Мудрые говорят о ненасилии, — заметил Митра, — а ты поешь хвалу войне, да еще пытаешься опереться на волю богов.
А есть ли иной способ разрушить цепи самодовольной мудрости, властолюбия и рабства? Сгнило все. И рабы, и цари сквозь сети майи видят лишь одну цель — насыщение чувств всеми благами, до которых могут дотянуться, насыщение любой ценой, не считаясь с жизнями, с дхармой. Но мир-то меняется! Что не движется, то обречено на гибель. У кого есть силы противостоять изменениям, хранить традиции? Кто нагнетает междуусобицы? Раджи, цари, их многомудрые советники. Теперь смотрите, что происходит: всех, умеющих и жаждущих сражаться, всех, обладающих силой в этом мире, собрали на одном– единственном поле и дали возможность убивать друг друга. Не зря Юдхиштхиру называют сыном Дхармы. Вольно или невольно он выполняет высшую волю. А Кришна, царь ядавов? Он же всегда находил выход из самых безнадежных положений. Его слушает даже Дхритараштра. Почему он оставил надежду сохранить мир и призывает Пан-давов убивать всех, стоящих на их пути, да еще дает советы, как лучше этого достичь?
Ты с ума сошел, — воскликнул я, — только человек может уподобить богов кровожадным рак-шасам.
Разве я назвал богов кровожадными? — отрезал Кумар. — Они не вмешиваются, позволяя кшатриям уничтожать друг друга согласно своему представлению о дхарме с соблюдением всех ритуалов. Но разве ты не чувствуешь, что даже сейчас наблюдают за нами с небес сияющие льдистые безмятежные глаза? Думаешь, нам дадут отсюда уйти? Вспомни легенду о копье Карны, таящем силу небесной молнии. Я чувствую, оно есть! Знакомы с оружием богов и Ашваттхаман, и Арджуна. Думаешь, не применят они его, если заглянут в бездну неизбежного поражения? Нет, неспроста кружила над Дваракой летающая колесница, движимая силой бездымного пламени. Увидим мы дивные проявления мощи богов на поле Курукшетра. Да они и сейчас перед нами. Думали ли вы, почему Пандавы так легко находят намеченные жертвы на поле битвы, на этом огромном поле, среди толчеи, слонов, колесниц и людей? Это искусство обрели они путем аскетических подвигов. Арджуна, например, взыскуя брахмы, простоял неподвижно шесть месяцев. По крайней мере, так поют чараны.
— Подумаешь, я бы тоже мог простоять шесть месяцев, — усмехнулся Митра, — да только не было у нас и одного спокойного месяца. Это при Высокой сабхе время было бесконечное и тягучее, как мед. А сейчас оно сошло с ума. Сколько дней мы на поле? А людей поубивали больше, чем за всю предыдущую жизнь. А тут еще оружие богов…
Над костром воцарилась гнетущая тишина. Потом жизнерадостность Митры взяла свое:
— Чего беспокоиться об оружии богов? На этом клочке земли сейчас столько колесниц, слонов, ме чей и стрел, что мы и так друг друга перебьем.
Как ни странно, после этих слов мне стало легче.
— Что за страшные пророчества раздаются из уст молодых дваждырожденных? — мягко спросил кто-то, выходя из ночного мрака. Доро гие бронзовые доспехи, накидка из шкуры анти лопы, знакомые черты лица, обозначившиеся в кровавом свете костра — с некоторой долей изум ления я узрел Сатьяки Ююдхану — могучего ду хом ратхина.
Со счастливых времен Кампильи он, как и Аб-химанью, не говоря уж о близнецах и Гхатоткаче, отдалился от нас, чередуя военные советы у Юд-хиштхиры с неистовыми стычками ратхинов. В первые мгновения подивились мы происшедшей в нем перемене.
Как погасшие угли были его глаза. И под незримой тяжестью опустились широкие плечи. Подвижное, всегда готовое к улыбке лицо застыло в маске волевого усилия. Руки, кажется, боялись отпустить рукоять роскошного меча. Но он пришел сам.
Сатьяки принял из рук Мурти чашу медового настоя и слабо улыбнулся восторженному благоговению, просиявшему в глазах нашего ученика.
Потом мы немного посидели в сосредоточении, вглядываясь в глубь наших сердец, пытаясь соединить их трепетное биение в единую мелодию, усиливающую огонь брахмы. Но нам это плохо удалось в тот раз. Похоже, Сатьяки пришел к нам, оставив походный шатер и круг придворных, в поисках того же, что неосознанно пытался обрести я у костра простых воинов.
В этот вечер нам потребовались слова.
— Скажи нам, о причастный великой доле, как же случилось, что дваждырожденные, клявшиеся в своей приверженности дхарме все-таки убили патриарха? — задал вопрос Кумар. — И надле жит ли нам торжествовать, как делают это сегод ня простые воины?
Долго молчал Сатьяки, глядя в огонь, и не было привычного света улыбки на его лице. Потом он заговорил:
— Кто из дваждырожденных будет радовать ся при виде гибнущего врага? Кто оправдает пре дательство, даже если оно привело к победе? Я всегда верил, что действия патриархов безупреч ны. Ведь за ними вековой опыт, умение вмещать чужие мысли и судьбы. Но вот и они, похоже, по теряли силу. Значит, знание прошлого не всегда помогает прозреть будущее. Прожитые годы не по могали опытом, а давили на плечи старостью. Власть и величие стали бременем. Возможно, великая трагедия замутила внутренний взор Бхиш– мы и Дроны, ведь все-таки люди они, а не бес смертные боги. Новое время в облике смертель ной богини Кали стирает прошлое вне расчетов мудрых. Старая дхарма умерла. Вместе с ней ушел Бхишма, избрав самый простой и доступный любому кшатрию способ. Именно так он стяжал великую славу для общины дваждырожденных, и сохранится она в воспоминаниях и песнях тех, кто переживет войну.
Конец и начало — одно. Человек — не тело и кости, даже не мозг. Тайную, непознанную сущность человека мы называем Атман. Он связан с негасимым сердцем Вселенной, с Абсолютом, с космической душой, пронизывающей каждого из нас. Если хотите, представьте свой Атман лучом, протянувшимся из прошлого в будущее. Из жизни в смерть и далее снова в жизнь стремится луч. И чтобы свет его не угас, не понадобятся за гранью смерти ни смирение, ни отвага, ни любовь, ни гордость…
— Но эти-то в лагере, — я кивнул в сторону своих воинов, — они же не понимают. Они едят и пьют, по мере сил любят жен и детей, выполняют долг. Что будет с ними? Как можем мы вести их в бой, если знаем, что им непостижим высший смысл, а, значит, даже дух их не обретет плодов нынешней жертвы. Они верят нам и идут за Пан– давами как слепые младенцы.
Сатьяки ответил, глядя прямо мне в глаза:
Для этих кшатриев, о будущем которых ты печешься, гибель в битве вовсе не будет несчастьем. Выполнив долг, достигнув совершенства в этом воплощении, они вернутся снова в ином обличий с иными задачами. Отказавшись от действия сейчас, ты совершишь большее преступление, чем продолжая вести их в смертную битву. Они подчинятся командам, но не поймут объяснений. Мы, дваждырожденные, живем в двух мирах, и не всегда ясно, какой из них важнее…
Тот, в котором убивают, — сказал Кумар. Грустно улыбнулся в ответ Сатьяки.
Для этих воинов возможен только один путь постижения — тот, которым они следуют сейчас. Для них важна победа, добыча, утоление мести. Их подданные оплачут их гибель и вздохнут свободно. Для патриархов важна не победа, а мера понимания, постижение сущности жизни. Да! Мера понимания и степень самоотреченности. Первая дает плоды в разуме, вторая — в самом качестве силы. Сила без разума становится орудием разрушения. Разум, не подкрепленный силой, бесплоден. Как и вы, патриархи знают, что не оружие угрожает Атману, а иссушение потока постижения, питающего это зерно духа. Все больше представителей новой расы рождается на этой земле, уже поглотив старые племена ядавов, куру, панчалов. Они носят те же имена, но совсем по-иному осознают жизнь. Пытаясь продлить чувственные удовольствия, они забывают питать зерно духа, ставя под угрозу и смысл этого конкретного воплощения, и возможность будущих.
Как вы думаете, понимали это патриархи? — невесело улыбнулся Сатьяки. — Конечно, им ведомо все. Но действовать суждено иным людям в иные юги. Значит, только одно и остается Бхиш-ме и Дроне, Видуре и Маркандее — уйти в славе и величии, дав новой расе великий знак, символ, повод для легенд, пусть не до конца понятый, но освещенный великой силой и героическим самоотречением. Пав в битве с Юдхиштхирой, Бхиш-ма утвердил чистую верность долгу, свободную от пристрастий и личных привязанностей. Другие патриархи, ушедшие в леса, дают еще один пример самоотреченности, утверждая как высшую добродетель стремление к духовному исканию.
