- Прибывают к нам из России политики, известные лица. Возлагают цветы. Хатынь, места боев Великой Отечественной - понятно. По местам 1812 года - понятно. Куда только не едут. А Первая мировая - тишина полная. Ну почему?! Это ж судьба войны, судьба России. Сотни тысяч погибших русских! У нас вот сейчас пятьдесят захоронений в округе, неужели они не заслуживают?

Постучав по дереву: здесь будет комплекс заложен - на линии обороны, недалеко от русских траншей на берегу Вилии, в недостроенном парке Победы. Мемориал «Солдатская слава» - памятник и девять постаментов в форме Георгиевских крестов по обочинам с именами всех воинских частей. Автор проекта - ближайший соратник Лигуты художник Борис Цитович. У него, впрочем, своя история.

- Наконец-то, - сказала нам Валентина Петровна Цитович, - к нам приехали из России!

Так сложилось, что на территории СНГ нет ни одного музея Первой мировой войны. Есть залы в исторических музеях, есть замечательные экспозиции, но специализированного музея нет, и Борис Цитович тоже не спешит называть музеем свое детище - самодельный мемориал в деревне Забродье, а называет «временной экспозицией». Деревянная часовня на берегу реки Наровчанки, да аллея, высаженная почетными гостями (так называемый палисад), да восстановленное в лесу кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии. Тем не менее автобусы со всех семинаров ветеринаров и лесников чуть ли не ежедневно заруливают в Забродье, часто и без предупреждения, и Валентина Петровна Цитович, оторвавшись от дел, проводит экскурсии. Вчера было триста человек, позавчера двести. Денег не берет, хотите помочь - вот ящик для пожертвований. У нее усталый вид, бодрый голос и хорошая, четко простроенная речь.

Цитовичи - из минской художественной интеллигенции. Борис Борисович закончил театрально-художественный институт, был успешным книжным графиком, хорошо зарабатывал, Валентина Петровна работала редактором на телевидении, «впереди их ждала только радость» - и тридцать три года назад, на какой-то волне, они купили УАЗ и полуразвалившийся дом в деревне Забродье Вилейского района, более чем за сто километров от Минска, четырнадцать дворов. Уехали жить. Естественные версии побега из неволи душных городов - эскапизм? «внутренняя эмиграция»? «экологическая эмиграция»? «почвенничество»? - отметаются сразу: «Не бегство!» Уехали, что называется, по любви. Борис иллюстрировал советского белорусского классика Ивана Мележа («Люди на болоте»), часто бывал на его родине в Припяти, ныне мертвой, - и в процессе пришел к твердому убеждению, что художнику свойственно жить в природе, в пейзаже, связи с городом не разрывая. Чтобы получить разрешение на покупку дома, столичная дама Валентина Петровна пошла работать худруком в дом культуры на 75 рублей. Потом родился Данила. Он учился в школе искусств в Бремене и недавно вернулся в Забродье вместе с женой, тоже художницей, немкой. Он, кажется, человек своего времени, во дворе его дома - легкая авангардистская инсталляция, которая, наверное, могла бы заинтересовать и куратора всех современных искусств Марата Гельмана. «А почему вернулся?» - «Хочет жить на родине», - отвечает Валентина Петровна без малейшего пафоса.

По каким- то интонациям можно догадаться, что их жизнь была не самой праздничной, -Цитовичи вовсе не изображают буколическую легкость бытия. Довольно суровый быт, сельские дороги, народный театр в доме культуры, всевозможные подработки, глухие деревенские зимы. Жалобы от них, впрочем, тоже не дождешься. Почти 60-летний Борис Борисович, недавно перенесший глазную операцию, поднимается на леса в Свято-Тихоновской церкви, что на окраине Вилейки, делает роспись. Яркие акриловые краски. Подняться - спуститься, по многу раз в день. Трудно. Церковь очень в контексте того дела, которому служит Цитович: Тихон, последний патриарх, в 1917 году благословил поставить памятник Николаю-чудотворцу на могиле павшим за освобождение Вилейки.

- У нас сохранились солдатские переводы на памятник, по рублю, по два, целая пачка переводов прямо из окопов, из действующей армии. Момент личной жертвенности - он существовал всегда, особенно в армии. Поэтому главная задача сейчас - возвращение традиции поминовения воинов. Под полем, под зерновыми - лежат солдатики, и все, куда это годится.

Кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии, восстановленное Цитовичами, - не на холме и не на равнине, но, как положено, в тихом хвойном лесу, у проселочной дороги на Забродье. Шестьдесят ухоженных могил, на каждой свеча в красном стекле. Цветы. Капличка (от польского «капелла» - обелиск, сложенный из камней) с крестом. Высокая стела из черного дерева с колоколом, сделанным из солдатского котелка. За красивой оградой прямоугольные ямы-блиндажи. А были - полустертые, еле видные могилы, в конце 80-х провели торжественное перезахоронение и отпевание в церкви, участвовали военные и местная власть. Фотографии с многих мероприятий можно увидеть в часовне Бориса и Глеба рядом с домом Цитовичей. Этот храм, маленький, сплошь деревянный, из нешлифованных бревен, с ненавязчивым архитектурным изыском, без которого не может обойтись художник, и есть «музей»: в сенях его - небогатая фотоэкспозиция, раритетные и репортажные снимки, во второй комнате - собственно церковь, алтарь, иконы на свежайших белорусских рушниках. Все совмещается - и никаких противоречий, и что может быть логичнее перехода от рассказа о Наровчанской операции (красная земля, «семь-восемь тысяч погибших на каждую версту») к иконе покровителей русского воинства?

Забавная инверсия: полковник Лигута - «теоретик», а книжный иллюстратор Цитович - практик. Первый ищет, расспрашивает и пишет, второй рисует, планирует, устанавливает кресты, договаривается с властями, выносит мусор.

- Я занимаюсь «физикой», - говорит он.- Вот сейчас надо двадцать крестов устанавливать, три камня поставить…

Тонкий, красивый человек, между прочим, подчеркнуто городского облика. С богемной такой шейной косынкой. Валентина Петровна тоже красивая, тоже светловолосая; они как-то замечательно похожи друг на друга - и правильными чертами лица, и доброжелательностью, и спокойной, ровной уверенностью в своем деле, и общим налетом усталости.

У мемориала в Забродье нет никакого статуса - вообще. Нет даже номера счета. Спросила у Валентины Петровны, куда можно прислать пожертвования, говорит: пишите на сельсовет. Помогают ли власти? Ну, как могут, так и помогают. Например, в конце года дали что-то вроде гранта, который нужно было за две недели израсходовать. Землю под часовню выделили - природоохранная зона, бесплатно дали для той же часовни лес. Но плотнику Цитовичи платили сами, обе зарплаты Валентины Петровны. За свои же деньги Борис Борисович издал буклет «Двести лет Георгиевскому кресту». Крест устанавливали на шоссе у Русского села («Рускае сяло») - тоже помогли. И президентскую премию, которую получил Цитович по линии Союза художников, 700 долларов за участие в «духовном возрождении республики Беларусь», - пустил на строительство, сейчас рядом с часовней Бориса и Глеба стоит сруб будущей колокольни. Население помогает умеренно - может выйти на субботник, если расшевелить, но это редко, в основном же все своими руками, своими усилиями. Своей памятью.

И здесь мы, пожалуй, обойдемся без политики и геополитики, без привходящих соображений о ментальности Западной Белоруссии, не совсем однозначном отношении здешнего населения к Великой Отечественной и подспудной конкуренции двух войн в массовом сознании. Ожидалось, что «не без этого», но оказалось - «без этого». Просто такая земля под ногами, такой металл, такая эпоха. Просто - чувство свежей трагедии. И смиренное ожидание: может быть, Россия тоже вспомнит об этих отеческих гробах. Ухожу - что-то задерживает: взгляд. Полный Георгиевский кавалер - орденская планка в аккурат посреди груди - гордо, не без бахвальства смотрит на меня с фотографии. Имя его Иван, фамилия - Царевич. Как это можно - забыть?