Гувернантка с музыкою, согласна и в отъезд, или наставление С. А. Муромцева члену крайней левой: Tenez vous droite! [9] Сдержи, мой друг, свое рыкание И рот запри. Об Учредительном собрании Не говори. Рукоплесканий грубой публики Не возбуждай — И понапрасну о республике Не рассуждай. Не удручай словами быстрыми Кадетский стан. Кто ж так ругается с министрами: «Вы – хулиган»! Коль скоро слово мною дадено, То сгоряча Не закричи смотри: «Прочь, гадина!» — На палача. Министров наших молодечество Как вихрь пустынь. Но их назвать – «враги отечества»!.. Динь-динь – динь-динь! Ври аккуратно и умеренно Вплоть до конца. Поверь: надежнее ход мерина, Чем жеребца. Слова и тон волненья грубого Противны мне: Я весь – как «мякиш для беззубого»! (Смотри «На дне»!). Когда мужик твердит мужицкое, Он злит меня. Его зову, звоня и цыцкая, К порядку дня. Звоню Аладьину, Аникину, — Плебеи, брысь! Но у своих словца не выкину: Скромна их рысь. Гостил недаром в Петергофе я Врагам на страх: Вкус государственного кофея В моих устах! Как гувернантка, я прославился В короткий срок И лишь в «день Павлова» не справился… Хоть брось звонок! Я тишины благоговейныя Вотще алкал: Народ «убийцу» в жилы шейныя Чуть не толкал! От потолка и до фундамента Висела брань. Ах, у российского парламента Манеры – дрянь! Но не долга была потерянность: Единый день. Ведь аккуратность и умеренность Тверды, как пень. Пускай ораторы народные, Трудовики, Пугают, будто нас голодные Ждут мужики. Не знаю, будет ли напитана Толпа сих плакс, Но Дума мной благовоспитана, Уж это так-с! Как Эдуард Направник с палкою, Я – у звонка. И лишь одной легендой жалкою Смущен слегка: Бормочет Дума, опечалена, Что я… того… Потомок Софьи и Молчалина — И весь в него! Июнь или июль 1906 Русские в 1906 году, или Прекрасный кадет, закалающий себя на алтаре своего отечества
Нет, раньше чем что-либо провозглашать, «кадеты» должны иметь власть в своих руках. Только на таких условиях они могут взяться за образование министерства, принести эту величайшую патриотическую жертву и выполнить высшую задачу, возложенную на них историей. «Речь». Статья А. С. Изгоееа Самоотверженны бывали люди встарь, Но и теперь на этот счет мы быстры. Прими меня, отечества алтарь! Себя тебе я жертвую – в министры! Когда-то пламя злобное сожгло Длань Сцеволы при сборище немалом. Не хуже мы, и я, куда ни шло, Согласен быть – российским генералом. Любой кадет историей венчан На подвиги… их список очень длинен!.. Когда я буду русский Ли Хун-Чан, То помните: пред вами – новый Минин! Да, Минин я, но – возведенный в куб, А может быть, в придачу и Пожарский: Признался же, что я «не очень глуп», Язвительный писатель Луначарский. Пусть клевета плетет паучью сеть! Как патриот, утешу я парламент: Коль не дадут мне ведомством вертеть, Уж так и быть, возьму хоть департамент! Возможно ль век свой в праздности прожить, Став, так сказать, своей карьеры вором? Готов по гроб я родине служить, — Назначьте только обер-прокурором! Держа в кармане каждом по шишу, Я издаю неявственные звуки И лишь тогда кой-что «провозглашу», Когда всю власть возьмут кадеты в руки! Я подпишу, пожалуй, хоть контракт, Что всех реформ я рыцарь и оратор, Но требует сперва кадетский такт, Чтобы я был – военный губернатор! Ну, словом, так: отечество любя, Не дрогну я ни пред какой напастью — Спасу его, пожертвую себя… Чур, только быть мне «предержащей властью». 4 июля 1906 Париж Дары Павлова Павлов едет, дик и злобен, От Таврических громад. Злостью бесу он подобен И умен – как автомат. К Петергофу приближаясь, Он умильный принял вид И, солидно принижаясь, Нежно Трепову журчит: «Пропусти меня, владыка! Пожалей мою слезу! В этой Думе столько крика — Не увезть и на возу! Там кишат исчадья ада И, пюпитрами стуча, Воют: «Вон пошел! Не надо! Прочь! Не слушать палача!» Оскорблен я. Месть – по праву! Повели же расстрелять Всю Аладьина ораву И кадетов штучек пять!» Но, на страже «кабинета», Трепов стихнул, будто спит, И ему, стихом поэта, Павлов сызнова хрипит: «Я привез тебе гостинец: Любопытней в мире нет! Замечательный зверинец — Министерский наш совет! Все – в кольчуге драгоценной Под мундиром золотым: Страхованье жизни тленной, Ибо все мы – прах и дым! Всюду ныне – пули, бомбы, Здесь подкоп, а там провал… Слушай, Трепов! Ты гуртом бы Нас, друзей, блиндировал! Вот тебе Стишинский с Гуркой, Вот Столыпин-пулемет: Был бы кстати он под туркой, На Руси ж – куда не мед!» Но, на страже «кабинета», Трепов хмурится, молчит, И – волнуясь: что же это? — Павлов жалостно бурчит: «Слушай, дядя! Дар бесценный! Что другие все дары? Торжествует суд военный От Фонтанки до Куры! Труп расстрелянного Шмидта, Трупы рижских мертвецов, — Ренненкампфовы копыта Топчут головы бойцов! Всем в России жить несносно, Да не слаще и Сибирь: Ходит язвой смертоносной Юридический упырь. Городской народ и сельский Столь исстрелян в этот срок, Что сам Меллер-Закомельский Стал мальчишка и щенок! Лишь один воитель Бадер Нам приходится под масть: Белостокский дебаркадер Помнит бадерову власть! Изнасилованы жены, Переколоты мужья… Пулеметы заряжены, Штык недаром у ружья!!!» Дмитрий Трепов еле дышит И сморкается в платок: Кровь он видит, вопли слышит — Ах ты, милый Белосток! И восстал в свирепой страсти Дмитрий Трепов как гроза, И алчнее волчьей пасти Генеральские глаза. И,склонив чело по чину, С содроганьем эполет, Прокурора-молодчину Пропустил он в «кабинет». 6 июля 1906 Париж вернутьсяДержитесь правой стороны (франц.) – Ред. |
