Джимми знал, как пахнут горелые волосы, потому что как-то раз сжег свои собственные. Отстриг их маникюрными ножницами и поджег маминой зажигалкой. Волосы зашипели и начали извиваться, будто черные червячки, и он отстриг еще прядь. Когда его обнаружили, он уже обкорнал себе полголовы. А когда начали ругать, сказал, что это был эксперимент.

Тогда папа рассмеялся, а мама — нет. По крайней мере (сказал папа), Джимми хватило ума отстричь волосы перед тем, как поджигать. А мама сказала, им очень повезло, что он не спалил дом. Потом они начали спорить насчет зажигалки, которой в доме бы не было (сказал папа), если б мама не курила. А мама сказала, что все дети в душе пироманы и, не будь в доме зажигалки, Джимми с таким же успехом взял бы спички.

Спор продолжался, а Джимми обрадовался, потому что знал: теперь не накажут. Просто нужно молчать, и тогда они вскоре забудут, о чем, собственно, поспорили. Но все же он чувствовал себя виноватым — гляньте, до чего он их довел. И он знал, что все закончится как обычно — хлопнет дверь. Он все вжимался в кресло, а над головой летали туда-сюда слова, и в конце концов дверь таки хлопнула — на сей раз мама — и дунул ветер. Когда хлопала дверь, всегда ветер дул, ффыф-ф, — фыркал прямо в уши.

— Не обращай внимания, приятель, — сказал папа. — Ее воротничок душит. Скоро успокоится. Пойдем лучше поедим мороженого. — Так они и сделали, купили ежевичное мороженое в стаканчиках с красно-синими птицами. Стаканчики делались вручную в Мексике, их не стоило класть в посудомоечную машину, чтобы краску не смыть. Джимми доел мороженое — хотел показать папе, что все в порядке.

Женщины и их воротнички. То холод, то духота в странной, мускусной, цветочной стране у женщин под одеждой. Необъяснимо, таинственно и очень важно — так считал папа. Но никто почему-то не говорил, что и мужчине бывает душно, об этом даже не упоминали — по крайней мере, когда Джимми был маленьким, — разве что папа мог сказать: «Выдохни». Почему? Почему никто не вспоминает, что мужчинам тоже душно и у них тоже есть воротнички? Гладкие воротнички с острыми краями, с ужасной темной и колючей изнанкой. Джимми не помешала бы парочка теорий на этот счет.

На следующий день папа отвел его в парикмахерскую — на фотографии в витрине симпатичная девушка надула губы. Черная футболка сползла с одного плеча. Угольно-черные глаза смотрели жестко, волосы топорщились, точно иглы у дикобраза. В парикмахерской весь пол в волосах — их шваброй собирали в кучи. Сначала на Джимми надели черный фартук, вроде слюнявчика, и Джимми обиделся, не хотел походить на маленького. Парикмахер засмеялся и сказал, что это не слюнявчик. Разве Джимми когда-нибудь видел детишек в черных слюнявчиках? Ну, тогда ладно; Джимми подровняли искромсанную шевелюру. Может, этого он и добивался — чтобы его подстригли покороче. Парикмахер что-то вылил ему на голову, чтобы волосы торчали. Это что-то пахло апельсиновыми корками. Джимми улыбнулся своему отражению в зеркале, потом нахмурился.

— Парень не промах, — сказал парикмахер, кивнув отцу Джимми. — Просто тигр. — Он стряхнул волосы Джимми на пол к остальным волосам, затем изящно сдернул черный фартук и снял Джимми с кресла.

Когда жгли костер, Джимми очень волновался за животных — думал, что им очень больно. Нет, сказал папа. Это мертвые животные. Как стейки и сосиски, только со шкурами.

А головы, подумал Джимми. У стейков не бывает голов. С головами — совсем другое дело. Ему казалось, на него укоризненно смотрят горящие звериные глаза. И он решил, что все это — костер, запах гари и, главное, страдающие звери в отсветах пламени — его вина, потому что он и не пытался их спасти. Но в то же время костер восхищал — он светился, как рождественская елка, как горящая рождественская елка. Джимми надеялся, еще будет взрыв, как по телевизору.

Папа держал его за руку.

— Подними меня, — сказал Джимми. Отец решил, что его нужно утешить, — так оно и было, и папа взял его на руки и обнял. Но еще Джимми хотелось получше рассмотреть костер.

— Вот так все обычно и заканчивается, — сказал папа Джимми, но обращался не к Джимми, а к другому человеку. — Стоит только начать. — Папа Джимми явно сердился, как и человек, с которым он разговаривал.

— Говорят, это нарочно сделали.

— Не удивлюсь, если и так, — сказал папа Джимми.

— А можно я возьму коровий рог? — спросил Джимми. Он не понимал, почему должны пропадать такие хорошие рога. Он даже хотел попросить сразу два, но не рискнул.

— Нет, — ответил папа. — Не в этот раз, приятель. — Он похлопал Джимми по ноге.

— Поднять цены, — сказал человек. — Сделать на этих убийствах деньги, как-то так.

— Еще каких убийствах, — сказал отец Джимми с отвращением. — А может, просто выходка чокнутых. Какой-нибудь культ, кто его знает.

— А почему нельзя? — спросил Джимми. Никому больше ведь не нужны эти рога. Но папа проигнорировал его вопрос.

— Вопрос в том, как им это удалось? — сказал он. — Я думал, Компаунд запаяли, как бочку.

— И мне так казалось. Мы же им платим, и немало. И куда они смотрели? Им не за то платят, чтоб они дрыхли, как сурки.

— Может, подкупили охрану, — сказал отец Джимми. — Я думаю, проверят банковские счета, хотя такие деньги только последний дурак в банк положит. В любом случае, полетят головы.

— Да, шерстить будут, не дай бог никому. Не хотел бы я оказаться на их месте, — сказал человек. — А кто сюда снаружи приходит?

— Ремонтники. И службы доставки.

— Наверное, они все это внутрь и провезли.

— Да, я такую версию слышал, — сказал отец. — Но это какой-то новый паразит. Мы уже получили биопринт.

— В эту игру могут и двое играть, — сказал человек.

— Да сколько угодно может быть народу, — ответил отец Джимми.

— А зачем они сожгли коров и овец? — спросил Джимми на следующий день. Они завтракали втроем, так что, судя по всему, это было воскресенье. По воскресеньям папа с мамой завтракали вместе.

Отец Джимми как раз пил вторую чашку кофе и чиркал по листку с цифрами.

— Их нужно было сжечь, — ответил он, — чтобы оно не распространялось.

Он даже не взглянул на Джимми — возился с карманным калькулятором, рисовал карандашом.

— Что не распространялось?

— Заболевание.

— А что такое заболевание?

— Заболевание — это, к примеру, когда ты кашляешь, — сказала мама.

— А если я буду кашлять, меня сожгут?

— Скорее всего, — ответил папа, перевернув страницу.

Джимми испугался, потому что кашлял всего неделю назад. И мог закашляться в любой момент, в горле уже першило. Он вдруг увидел, как у него горят волосы — не отрезанная прядь на блюдце, а все волосы, прямо на голове. Он не хотел оказаться в одной куче с коровами и овцами. Он заплакал.

— Сколько раз тебе повторять одно и то же? — сказала его мама. — Он еще слишком маленький.

— Да-да, папочка опять чудовище, — ответил папа. — Это была шутка, приятель. Ну, знаешь — шутка? Ха-ха.

— Он не понимает таких шуток.

— Что значит «не понимает»? Разумеется, он все понимает. Правда ведь, Джимми?

— Ага, — ответил Джимми, хлюпая носом.

— Оставь папочку в покое, — сказала мама. — Папочка думает. Ему за это платят. А на тебя у него нет времени.

Его отец отшвырнул карандаш.

— Ну сколько можно?

Мама бросила зажженную сигарету в полупустую чашку с кофе.

— Пойдем, Джимми, прогуляемся. — Она взяла Джимми за руку и вышла на улицу, с нарочитой осторожностью прикрыв дверь. Даже пальто не надела. И шапку тоже. Только халат и тапочки.

Небо в тот день было серое, дул холодный ветер, мама шла, опустив голову, и ветер трепал ей волосы. Они обогнули дом и пошли прямо через мокрый газон, мама шагала очень быстро и по-прежнему держала Джимми за руку. Будто существо с железными когтями тащит куда-то в бездну. Джимми было плохо, казалось, все вокруг вот-вот развалится и вихрем унесется прочь. Но еще ему было весело. Он смотрел на мамины тапочки, к которым уже прилипла мокрая земля. Если б он так заляпал себе тапочки, наверняка получил бы взбучку.