Бесспорно, однако, что в этом и заключается самое что ни на есть австрийское своеобразие: правовое государство ощущает себя наиболее стабильным тогда, когда оно при всеобщем одобрении действует в неправовом поле.

Не следует, конечно, думать, что социальное партнерство возникло по «принципу государственного гимна», т. е. будто здесь на неформальном уровне вошло в обиход то, что имеется и в других цивилизованных странах и в Австрии обладает лишь символическим значением, весьма благородно по своей сути и никому не повредит, и будто об этом просто забыли потом написать в конституции. Напротив, правительство и социальные партнеры знали совершенно точно, что учреждение согласительной комиссии и признание за этой комиссией реальной власти было нарушением конституции, и они совершенно осознанно продолжают практиковать подобные нарушения. Поначалу этот институт под названием «Экономическое управление при федеральном правительстве» в 1951–1952 гг. был создан на основании специально принятого закона, однако конституционный суд Австрии признал его антиконституционным. Правительство и высшие функционеры партий и объединений приняли это решение к сведению и продолжили свои действия без законодательного прикрытия, встречаясь лишь «приватно». Таким образом, «Паритетная комиссия» в дальнейшем была защищена от приговоров конституционного суда, поскольку она была выведена из сферы его юрисдикции.

Эта прагматическая отмена правового государства, отказ от гражданских идеалов во имя рационального устройства общества нашли сегодня признание не только в Австрии, но и во всем мире.

Последствия введения системы социального партнерства, например, низкий процент забастовок, низкий уровень заработной платы при сохранении общественного мира и согласия и т. д., повсеместно воспринимаются как образцовые. Мировой исторический процесс явно не намеревается ограничиться уже состоявшейся отменой социалистической революции. Последней утопией просвещенного мира можно, как нам кажется, назвать историческое упразднение результатов Французской революции, что в Австрии, и пока только в Австрии, уже осуществилось. В этих словах не стоит видеть вымученную попытку соригинальничать. Речь идет об отчетливо выраженном мнении тех людей, которые восхищаются всем сомнительным в правовом и фактическом отношении, что содержится в социальном партнерстве.

В сентябре 1989 г., в год, когда зашатались основы государств, сделавших в свое время ставку на социалистическую революцию, и когда одновременно праздновалась годовщина Великой французской революции, в Гааге проходил семинар на тему «Социальное партнерство и правовая политика». Ханс Р. Клекацкий, австрийский специалист по конституционному праву, выступил с критикой австрийских «конституционных развалин», имея в виду социальное партнерство и его практику. Одним из основных его оппонентов во время дискуссии был профессор Тео Майер-Малы, действительный и почетный доктор наук, адепт социального партнерства, который заявил:

«Меня эта система устраивает. Я хотел бы услышать от господина Клекацкого ясный ответ на простой вопрос: а его она устраивает или нет? Мне кажется, что в докладе прозвучала определенная антипатия к данной системе, особенно в призывах к защите парламентской демократии чистой воды. Если мы действительно двинемся в указанную сторону, это будет эквивалентно последствиям революции. Я подозреваю, что господин Клекацкий настаивает на необходимости осуществить у нас Французскую революцию. Одно мне совершенно ясно: то, что мы утвердили как систему социального партнерства, Французская революция в свое время упразднила. Ведь одной из целей Французской революции было устранение корпоративной структуры общества. Нашей целью было упразднить этот результат Французской революции и вновь ввести корпоративный элемент. И я хочу подчеркнуть, что меня этот механизм устраивает».

Упразднение результатов Французской революции — еще один пример нашей передовой отсталости. Клекацкий в своем докладе назвал эту особенность «пещерными элементами властной структуры», чья «движущая сила устремлена в будущее». На нашем знамени начертаны лозунги: свобода от демократического контроля, равенство корпораций, братство в политике ценообразования.

Так ли все обстоит в действительности? Вопрос о действительности в Австрии по своей сути — ложный вопрос. Действительно лишь одно: австрийская действительность никого в действительности не волнует. Социальное партнерство, которое в действительности не существует, обладает реальной властью, но проявление этой власти делает реальность недействительной. Поскольку все важные решения принимаются в обход общественного мнения и за рамками демократического контроля, поскольку невозможно составить представление о том, как возникает сама реальность, происходит следующее: действительность в общественном сознании воспринимается как нечто размытое и невнятное, но каким-то образом уже сложившееся, и важно устроиться внутри нее как можно удобнее и удачнее. А те, кто «складывает» для нас эту действительность, вообще окутаны плотным туманом. Подтверждение тому содержат социологические опросы. По результатам исследования, проведенного Институтом прикладной социологии, подавляющее большинство австрийцев не смогло ответить на вопрос о том, что такое «социальное партнерство» и как оно функционирует, однако роль социального партнерства для Австрии была единодушно оценена как «благотворная».

Хайнц Фишер, нынешний председатель австрийского парламента, в своей книге «Политическая система в Австрии» в разделе о социальном партнерстве отмечает: политика, проводимая в рамках социального партнерства, «основана на иллюзиях», «далека от действительности» и «идеалистична», но, «тем не менее», — а может быть, именно поэтому, — она оказалась способной «достичь силы, преобразующей историю».

Как действует эта сила, ни для кого больше не секрет: она преобразует историю, чтобы тут же от нее избавиться. Ее навязчивая идея — перевести материальную жизнь с ее столкновением разных интересов в область неких вымышленных конструкций, которые, если их многократно повторять, в конечном счете превратятся в клише, более не противостоящие реальности, а полностью ее замещающие. И тогда уже все равно, говорят ли люди о «социальном партнерстве» или о «венском шницеле». Привожу суждение, почерпнутое из «Информационного бюллетеня» австрийской Торговой палаты: «Для одних австрийская специфика заключается в венском вальсе, в лошадях липицанской породы или в венском шницеле, а для других — в социальном партнерстве. Оно не похоже ни на что другое, оно несовершенно, его не пересадишь на чужую почву, в нем постоянно сомневаются, однако его существованию ничто серьезно не угрожает, — одним словом, оно есть зеркало австрийских стереотипных представлений».

И все же утверждение это не совсем истинно, пусть оно и содержится в «Информационном бюллетене» Торговой палаты. В самом деле, в существовании социального партнерства постоянно сомневаются, и одновременно ему ничто серьезно не угрожает, а вот в существовании лошадей липицанской породы не сомневается никто, однако эта порода находится на грани исчезновения.

Австрийцы считают себя нацией, но родиной Австрию не считают. К такому своеобразному заключению приходишь, обратившись к данным социологических опросов и к научным исследованиям, посвященным современной истории и проблеме австрийского своеобразия. Дело в том, что, с одной стороны, как свидетельствуют последние опросы населения, 94 % всех австрийцев согласны с утверждением, что они составляют нацию или же начинают ощущать свою принадлежность к ней. С другой стороны, это национальное чувство, внешне очень сильное, практически не связано с формированием коллективного чувства австрийского своеобразия, то есть оно никак не влияет на восприятие Австрии как родины и на ощущение принадлежности к определенному политическому, социальному и культурному единству. Радикальный разрыв между национальным чувством и чувством родины ведет к своеобразным противоречиям: согласно тем же социологическим опросам, 34 % респондентов поддержали высказывание: «Аншлюс (1938 г.) повлек за собой в конечном счете естественное воссоединение с немецким народом». А 45 % опрошенных вовсе не исключали возможность нового «аншлюса» в будущем.