– Дети Элейхо… кто они? – спросил Дарт внезапно охрипшим голосом.

– Те, кто по велению Предвечного создал этот мир и даровал его нам, – отозвалась Нерис. – Давно, так давно, что нет слов, чтоб выразить такое огромное время – даже у ширы, что видит скрытое за внешним обликом вещей. Дети Элейхо были очень мудры и добры, и, пока они жили с нами, в мире не было места злу. Так длилось долго, очень долго… Потом они ушли.

– Куда?

– Никто не знает. У всех племен свои легенды об их исчезновении. Мы, рами, думаем, что их позвал к себе Предвечный, данниты говорят, что они уснули в глубоких пещерах, а тьяни, безносые черви, уверены, что Элейхо разгневался, пожрал их и схоронил в своем бездонном чреве. Но это, конечно, чушь и святотатство! – Нерис с возмущением всплеснула руками. – Что еще могут придумать потомки тухлого яйца!

Белесый цветок колыхался, вытягивал лепестки, раздавался вширь и вглубь, становился похожим на лист – огромный лист с загнутыми краями, на котором мог бы улечься рослый мужчина. Превращение шло с невероятной, почти пугающей скоростью, совсем не так, как у анхабов-метаморфов; у них менялись быстро лишь мелкие черты, но полная телесная трансформация занимала пять-шесть дней и требовала энергии – высококалорийной пищи. Откуда же берет ее цветок?.. – мелькнуло в сознании Дарта. Или из воды и воздуха, из солнечного света, решил он, или энергетический ресурс хранится в исходном зерне, так же, как программа развития этого странного механизма. Он уже не сомневался, что перед ним механизм, в чем-то подобный иразу, живой и неживой одновременно; какое-то устройство Темных, ждавшее пробуждения тысячи – возможно, миллионы – лет.

– Бхо, – промолвила Нерис, глядя, как лист-цветок меняет окраску от белесой к серо-голубой. – Бхо, слуга Детей Предвечного… теперь – наш слуга… Я ведь сказала, что покажу тебе бхо, не так ли? Вот он, перед тобой. Ты ищешь такой же?

– Нет. У моего четыре ноги и пара рук, – пояснил Дарт. – Он очень расторопный парень и не похож на эту тварь.

– Бхо бывают разными. Одни плавают в воде, другие переносят тяжести, третьи могут копать землю и дробить камни… а есть и такие, что издают приятные звуки, испускают запахи или показывают странные картины… – Нерис гордо выпрямилась, прижала к груди ладошку. – Но только ширы знают, что таится в зернах и как их пробудить! Этот дар недоступен мужчинам, даже самым мудрым – таким, как мой отец. И этот дар – наследственный. Моя мать и мать моей матери – да продлится их жизнь в обряде синего времени! – тоже ширы, как многие женщины в нашем роду. Но ни один из мужчин, даривших им жизнь, не был маргаром. Дитя, рожденное от ширы и маргара, должно…

Это была любопытная тема, но Дарт, зачарованный творившимся в воде волшебством, лишь буркнул:

– Значит, ширы пробуждают бхо и видят вещие сны… А что ты еще умеешь?

– Целить, предсказывать и заговаривать животных. Но это еще не все. – Глаза Нерис вдруг блеснули и округлились с лукавством. – Могу сделать так, что всякая женщина будет дарить тебя радостью и никогда не откажет в объятиях. Это зовется венцом желаний… Хочешь его получить? Тогда все женщины будут твоими.

– Я бы не отказался.

Но она покачала головой.

– Не думаю, что ты в нем нуждаешься. Ты смел, красив, силен… Такие нравятся женщинам.

– Даже просветленным ширам?

– Ширы – тоже женщины…

Существо, что покачивалось на волнах у берега, уже не походило ни на цветок, ни на лист. «Скорее на рыбу, – подумал Дарт, – на странную безголовую и бесхвостую рыбу с широким туловом, обширной вмятиной на спине и бахромой, рядами свисающей с плоского брюха». Этот левиафан был довольно велик, не меньше десяти шагов в длину, и выемка в его сероватом теле казалась глубокой и просторной – ни дать ни взять, живой баркас без весел и ветрил. Борта этой странной лодки чуть-чуть подрагивали, как бы в ритме дыхания, и были усеяны темными звездами пятен, так что казалось, будто на влажный серый шелк набросили плотную паутину. Снизу, из-под бахромы, торчали корни-щупальца, ушедшие в песок; видно, с их помощью левиафан удерживал себя на месте.

Как зачарованный, Дарт поднял мешок, шагнул в воду и прикоснулся к шелковистой коже. Она была теплой, мягкой и упругой, совсем не такой, как жесткая твердая шкура Голема; она ласкала ладонь, и он почувствовал приятную щекотку и покалывание в пальцах.

– Не трогай темные пятна, – быстро сказала Нерис, поднимаясь на ноги. – Они для него как глаза и уши, но ты пока что еще не знаешь, как с ним говорить. Он не поймет и может уплыть без нас.

Дарт повернулся к ней.

– Это плавает, моя мудрейшая госпожа? В самом деле, плавает?

– Разумеется, мой недоверчивый воин. Бхо, которое плавает и повинуется приказам… Ты удивлен? Ты никогда не видел бхо? Ни разу?

Вместо ответа он неопределенно хмыкнул и опустил шлем с мешком в выемку на спине твари. Нерис, вздымая фонтанчики брызг, направилась к нему, посадила на мешок дремлющего Броката и с грустью промолвила:

– Теперь их почти не осталось, таких полезных и послушных бхо. Во всем Трехградье – два десятка зерен, и лишь немногие годятся, чтоб облегчить дорогу. Большая редкость в нынешние времена… – Ее лицо вдруг посветлело, голос окреп. – Но скоро все переменится! Скоро! Уже тряслась земля и били в небе молнии, а это верный признак… Теперь прольется кровь, много крови, но так всегда бывает. Зерна без крови не поделить, и чем их больше, тем яростнее споры.

Речи ее остались непонятны Дарту, как прорицания дельфийской пифии. Нахмурившись, он спросил:

– Откуда же возьмутся эти зерна? При чем тут молнии, землетрясения и кровь?

Серые глаза Нерис внезапно потемнели.

– Балата! В предгорьях, у океана, колыхалась земля и сверкали молнии, а это верный признак! Так временами бывает, когда разверзается пропасть с хранилищем Детей Элейхо, с зернами бхо и другими вещами, бесценными, как свет и воздух. Тот, кто завладеет ими, будет одарен счастьем… Разве ты этого не знаешь, маргар? И разве не стремишься к ним? К берегу Срединного океана, где покачнулись горы?

Левиафан плыл против течения, мощно загребая воду свисавшими с днища фестонами плоти. Опустив лицо к речной поверхности, Дарт мог их разглядеть: они были темно-серыми, мускулистыми и трудились без отдыха и остановки, то распускаясь, то сжимаясь и выталкивая в титаническом усилии реактивную струю. Если не смотреть на этот живой мотор, ритм его конвульсий почти не ощущался; движение было плавным и быстрым, лодка словно летела над водой, соперничая в скорости с рогатыми дельфинами.

Сбросив комбинезон и пояс, Дарт развалился на корме – вернее, в той части спинной выемки, которую полагалось считать кормой; Нерис сидела на носу, у сгущения темных звездчатых пятен. Пятна являлись нервными узлами, и, нажимая на них в определенной последовательности, можно было управлять лодкой, заставить ее плыть медленней или быстрее, дать команды для поворота и остановки. Нехитрая процедура, однако рассчитанная на более длинные и гибкие конечности, чем человеческие руки. До некоторых пятен Нерис едва дотягивалась, и, наблюдая за ней, Дарт пытался вообразить, что за твари плавали в таких суденышках, чувствуя себя столь же удобно в живой лоханке, как сам он – в пилотском кресле Марианны. Наверное, ноги у них покороче и не так затекали, как у него, если сидеть в позе лотоса или на пятках. А может, ноги вообще отсутствовали… Но это были пустые домыслы; в мирах Ушедших Во Тьму не сохранилось изображений, и никто не знал, каков их внешний облик.

В небе парил птероид, покрытое мехом существо с широкими кожистыми крыльями и вытянутой волчьей головой. Возможно, дальний кузен Броката, питавшийся не кровью, а рыбой; он висел над стайкой дельфинов и временами с пронзительным воплем падал вниз, выхватывая у них добычу. Дельфины скалили жуткие пасти, грозили рогами, но не пытались поймать обидчика; возможно, для них, обладавших кое-каким интеллектом, это было всего лишь игрой.