Чем дольше граф размышлял об этом, тем яснее понимал, что только он сам и его жена могут заняться этим делом. Разумеется, Антуанетта мечтала снова вернуться в Париж, но ее тщеславие могло толкнуть ее на невероятные глупости. Графиня никогда не решится отправиться в столицу тайком. Тогда, возможно, ему стоит воскресить персонаж Марко Филиберти, итальянского купца, который его не раз выручал. Да, в этом случае графу придется вернуться во Францию. А это связано с опасностями и с необходимостью передать аббату Деларенну, живущему в Беллинцоне, его столь тщательно сотканную паутину, которую граф намеревался расширить. Он, вне всякого сомнения, очень рисковал, но игра все-таки стоила свеч.

Очень долго д'Антрэг взвешивал «за» и «против». Когда лиловые сумерки окутали охряные стены старого дворца, ой так еще ничего и не решил. Граф лишь написал еще одно письмо для отца Карлоса Сурда. Д'Антрэг сообщал, что накануне сражения при Валь-ми барон де Бац появился в ставке герцога Брауншвейгского под видом американского врача в сопровождении обворожительной белокурой женщины, тоже американки, по имении Лаура Адамc. «Я хочу, чтобы вы разыскали эту женщину. Они может оказаться полезной для нас», — добавил он, заканчивая письмо.

Александр д'Антрэг как раз посыпал бумагу песком, когда вечернее эхо донесло до него ставшие уже привычными звуки. Дидона готовилась взойти на костер и оповещала об этом окружающих.

— Пора ужинать! — пробормотал граф, сжимая губы. — На сегодня музыки более чем достаточно…

В первый раз гильотина покинула Гревскую площадь. Теперь ее зловещая конструкция возвышалась на площади перед мебельным складом, когда-то носившим имя короля Людовика XV. Закон требовал, чтобы виновные были казнены на месте преступления. В этот октябрьский день, пасмурный, тоскливый и уже холодный, должны были отрубить головы трем грабителям из тех, кто похитил драгоценности французского королевского дома. Только троих ждала гильотина, хотя в сентябре по ночам в помещении орудовали не меньше сорока человек. Эти трое — двое мужчин и одна женщина — не принадлежали к числу главарей.

Толпу, собравшуюся вокруг эшафота, удерживали на расстоянии выстроившиеся кольцом гвардейцы. Но людей было не обмануть. Они не шумели, не были агрессивными и отлично понимали, что приговоренные к казни не относились ни к каким «верхам», а были людьми из народа. И каждый говорил себе, что на их месте и он не устоял бы перед предложенным вознаграждением. Эти несчастные, которых ждали у гильотины палач Сансон и его подручные, никого не убили. Но они обокрали нацию, а следовательно, и его, народ. А за такое преступление нельзя было помиловать, хотя этот самый народ никогда и в глаза не видел этих сокровищ, только разве на портретах своих монархов.

Усевшись на постамент конной статуи Людовика XV, снесенной 10 августа этого года, гражданин Агриколь беседовал со своей подругой Лали, вязальщицей. Они встретились здесь случайно. Де Бац пришел посмотреть, не решатся ли несчастные перед смертью рассказать кое-что из того, что им известно. По городу ходили слухи, что эти трое упорно молчат, словно воды в рот набрали. И это было странно. Все гадали, не помилуют ли их в последнюю минуту. И барону хотелось знать, случится ли это на самом деле.

Что же касается Лали Брике, она пришла на площадь не для того, чтобы поглазеть на кровавое зрелище, и не для того, чтобы ряды вязальщиц перед эшафотом тоже вошли в моду. Лали пришла посмотреть на члена Конвента Шабо. Он объявил с большим шумом — Шабо всегда орал, никогда не говорил спокойно, — что будет присутствовать на этой казни. Франсуа Шабо был ее мишенью и ее добычей. Только ради удовольствия увидеть его умирающим у своих ног графиня Евлалия де Сент-Альферин была готова на любые жертвы. Она горела желанием отомстить.

Все произошло за три года до описываемых событий. После взятия Бастилии страх проник и в провинциальные замки, спровоцировав первую волну эмиграции. В то время графиня жила со своей единственной дочерью в прелестном замке к северу от Блуа. Епископом города был тогда знаменитый аббат Грегуар, человек передовых идеи и огромной культуры, а его викарием — тридцатилетний Франсуа Шабо. Его юность прошла в монастыре капуцинов, хотя у него не было никакого призвания к служению церкви. Шабо даже не был уверен, любил ли он господа хоть один день своей жизни. Зато к женщинам его влекло с невероятной силой. Позже он признался своему «другу» Робеспьеру: «У меня огненный темперамент. Я страстно люблю женщин, и эта страсть полностью завладела всеми моими чувствами, всем моим существом».

Клер де Сент-Альферин только что исполнилось шестнадцать. Она была необыкновенно красива какой-то сияющей светлой красотой. Шабо, и так уже развлекавшийся с несколькими любовницами, просто сходил по ней с ума и постарался любым способом привлечь к себе внимание девушки. Его часто стали видеть в замке. Мать забеспокоилась и запретила Шабо впредь бывать у них.

Пришли тяжелые времена, крестьяне нападали на замки, грабили, жгли их, убивали владельцев. За несколько дней Франция буквально была залита кровью. Шабо решил этим воспользоваться. Переодевшись крестьянином, он возглавил банду вооруженных мерзавцев и подстрекал их к самым гнусным преступлениям. Но Шабо никогда не забывал сказать о том, что есть один замок, где он намеревается поразвлечься сам, а его друзья вдоволь насладятся зрелищем.

В присутствии матери, которую привязали к креслу, Шабо четырежды изнасиловал Клер, а потом отдал ее на потеху своим бандитам. Потом негодяи отправились дальше, но, успев поджечь замок, они «забыли» развязать его владелицу. Одному из слуг удалось все-таки пробраться внутрь и освободить графиню Евлалию. Но Клер была мертва. Она не вынесла того, что с ней сделали.

Смерть стала бы для госпожи де Сент-Альферин избавлением, но, к несчастью, она оказалась очень сильной женщиной. И ее сердце, и ее рассудок не пострадали во время ужасной сцены. Она похоронила дочь с помощью своего верного слуги. Выждав некоторое время, графиня подстерегла двоих из убийц ее дочери. Несчастная мать добралась бы и до Шабо, но тот сбросил сутану и отправился в Париж. Евлалия де Сент-Альферин последовала за ним. Она попросила помощи у Жана де Баца и с легкостью получила ее. Барон и придумал персонаж Лали Брике, вязальщицы.

— Я хочу, чтобы он отправился на эшафот. А вокруг будет беситься чернь и потешаться над ним. Я должна увидеть страх в его глазах, на его лице. Я хочу насладиться его агонией… — с горячностью говорила графиня де Сент-Альферин барону. Приспешников Шабо она просто застрелила, но его самого ожидала другая участь. Ее дочь перенесла позор, ужас, унижение прилюдно. То же самое должно было случиться и с Шабо.

— Я помогу вам всем, чем только смогу, но дело может затянуться, — ответил ей тогда де Бац. — Этот мерзавец сделал себе политическую карьеру, играя на самых низменных инстинктах людей, которые заискивают перед ним, как и перед его другом Маратом.

— У меня достаточно времени, барон! Для меня главное — результат, а для этого я каждый день должна знать, где он и что делает…

Вот так в Париже появилась вязальщица Лали Брике, всюду следовавшая за Франсуа Шабо, ожидавшая лишь удобного случая, чтобы осуществить свою месть. Однажды она вошла в Клуб якобинцев со своими длинными спицами и мотком шерсти в кармане фартука и с тех пор появлялась там ежедневно.

И теперь в этот промозглый октябрьский день она снова ждала Франсуа Шабо…

Толпа негромко зашумела, зашевелилась. Раздался мерный цокот копыт и скрежет колес, предвещавший появление повозки с осужденными. На ней стояли два молодых человека. Их лица были искажены гримасой ужаса, они смотрели, как приближается к ним смерть. Рядом с ними была и женщина, но она лежала без сознания на соломе, выстилавшей дно повозки, и публика могла видеть только ее волосы. Несчастную пришлось буквально поднимать на эшафот, где ей предстояло умереть первой, и, поддерживая, довести до гильотины. Именно в эту минуту на помост вскочил человек, широко развел руки в стороны и закричал: