Воздвигнутый в венец торжественной палате,

Спокойно я висел, незыблемый в годах.

Я зрел Потемкина – небритого, в халате,

Я зрел Потемкина – в брильянтах и звездах.

Плясали подо мной красавицы столицы,

Иллюминации ночь обращали в день,

И лебедью плыла премудрыя Фелицы

Божественная тень.

Увы! Блестящий век был краток и непрочен!

Светлейший опочил в окрестностях Бендер;

Таврический дворец уныло заколочен,

Как суеты сует учительный пример;

Ремонт его вошел в графу бюджетной сметы,

Хищению казны прибавив новый шанс…

Лишь Дягилев порой здесь выставлял портреты

И славил декаданс.

Прошло сто лет… Опять жива моя обитель.

Начистили паркет, с окошек смыли мел…

Пришел под мой навес «народный представитель» —

Заспорил, закричал, затопал, зашумел.

Был любопытен мне Содом сей безобидный.

Я – партий не знаток. Сквозь сетку паутин

Мне нравились равно – и Муромцев солидный,

И чинный Головин.

Шумели там внизу Аладьин и Аникин,

И Родичев в экстаз лирический впадал.

С трибуны яростно отчитан Горемыкин,

И Павлов потерпел неслыханный скандал.

Клубились прения неистово и быстро,

Неистощимые, как вешняя вода.

И каждый голосил на каждого министра:

«В отставку, господа!»

Не знаю, парлам_е_нт каков у прочих наций:

Кто хочет знать – Максим Максимыча спроси..»

Но вряд ли где еще красивых декламаций

Фонтан обильнее, чем на святой Руси.

Не то чтобы я был социализмом болен,

Не то чтобы я был ретивый демократ…

Но всласть поговорить – премного я доволен,

Послушать тоже рад.

Кто говорит: я стар? О нет! В начале мая

Дала мне молодость народная гроза.

Волнующим речам почтительно внимая,

Я даже отсырел: невольная слеза!

Разоблачения звучали каждой язве!

Порокам страшный суд глас трубный возвещал!

Нет, если я тогда трещал слегка, то разве

От радости трещал!

Но помню мрачный день, явился некто Г_у_рко…

Задрал он до меня носки своих сапог!

И дрогнула моя невольно штукатурка:

Негодованья пыл едва я перемог,

Перила ветхие презрением заныли…

Впервые видел я подобный моветон!

С тех пор меня вотще крепили и чинили,

Истратив миллион.

Сей Гурко был еще «неведомый избранник».

Теперь, как говорят, он много преуспел:

Лидваля компаньон, Эстер покорный данник…

Недаром, видно, я над Гуркою скрипел!

Пространство не щадя и не жалея время,

С гримасой он цедил свой безобразный спич…

Как жаль, что я тогда на дерзостное темя

Не уронил кирпич.

Затем – предела нет трагическим моментам.

Конфликты сосчитать – неодолимый труд.

Пищала правая: запахло здесь конвентом!

Вопила левая: под суд! под суд! под суд!

Но был начальства глаз угрюм и неусыпен,

Но был начальства план язвителен и жгуч:

В одну глухую ночь пришел сюда Столыпин

И запер зал на ключ.

Так Дума первая скончала жизнь без шума,

В пустыню удалясь от сих прекрасных мест.

Но пишут в Англии: «Нет Думы – будет Дума!»

Надеждами добра тревоги успокоив,

Я мирно спал, один питая интерес:

В грядущем феврале каких пришлет героев

Страна под мой навес?

Желанный день настал, но мне пришелся жестко;

Он отравил меня, как пиво – кукельван.

Ах, было отчего рассыпаться в известку!

Я вижу: под меня вдруг входит… Крушеван!!!

Как? Чистоту мою коптит его дыханье?!

Как? Кишиневский смрад сюда он приволок?!

Обрушься же скорей ты, вековое зданье!

Валися, потолок!