С «возвращением», как известно, ничего не вышло, а раз так, то остановились на «вынужденном решении»: все сошлись на тексте Паулы фон Прерадович «Наши долы, наши горы» и на мелодии, которая в то время считалась творением Моцарта, однако впоследствии выяснилось, что это — мелодия масонской песни «Братья, скрепите свой союз рукопожатием». При этом, как было признано, речь шла не только о «вынужденном решении», но и о «решении вопреки обстоятельствам»: текст и мелодия так же мало соответствовали друг другу, как и при первом решении жюри, отчего некоему Виктору Кельдорферу пришлось изрядно помучиться над приведением мелодии, якобы написанной Моцартом, в соответствие с текстом Прерадович. Не удивительно, что вскоре после этого, а именно в 1951 году, дело дошло до повторной попытки сделать гимн Гайдна австрийским национальным гимном. «Все более широкие слои австрийского народонаселения требуют возврата гимна Гайдна в качестве австрийского национального гимна. Поэтому нижеподписавшиеся депутаты (Горбах, Людвиг, Гайслингер и др.) направляют господину федеральному министру образования запрос: намеревается ли господин федеральный министр принять надлежащие меры для того, чтобы мелодия Гайдна вновь была введена в качестве австрийского государственного гимна?».
Министр Хурдес вроде бы намеревался. В своем ответе на депутатский запрос он признал тот факт, что «новый австрийский государственный гимн за последние пять лет своего существования так и не стал общим достоянием широких масс. И этого следовало ожидать». Повторные усилия Хурдеса не имели, однако, результата из-за невозможности добиться единогласия в Совете министров.
Последствия принятого решения продолжают сказываться, проявляясь порой незаметно и неосознанно в самых невероятных ситуациях. Вернемся в наши дни и включим телевизор. Не прошло и недели с начала зимней Олимпиады в Альбервилле, а «на Австрию уже обрушился ливень из медалей», сообщает спортивный комментатор Бергман, «из медалей самого разного достоинства», причем «мы» особенно гордимся «медалями золотыми». «Если вы еще поднажмете, — обращается господин Бергман к спортсменам, собравшимся в олимпийской студии австрийского телевидения, — наш гимн зауважают и не будут к нему относиться, как к уличному мотивчику». Какой из наших гимнов имел в виду комментатор? В этот день австрийский саночник завоевал серебряную медаль и, как он сам рассказал в студии, был особенно растроган, когда, «стоя на тумбочке пьедестала, слушал гимн». «Давайте еще раз посмотрим», — говорит господин Бергман. На экране мы вновь видим австрийского саночника «на тумбочке». С взволнованным и растроганным выражением лица он слушает… немецкий гимн (золотую-то медаль завоевал саночник из Германии). Экран гаснет.
Приведем другой пример неуклюжей австрийской манеры ссылаться на свой суверенитет. В семидесятые годы тогдашний федеральный канцлер Крайский в своем обращении к австрийской нации заявил: «Там, где существуют национальная сборная и национальный банк, должна существовать и нация».
Крайский как ярый сторонник механизма социального партнерства в Австрии, возможно, вполне осознанно не назвал важнейший государственный институт, который также именуется национальным. Речь идет о Национальном совете Австрии.[24] Крайский слишком хорошо знал, что этот совет — всего лишь механизм для утверждения решений, уже согласованных в комиссии по социальному партнерству, и он не годится в качестве примера нашего национального суверенитета. И все же не лишенная остроумия формулировка грешит подвохом, ведь форма австрийской футбольной сборной имеет такие же цвета, как и форма сборной Германии. Австрийский же национальный банк в своей валютной политике настолько жестко привязан к немецкой марке, что его, в сущности, можно рассматривать как филиал Немецкого федерального банка.
Все эти выбранные наугад истории, повествующие об истории самоопределения Второй республики, обнаруживают одно и то же. Все они сходятся в одной точке, связаны с одной навязчивой австрийской идеей, и этой точкой, этой идеей является Германия. А потому объективно эти «катастрофы и оплошности» не столь уж невинны. Бывший президент австрийской Административной судебной палаты Эдвин Лебеншталь — пусть он и имел в виду совсем другое — был прав, когда на конференции, посвященной «сороковой годовщине Австрийской республики и тридцатилетию Государственного договора», заявил: «я считаю, что нам в определенной мере удалось подчеркнуть значение Австрии, если не принимать во внимание известные оплошности, о которых следует лучше позабыть, а для заграницы представить их как ошибочные действия, достойные сожаления».
По Фрейду, ошибочные действия представляют собой некий компромисс между сознательными намерениями и вытесненными желаниями. В Австрии же вытесненные желания особенно живучи и конфузным образом постоянно проявляют себя в ошибочных действиях, поэтому у нас никогда не забывают предостеречь: «Лучше обо всем забыть!»
В Австрии любое повторение пройденного не обладает никаким терапевтическим эффектом. Здесь поступают не по принципу «вспомнить — повторить — преодолеть», у нас, скорее, в ходу принцип «забыть — повторить — разъяснить загранице».
Невозмутимость, которую демонстрируют австрийцы, вроде бы и противоречит их историческому опыту, но вместе с тем странным образом предстает вдруг как продукт этого самого исторического опыта: австрийцы смогли пережить все прежние катастрофы без особого ущерба, растворив их в сфере частной жизни.
В повести Германа Фридля «Очерствление, или Из жизни советника Бирингера» воссоздается очень точная модель этой ситуации: во времена Габсбургов Бирингер становится чиновником, он переживает гибель монархии, провозглашение республики, установление корпоративного государства, сменяющего республику, полное поглощение Австрии фашизмом, уничтожение фашизма и, наконец, становление Второй республики. Тем не менее чиновничья карьера Бирингера всегда протекала ровно, и со временем господину советнику магистрата стало ясно: как бы ни развивались события, папки с незавершенными делами на его письменном столе свидетельствуют о будущем, «которое когда-нибудь свершится, что бы ни происходило за стенами его кабинета».
Повесть Германа Фридля представляет собой притчу о возникновении того, что сегодня называют «австрийским самосознанием». Австриец убежден, что он не несет вины за историческое прошлое, потому что ему принадлежит будущее. У советника магистрата Бирингера была такая уверенность, и он оказался прав. Даже сотрудничество с нацистами ему не повредило. В 1945 году ему вновь пришлось заполнять анкеты. «Американцы показались ему сущими детьми, которые взялись за непосильное дело. Он не споткнулся ни на одном из самых каверзных анкетных вопросов. Здесь снова торжествовал истинно австрийский принцип, имевший почтенную традицию: следуй букве закона, но толкуй его по собственному разумению».
В Австрии «традицией» называют постоянное нежелание делать выводы из исторических катаклизмов и маниакальную тягу к повторению. Самоутверждение и самопожертвование сливаются воедино. Главный метод — толковать все по собственному разумению, главная цель — не споткнуться!
По законам карьеры литературного персонажа Бирингера протекала, к примеру, и реальная карьера Михаэля Повольны, художника, участвовавшего в конкурсе на лучшую наградную символику Первой республики. В годы монархии Повольны создал эскизы для кофейных чашек с императорской короной и для фриза императорской трибуны на венском ипподроме. В период корпоративного государства он отвечал за художественное оформление саркофага Дольфуса,[25] во времена нацизма оформил фасад здания вермахта и рисовал орла со свастикой, в период Второй республики по его эскизу отчеканили монету в один шиллинг (ту самую, с чертом!), а также памятную медаль «Помнить вечно!».
О чем же мы должны помнить вечно? О том, что Австрия извлекла свой урок из истории. Он гласит: забыть — повторить — разъяснить загранице.
