Расплатившись окончательно уже в гостинице, куда было доставлено столько ворохов одежды, сколько князь только на армейских складах и в магазейнах видел, расположились немного передохнуть. После походов по городу захотелось есть, но тут уж гостиничный хозяин посоветовал им повременить – обилие и разнообразие герцогского стола вошли в поговорку по всему королевству, и даже за его пределами, тратить аппетит на гостиничную снедь было неразумно.
Поэтому попросту выкупались как следует в горячей воде, что в дороге не всегда выходило, и приодевшись, отправились к герцогу Кеберскому. Стырю было наказано отвезти их, и посторожить дормез у какой-нибудь конюшни, что опять же получилось не слишком по-местному, потому что большая часть гостей прибыла не в экипажах, а в носилках. Но с этим, в виду путешествия, было сложно, и кажется, местные распорядители все поняли правильно.
Дворец герцога, пристроенный к старому замку, который князь высматривал еще днем, поражал воображение не столько роскошью и богатством, сколько вычурностью этого богатства. Создавалось впечатление, что все деньги герцог тратил именно на украшательство, и еще, пожалуй, на кухню…. Ведь на обед явилось не менее чем три сотни разных гостей.
Сначала все торжественно собрались в пустом зале, где играла негромкая музыка, но никто не танцевал, а все переходили от одной группки к другой, чтобы подчеркнуто раскланяться и перекинуться парой слов. Имперцы недолго стояли особняком, к ним тоже стали подходить, представляться, и раскланиваться, что послужило князю еще одним поводом для удивления. Потому что поклоны эти бывали такими долгими, с разнообразными шажками, прыжками и разными прочими телодвижениями, что немногим отличались от танца. Он даже подумал, что тратить время на такие поклоны, – что может служить большим доказательством беспечности и праздности здешнего общества?
Потом состоялся выход герцога и герцогини. Они прошлись по образовавшемуся коридору людей, милостиво отдавая улыбки в разные стороны, но было отчетливо видно, что герцог уже настолько пьян, что едва способен говорить. Герцогиня чуть смущенным взглядом показывала, мол, такое бывает, и многие из присутствующих с пониманием к этому отнеслись.
Потом уселись, собственно, обедать. Перемен было столько, что путешественники не поспевали уследить за всеми. По руквацкому обычаю еду полагалось расставлять на столе, а приносить с кухни только то, что могло остыть. Тут же оказалось, что на столе стояли только приборы, а блюда разносили слуги, предлагая их по очереди, впрочем, как заметил князь, каждому что-то свое, и по категориям гостей – иным подавали одно, другим – другое, попроще, или даже вовсе вареные овощи с какой-то кашей, лишь для вида приправленной мясным соусом.
Имперцам, впрочем, подавали, как именитым гостям, хотя и не так обильно и искусно, как за главным столом, за которым восседал герцог с герцогиней, какой-то из папских прелатов, кажется, местный епископ, и несколько разодетых в пух и прах дворян со своими женами. Имперцы ели, как и положено воинам, сначала помногу, потом поменьше, потом вовсе почти не ели, лишь клевали что-то, чем потчевали их на удивление расторопные слуги. Пили тоже немало, сначала каждый сам по себе, потом прозвучало несколько здравиц и пришлось подниматься на ноги, чтобы обозначить понимание и согласие с хозяевами стола, а потом…
Князь Диодор и Дерпен пили очень осторожно, хотя вина, которые им подливали в разнообразные и многие кубки и фужерчики, были выше похвал. Маг пил еще меньше, главным образом потому, что, не переставая, с кем-либо разговаривал, иной раз и через стол, за которым они оказались по специальной подсказке герцогского гофмаршала. Батюшка за всем следил, поблескивая своими очками и добросовестной улыбкой, разговаривал очень немного, а пил только подкрашенную лимоном воду, которая пузырилась после какой-то особой выдержки.
А потом все в зале изменилось, так бывает на шумных сборищах, и почувствовать это не очень сложно. И князь тоже сообразил – гости перепились. Герцог поднялся, прошелся вдоль столов, причем не все даже офицеры вставали на ноги при его приближении. А он, оказавшись в окружении знакомых лиц, разошелся. Кому-то из слуг вылил на голову свой кубок, потребовал лучшего вина, что-то стал выкрикивать, и опять же, не все его офицеры поддержали, некоторые, как жевали и переговаривались, так и продолжили, не обращая внимания на сюзерена.
Тут к князю пристал странного вида молодой, с едва пробивающейся бородкой местный чинуша, который и на прием пришел в строгом служебном кафтане. Говорил он по-полонски, но так, что ни слова было не разобрать, хотя пришлось князю ему что-то отвечать и тоже на полонском. Чиновник тут же стал говорить чуть более понятно, и оказалось, он представляется, что он какой-то лиценциат и служит при герцогской канцелярии, а еще при университете, который по его словам, весьма неплох, вот только… Дальше Диодор ничего не понял, но зато хорошо понял Густибус, который и повел переговоры далее на феризе.
Неожиданно все поднялись, видимо набивать брюхо было уже не под силу никаким едокам, зато, совершенно неожиданно, многие отправились танцевать, предводительствуемые герцогиней, которую вел на этот раз не герцог, а местный епископ, что было странно. Но делать нечего, поднялись и имперцы.
В зале, под торжественные и тягучие поначалу звуки, лиценциат из университета снова оказался рядом с князем, и стал вдруг очень инетерсоваться целью их поездки. Пришлось сделать вид, что князь его не понимает, и после выразительного взгляда, который отпустил своим Диодор, даже маг сделал вид, что более интересуется танцами, чем разговорами.
Музыка на этот раз стала очень громкой, видимо, потому, что и музыканты изрядно выпили, да и гости танцевали после двух-трех туров не слишком старательно. А еще через некоторое время, где-то в углу зала молодые петушки из офицеров вдруг затеяли чуть не драку. Диодор посмотрел на них, оба из ссорящихся ему не понравились, были они красными, злыми и один из них, что был побойчее на вид, так сжимал губы, что нетрудно было догадаться, что он, возможно, по-настоящему жесток.
Гофмаршал вмешался в их ссору, попробовал заставить одного из буянов вернуть вытащенную наполовину шпагу в ножны, но тут, к вящему удивлению Диодора, вмешался герцог. Он обрадовался казусу, увлек офицеров, и теперь за ними пошли уже многие. Перед выходом в сад из большого и полутемного зала, с окнами чуть не до пола, герцог выхватил у ливрейных слуг два фонаря, выбежал в своем парадном камзоле на снег, и потребовал, кажется, настоящей дуэли.
До дуэли дело не дошло. Как-то странно вышло, князь и сам не понял, но оказался вдруг в центре круга, потому что герцог, заметив его, предложил ему быть дуэльмейстером, и невзирая на протесты Диодора, едва проговоренные на феризе, сунул ему в руку один из фонарей. И все стали смотреть на князя, а герцог продолжал бегать, размахивал руками и что-то выкрикивал.
Вот тогда, тоже не вполне внятно для князя, вперед выступил Дерпен. Он спокойно вытащил из рук Диодора фонарь, воткнул его в снег, потоптался, скинул свою ферязь, и жестами подсказал обоим поссорившимся сразиться с ним на кулачках. Сначала местные не поняли, но потом… Герцог вдруг пришел в восторг. Он даже попробовал говорить с Дерпеном по-полонски, но слова его звучали еще с более непривычным и диким выговором, чем у давешнего лиценциата, поэтому Густибусу пришлось за всех переводить.
Бойцы, кажется, уже и сами были не рады, что все так обернулось. Тот, что был все же постарше, попробовал улизнуть, но ему не позволили. Другой тоже смотрел на своих товарищей, явно обращаясь за поддержкой. А князю на ухо прошептал батюшка, который, как оказалось, все понимал лучше князя:
– Они боятся драться, наслышаны про умение руквацев сражаться без оружия, пустой рукой.
Очевидно, что-то похожее и Дерпену сказал Густибус, который не отходил теперь от него, переводил что-то и отвечал за него веселящимся офицерам. Впрочем, не только эти люди получали удовольствие, князь мельком оглянулся на дворец, там у окон собралось немало зрителей, и среди них высокими прическами выделялись дамы.
