просто потому, что потом такой возможности на несколько суток может не предоставиться, а тут… И ведь никаких определенных мыслей у него не имелось. И подозрений тоже, и все же, все же…

Его что-то угнетало, какая-то деталь, мелочь, которой сразу он не придал значения. И вот сейчас его мозги, вся его сущность сигнализировала – зря не обратил внимания, не заметил… Это нечто было, возможно, самым важным, самым значимым, чтобы толково разобраться в подводных, опасных акцентах и особенностях этого дела. Чтобы сразу понять, как следует рассматривать это расследование, как его понимать, как работать.

И кроме того, он не мог понять, зачем его оторвали от всей группы. Это тоже сбивало. Конечно, он умел работать в одиночку, и у людей своих вырабатывал этот навык, это было нормально. Не так уж их было много, чтобы непременно в групповом, коллективном усилии раскалывать все орешки, которые судьба подбрасывала им на зуб. Тем более, что двое из его группы долго отсутствовали по причинам… А вот об этом не стоило, было и прошло, и хорошо, что так-то прошло, а не хуже. Но вот именно сейчас было бы лучше, если бы он находился тут не со Смеховым, а с кем-то ближе и дружественнее, с кем можно не так отстраненно бродить по Ленинграду, а еще и обсуждать происходящее, думать на пару, или втроем, или вообще всем вместе. Да, это тоже было плоховато. Если бы не прямой приказ руководства, он вызвал бы ребят из Москвы, прямо сейчас…

Зато утром, когда он неожиданно проснулся, все пошло легко и быстро. Товарищ Муран появился в его номере незадолго до десяти, машина уже стояла у гостиницы, они заехали за Смеховым, который томился, ожидая их, и не скрывал раздражения, и уже в двенадцатом часу их провели на этаж того крыла Крестов, где находились люди, с которыми Рыжов хотел поговорить.

Он и сам не мог бы объяснить, почему с самого начала стал настаивать, чтобы их втроем, с Мураном, провели прямо в камеру к шаманам. Как каких-нибудь испекторов, а не следователей. Он хотел оценить их всех разом, как обычно поступали дознаватели, чтобы выбрать на общем фоне того, кого можно будет разговорить, кто окажется менее стойким, или наоборот, самым сведущим из всех, или просто самым разговорчивым. В общем, обычно так не делали, но в то же время, это был прием, которым Рыжов решил воспользоваться.

Когда они подошли к камере по длинному, холоднющему коридору, их перехватил и повел старший контролер, толстенький, в форменной тужурке и фуражке, которую носил немного набок, словно казак, выпустив сбоку прибалтийский светлый чуб, скорее всего, именно потому, что остальная растительность на его голове уже понесла неизбежные возрастные потери. Контролер и говорил с заметным эстонским акцентом, но это было, как раз, уже неитересно.

Так вот, контролер сказал, что теперь в камере обитают шесть… постояльцев, как он назвал шаманов, ночью привезли еще одного, но тот вел себя спокойно. Не задержанными, не ЗК, а именно постояльцами он их обозвал. Рыжову захотелось выяснить причину его странного определения, у такого опытного человека это не могло быть оговоркой, но мешал Смеховой. Не Мурандон, который подчеркнуто держался сзади, а свой, сослуживец и подчиненнй.