— Покажи нам картинку хаоса!

Сначала они постигали картинки — цветы на бутылочках из-под лосьонов, фрукты на банках из-под сока. Это настоящее? Нет, это ненастоящее. А что это такое ненастоящее? Ненастоящее может поведать нам про настоящее. И так далее. Но теперь они, кажется, сообразили.

— Да! Да! Картинку хаоса, — требуют они.

Снежный человек знал, что его об этом попросят — все истории начинаются с хаоса, — и успел подготовиться. Из-за бетонного тайника он приносит одну из своих находок — оранжевое пластмассовое ведерко, оно выцвело, стало розовым, но целехонькое. Он старается не думать, что случилось с ребенком, который когда-то с этим ведерком играл.

— Принесите воды. — Он протягивает им ведерко. В круге факелов суета, тянутся руки, в темноте шлепают шаги.

— Когда был хаос, все было перемешано, — говорит он. — Было слишком много людей, и люди смешались с грязью. — Ему возвращают ведерко, в котором плещется вода, Снежный человек ставит его в круг света. Кидает туда пригоршню земли, перемешивает воду палкой. — Вот, — говорит он. — Это хаос. Его нельзя пить…

— Нет. — Хор голосов.

— Его нельзя есть…

— Нет, его нельзя есть. — Смех.

— В нем нельзя плавать, на нем нельзя стоять…

— Нет! Нет! — Этот пассаж им очень нравится.

— Люди, которые жили в хаосе, и сами были полны хаоса, и хаос заставлял их делать плохие вещи. Они все время убивали других людей. Они пожирали всех Детей Орикс, не слушали Орикс, не слушали Коростеля. Они каждый день ели их Детей. Они все время убивали их, убивали и ели, ели и убивали. Они ели их, даже когда не были голодны.

Ахи, распахнутые глаза — очень драматический момент. Такое зло! Он продолжает:

— А Орикс хотела только одного — она хотела, чтобы люди жили счастливо, жили в мире, чтобы они перестали есть ее детей. Но из-за хаоса люди не могли быть счастливы. И тогда Орикс сказала Коростелю: «Давай избавимся от хаоса». Тогда Коростель взял хаос и вылил его. — Снежный человек показывает, как это было, выливает воду на землю, переворачивает ведерко. — Вот. Пустое. Так Коростель совершил Великую Перемену и создал Великую Пустоту. Он вычистил грязь, он освободил место…

— Для своих детей! Для Детей Коростеля!

— Правильно. И для…

— И для Детей Орикс!

— Правильно, — говорит Снежный человек. Неужто не будет конца этой бессмысленной глупости? Ему снова хочется плакать.

— Коростель создал Великую Пустоту… — говорят мужчины.

— Для нас! Для нас! — говорят женщины. Напоминает литургию. — О хороший, добрый Коростель!

Их преклонение перед Коростелем бесит Снежного человека, хотя он сам это преклонение насадил. Коростель, которого они славят, — выдумка Снежного человека, и притом не лишенная ехидства: Коростель был против идеи Бога или пантеона и ему, разумеется, было бы противно смотреть, как постепенно обожествляют его.

Будь он здесь. Но его нет, и слушать этот неуместный подхалимаж приходится Снежному человеку. Почему они не прославляют его? Хороший, добрый Снежный человек, который больше заслуживает славословий — куда больше, — ибо кто их вывел оттуда и привел сюда, кто за ними всю дорогу присматривал? Ну, вроде как присматривал. Никакой не Коростель. Почему Снежный человек не может пересмотреть мифологию? Благодарите меня, а не его! Потешьте мое эго!

Но пока обиду нужно проглотить.

— Да, — говорит он. — Хороший, добрый Коростель. — Он кривит рот, надеясь изобразить любезную великодушную улыбку.

Сначала Снежный человек импровизировал, но теперь им потребна догма: любое отступление от традиции — на его страх и риск. Может, он не лишится жизни — эти люди не склонны к жестокости и кровожадному возмездию, — но лишится аудитории. Они отвернутся от него, они уйдут. Он стал пророком Коростеля, нравится ему это или нет; он стал пророком Орикс. Пророк — или никто. «Никто» ему не подходит, он не вынесет мысли, что он никто. Ему нужно, чтобы его слушали, чтобы его услышали. Чтобы его понимали — хоть иллюзорно.

— О Снежный человек, расскажи нам, как родился Коростель, — говорит какая-то женщина. Что-то новенькое. Он не готов, однако это стоило предусмотреть — женщин сильно интересуют дети. Осторожно, говорит он себе. Если создать им мать Коростеля, и сцену рождения, и Коростеля-младенца, они потребуют деталей. Захотят узнать, когда у Коростеля прорезался первый зуб, когда он сказал первое слово, когда съел первый корень, и прочие банальности.

— Коростель не рождался, — говорит Снежный человек. — Он спустился с неба, как гром. А теперь, пожалуйста, уходите. Я устал. — Позже он додумает эту легенду. Возможно, снабдит Коростеля рогами, огненными крыльями и еще хвостом в придачу.

Дети Коростеля уходят, забрав с собой факелы, а Снежный человек забирается на дерево и пытается заснуть. Вокруг сплошной шум: плеск волн, жужжание и стрекотание насекомых, щебет птиц, хриплое кваканье амфибий, шелест листьев. Слух его подводит: ему чудится джазовая труба и ритм ударных, будто ночному клубу вставили кляп. Откуда-то издалека, с побережья, доносится гулкий рев: а это еще что? Он не представляет себе животное, способное издавать такие звуки. Может, крокодил сбежал с закрытой кубинской фермы, где из него хотели сделать сумочку, и теперь пробирается вдоль берега на север. Плохая новость для купающихся детишек. Снежный человек прислушивается, но звук не повторяется.

Вдалеке, в деревне, мирно бормочут человеческие голоса. Если их можно назвать человеческими. Пока они не начинают петь. За свою сгинувшую жизнь Снежный человек не слыхал ничего, подобного этому пению: оно выше человеческих возможностей, а может, ниже. Будто кристаллы поют; нет, тоже не то. Будто папоротники расцветают — древние, каменноугольные, однако новорожденные, благоухающие, зеленеющие. Это пение выматывает его, навязывает слишком много ненужных эмоций. Он чувствует себя лишним, будто его не пустили на праздник, куда ни за что не пригласят. Войдя в круг света, он тут же увидит, как множество внезапно пустых лиц обращаются к нему. Воцарится тишина, как в театральных трагедиях давно минувшего, когда на сцене появляется герой, за которым чумным шлейфом тянутся плохие новости. Наверное, на подсознательном уровне Снежный человек — напоминание этим людям, и не очень приятное напоминание: он — то, чем они могли быть. Я ваше прошлое, провозглашает он. Я ваш предок, пришедший из земель мертвых. Я заблудился, я не могу вернуться, я брошен здесь, мне одиноко. Пустите меня к себе!

О Снежный человек, чем мы можем помочь тебе? Кроткие улыбки, вежливое удивление, изумленное дружелюбие.

Не обращайте внимания, скажет он тогда. Они не могут ему помочь — только не они.

Дует холодный ветер; простыня волглая; его трясет. Вот если б здесь был термостат. Может, ему удастся развести маленький костер, прямо тут, на дереве.

— Спать! — приказывает он себе. Толку ноль. Снежный человек долго мечется, ворочается и чешется, потом спускается с дерева, чтобы взять из тайника бутылку со скотчем. Света звезд хватит, чтобы он нашел свои сокровища на ощупь. Он уже не раз совершал прогулки по этому маршруту: первые полтора месяца, убедившись, что можно расслабиться и спать по ночам, он каждую ночь напивался вдрызг. Не самое зрелое и мудрое решение, это правда, но, с другой стороны, зачем ему в таких условиях мудрость и зрелость?

Так вот, каждая ночь была для него вечеринкой, вечеринкой на одного. Каждую ночь имелся запас, когда Снежный человек находил очередную алкогольную заначку поблизости, в заброшенных домах плебсвилля. Сначала он прочесал все окрестные бары, потом рестораны, потом дома и трейлеры. Он пил микстуру от кашля, лосьон для бритья, чистящие средства; за деревом собралась целая батарея пустых бутылок. Иногда попадалась трава, и ее он тоже употреблял; нередко она оказывалась отсыревшей или беспонтовой, но ему удавалось покайфовать и от нее. Не нашлось ни кокаина, ни крэка, ни героина — видимо, все это было вколото в вены и вынюхано раньше, в последнем пароксизме carpe diem;[13] что угодно, только бы уйти от реальности — при данных обстоятельствах. Повсюду валялись пустые контейнеры от «НегиПлюс», незаменимые, когда нужна оргия в режиме нон-стоп. К счастью, эта публика не успела вылакать все спиртное, хотя во время поисков он не раз видел, что кто-то здесь уже побывал, оставив только битое стекло. Наверное, невообразимая вакханалия продолжалась, а потом не осталось в живых никого, некому веселиться.