Не потребовалось много времени, чтобы понять — именно Лата была центром, вокруг которого сходились лучи силы в этой заповедной долине. Она была посредником между богами и людьми (служителями храма и плосколицыми жителями ущелий), лучше любого проводника знала каждую тропку в этой стране. Не царица или хозяйка этого края, а неотъемлемая его часть, воплощение трепетных грез. Лата понимала все причуды, тайны и обещания этой горной страны. Она смеялась здесь чаще, чем в Двараке, приветствуя луч солнца, упавший к ее ногам, или подзадоривая белок, устраивающих возню на еловых ветках над ее головой. А бывало, радуга вдруг угасала на влажной поверхности зрачков, отражающих внешний мир, там открывалась тревожная глубина. Лата становилась рассеянной, иногда просто уходила в лес или храм, чтобы в одиночестве внимательней всмотреться в то, что открывалось ей.
Как отличалась апсара от женщин Хастинапу-ра, погрязших в мелочной суете, тщеславии и зависти! Лицо Латы было всегда спокойно, но полно жизни, озарено внутренним светом мысли. Для меня она была прозрачной, отважно открытой всем ветрам этого мира. Иногда я боялся, что плоть больше не сможет удержать огонь ее души на земле и, услышав небесный зов, Лата оторвется от земли и исчезнет из моих глаз. Такие мысли посещали меня, когда апсара начинала вслушиваться в голоса, недоступные моему слуху, и становилась отстраненной, принадлежащей другому миру.
Моя богиня все чаще старалась оставаться в одиночестве. Она уходила в лес и бродила там одна с просветленным и сосредоточенным лицом, а возвратясь домой, была отстраненной и молчаливой, словно силилась что-то вспомнить. Струны земных привязанностей слабели в ее сердце, а неразличимые для моего слуха голоса звали к высоким полям брахмы, туда, куда мне не было пути. Иногда она на несколько дней заключала себя в каменную чашу храма, пытаясь в его мертвой тишине услышать неземные звуки, усиленные эхом древних сводов.
Я с тревогой следил, как металась она между храмом и сосновой рощей, иногда даже увязывался за ней, но ни разу не удалось мне различить в шуме хвои, в скрипе стволов и криках птиц голоса небожителей. Но ведь что-то сводило мою Лату с ума. Что-то грозило отнять ее у меня. Это ожидание невнятной беды чуть не обернулось в моей душе тупой ненавистью к небожителям, сделавших Лату своим инструментом. Ее жертва не приносила плодов.
Горы были по-прежнему светлы и безмятежны, и острый клинок страстей ушел понемногу в ножны спокойного размышления. Раз я не могу последовать за Латой по ее пути, решил я, то значит, следует подумать о своем. Сколько раз уже так бывало, что, честно следуя стезе собственной дхармы, я вдруг оказывался лицом к лицу с Латой. Если же идти за ней, то я все равно буду всегда опаздывать. Самое лучшее, что можно было сделать в этом положении, это постараться не вмешиваться в ее жизнь, отдавшись потоку.
Все дальше уходил я по лесным тропам от дома, наслаждаясь новообретенной силой тела. Понемногу каменистые дороги перестали сопротивляться моим ногам. Деревья и камни, наверное, признав в чужаке своего, подставляли гранитные плечи и сучковатые ладони, чтобы облегчить подъем. Дни стояли ясные, полные солнца и свежести. В один из таких дней я вдруг заметил за розовыми стволами сосен, перекрывших мне путь, зеркало лесного пруда в оправе из серебряных валунов и сине-зеленого мха. Цветущие кусты склоняли ветви прямо к воде. Над ними реяли хмельные от меда пчелы.
Я подошел поближе и услышал слабый всплеск. Прямо напротив меня в голубую чашу воды входила Лата. Она вытянула точеную ступню и коснулась воды ровными аккуратными пальчиками с такой чувственной нежностью, что у меня мурашки побежали по спине. Я впервые увидел ее обнаженной при свете солнца. До этого она казалась мне порождением лунных бликов. Но на берегу озера она была подобна молнии, ударившей с неба в пятнистый изумрудный сумрак рощи. Она тоже увидела меня и застыла в гордой, полной достоинства, позе богини. Ее чистое тело дышало естественностью и покоем, словно мой взгляд был не тяжелее цветочных лепестков, брошенных небожителями на ее кожу в знак восхищения. Я вспомнил горный ашрам и собственное униженное смущение при первой встрече с Латой. Теперь же я наблюдал за ней со спокойным любованием, сменившим юношеский трепет желания.Мы присели на небольшой валун у самой воды. Лата одевалась и не торопясь убирала волосы красивым костяным гребнем. Светлые блики невысказанных мыслей несколько мгновений бродили по ее лицу, но потом сами собой рассеялись, и безмятежный покой вновь окутал ее фигуру, как доспехи — кшатриев.
Я все реже вижу тебя, — сказал я Лате.
С тех пор, как пришли вы, голоса в моем сердце замолчали. — тихо отозвалась Лата. — Но струна не порвалась. Я, ослепленная, не могу увидеть ликов небожителей. Откуда идет сила? Я не могу представить себе бога без тела и формы. Я должна видеть, слышать, осязать. Где пальцы, которые касаются струны, протянутой к моему сердцу? Где рот, говоривший со мной? Я, покорившая свои страсти, отрешившаяся от власти и богатства, жажду увидеть живой образ Хранителя мира, прикоснуться к нему, поймать выражение его глаз. Пусть бог явит форму, я заполню ее своей любовью и поверю, что это не наваждение или безумие…
Можете себе представить, как тяжело мне было все это слышать. Хоть и не было в ее стремлении к слиянию с божеством ничего чувственного, плотского, а все-таки мне было горько осознавать, как мало места в ее сердце остается для меня. Подобно прохладному горному ручью легли в мою руку ее белые пальцы. В этой руке под гладкой кожей билась упругая трепетная сила, словно необжигающий животворный огонь. И этим же огнем сияли глаза апсары. Ее взгляд, подернутый радугой неземного вдохновения, блуждал где-то за пределами моего мира. Между нами встала прозрачная стена отчужденности. И я со всем своим кшатрий-ским пылом ударился в эту стену. Почти непроизвольно я схватил ее за прохладные плечи, развернул лицом к себе и заговорил о любви. Я не помню, какими словами я пытался разорвать пелену майи, наброшенную на нее небожителями, но зато помню, что Лата высвободила свои гладкие плечи из моих горячих ладоней и встала. Зрачки ее глаз превратились в колючие звезды.
— Вижу, силы возвращаются к тебе, Муни. Все они до последней капли понадобятся тебе, чтобы выполнить свой долг и попытаться остаться жи вым. Сладкая смола привязанности лишит и тебя, и меня свободы и ясности.
Разве любовь не дарит дваждырожденным нового источника сил? —– спросил я. — Разве можно оставаться брахманом, не вмещая в свое сердце тех, кто устремлен к тебе? Любовь придаст нам сил, позволит воссоздать узор брахмы хотя бы из двух сердец.
Любовь апсары может сжечь, — сказала Лата, гордо поднимая голову на прямой округлой шее, — в древности боги посылали апсар даже к великим аскетам, чтобы лишить их чрезмерной мощи брахмы.
— Ничего, моя брахма как-нибудь выдержит, — самонадеянно сказал я, беря Лату за руку. — Ты можешь говорить все, что хочешь, но дважды– рожденного не обманешь.
Лата рассмеялась высоким коротким смехом и вырвала свою руку, словно боялась, что жар ее ладони расскажет мне о чувствах, властно поднимавших змеиные головы в ее теле. Я и без прикосновения к ее горячей коже чувствовал, как могучая сила кундалини начинает разворачивать тугую спираль, подчиняя тело, затапливая мозг сладким дурманящим ядом. Из глаз Латы прямо мне в душу заглянули змеиные зрачки, парализовали волю, опалили огнем.
В следующее мгновение змея исчезла, а передо мной вновь сидела безразличная ко всему Лата. Лишь высокая грудь под тонкой материей поднималась и опускалась. Мое сердце сбилось с ритма, отяжелело, подобно камню, что однажды сорвавшись с ребра горы, проломив деревья и кустарники, рухнул в долину и упокоился в холодной, оцепенелой неподвижности. Камень скатился в долину, а Лата осталась на далекой вершине, пронизанной ветром и солнцем.
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и снова посмотрел в глаза апсаре. Неужели эта бесстрастная женщина извивалась в моих руках в страстном порыве в ночь возлияния Сомы?
