— Логично. Пока спасибо. Кое-что я для себя прояснил. Извините. Буду звонить при необходимости.

— Ради бога. Мы — звенья одной цепи. Люблю и уважаю наш печатный орган. Читаю от корки до корки.

— До свидания.

— Вам творческих успехов.

Сидя в машине, Фомич дремал, смешно запрокинув свою кучерявую голову.

— Давай, Фомич, прямехонько в психоневрологический диспансер.

— Довели, гады.

— Считаешь, я созрел уже? Пока со мной все в порядке. По другому делу.

— А если там обед?

— Там без обеда.

— А где это?

— Стоп! Вот и проспорил бутылку шампанского. Помнишь, говорил, нет в Минске улицы, переулка, чтобы ты не знал.

— Помню. Сдаюсь.

— Давай к фабрике детских игрушек «Мир».

— Тьфу ты! Зараза. Знал же... хлебозавод там рядом. Тьфу ты... — при­жимистому Фомичу жалко было бутылки шампанского.

Дорофеенко не стал дожидаться, пока тронется машина не понравивше­гося ему неулыбчивого корреспондента, и отправился с докладом к шефу. Злобин долго тер пухлой рукой упитанную шею.

— А где сейчас Барыкин?

— Кто-то мне сказал из наших, что видел его в военном госпитале в Боровлянах. Могу уточнить. Знаю, что он разошелся, разменял квартиру и живет один где-то в Зеленом Луге.

— Уточни.

Через десять минут счастливый Дорофеенко вернулся в кабинет.

— У меня план, — выслушав внимательно секретаря, сказал Злобин, — я направлю в райотдел милиции сообщение об исчезновении старшего препо­давателя Барыкина. А ты и Гуркин под этим предлогом проникнете в его квар­тиру и отыщете все копии и другие документы. Может быть, там появились новые, короче, все, что порочит нас. Я вижу, он не хочет успокаиваться. И мы покончим с этим навсегда.

Удлиненная и без того нижняя челюсть Дорофеенко отвисла. «Налет? Средь бела дня?»

— Остроумно. Но по Конституции гарантирована неприкосновенность жилища граждан, и посторонние могут войти только с санкции прокуро­ра, — несмело возразил секретарь.

— Плевать на Конституцию. Кто будет знать? Все на законном основа­нии. Искали необходимые кафедре разработки, которые он не сдал в институт. Никто по факту дело не возбудит. Откуда ему будет известно, что это были вы? Пойдет Гуркин. По долгу службы он должен вовремя представлять уче­ному совету (а я его назначу на завтра) все документы. Будем слушать отчет научно-исследовательского сектора за два последних года, в связи с критикой в его адрес в газете «Звязда». Начальник милиции мой друг... он выделит вам даже сопровождающего милиционера. Это не кража, а изъятие документов, которые принадлежат институту.

Дорофеенко вытер вспотевший лоб, перевел дыхание: было ощущение, что грудь его провалилась, а пиджак держался на одних ключицах.

«Хорошо еще, — подумал, почувствовав, что не выкрутиться, — что на грязное дело иду не один, а с Гуркиным».

Злобин сел и набросал текст.

— Отредактируй и передай машинистке. Лучше напечатай сам. Отнесешь в милицию, а я начальнику позвоню. Идите утром. Когда соседи будут на работе. Ищите, как собака наркотики. Бери все, что касается института, тебя, Гуркина, меня... Я за все отвечаю. В обиду не дам. Счастливо. Найди Гуркина, пусть зайдет ко мне.

Начальник научно-исследовательского отдела пятидесятилетний Гуркин повязан был со всех сторон. Несколько лет назад он, «сексуал с нераскрытым талантом Казановы», глядя на более смелых молодых преподавателей, и сам решил замесить тесто любви. Выбрал себе (от природы он был очень осторо­жен и немного крохобор) в «жертву» и некрасивую, и запуганную, и неряш­ливую, и несмышленую студентку-заочницу. Начал неумело намекать, что вот-де часто многие студентки вообще не сдают экзамены, а переходят легко и непринужденно с курса на курс. Потому как знают и умеют найти подход к преподавателю. Замок на вид страшен, а ключик махонький, да сильнее его. Несообразительная Л. и ухом не повела, не догадываясь, о чем речь. Ключик, замок. Думала, может, харчей из магазина притащить.

Изворотливый Гуркин, видя, что она намек не поняла, вернул ей зачетную книжку и попросил зайти завтра в эту же аудиторию, но уже в 18 часов. Ниче­го не подозревавшая Л. всю ночь и весь день зубрила до одурения. Пришла на экзамен в невменяемом состоянии. Конечно же, была не в силах ответить на его «каверзные вопросы». Он, сощурив близорукие глаза, пригрозил, что отчисление неминуемо. Она была близка к истерике. Он подошел к ней. Его тоненькие паль­чики коснулись ее литой и упругой ляжки. Гуркина охватило волнение, и он, к своему удивлению, начал заикаться. Намекнул, что если она будет с ним ласкова и уступчива, он не станет ее донимать вопросами, а поставит «удовлетворитель­но», более того, поговорит с Барыкиным, чтобы и тот не придирался к ней.

Она, стесняясь и краснея, достала из лифчика конверт.

— Вот. Здесь деньги. Возьмите. Никто не узнает. Я никому не скажу, честное слово.

— Дитя мое, я взяток не беру. Вижу, что и ты не умеешь их давать. Я имел в виду совсем другое. Давай мы конвертик спрячем на место... — Он полез рукою за лифчик и начал сильно давить ей пальцами на сосок, целуя в шею, губы. Наконец до нее дошло, какую дань ей надо уплатить за положительную оценку.

— Что вы? Не надо. Я боюсь здесь! Не надо! — сопротивлялась она для виду.

— Канареечка моя... — лепетал потерявший над собой контроль и одур­маненный близкой победой Гуркин, — я закрыл уже дверь. Не бойся...

— Выключите свет, — шепнула на ухо студентка.

Конечно же, Гуркин и не думал просить за нее Барыкина или еще кого- нибудь, но вкусившему запретный плод, ему не хотелось терять этот «пирожок с вкусной начинкою», и он продолжал ей пудрить мозги, обещая златые горы и целевую аспирантуру. Жила Л. с мужем скандально. Расходились, сходились, снова расходились. Уезжал он на заработки за Урал, привозил большие деньги, пил и снова скандалил. Поднадоело унижение. Она, чтобы разорвать с ним навсегда, возьми, да и скажи, что беременна от профессора своего институ­та. Гуркин профессором, конечно, не был. Ему-то и кандидатскую почти за деньги купили. Взбесившийся муж решил отомстить неверной жене. Написал с ошибками, но эмоционально, во все инстанции и наделал немало шума в самом институте. Гуркина свалил микроинфаркт, казалось, не миновать позора и наказания. Но надежный, «нетребовательный» всесильный ректор взял его под свою могучую защиту. Все замяли. Гуркину не вынесли даже слабенького, для приличия, нравственного порицания. С тех пор Гуркин благоговел перед ректором, служил ему и локтем, и бедром. В тяжбе с Барыкиным Гуркин играл невидимую сразу и неслышимую в первых рядах, но не последнюю роль.

В девять тридцать он и Дорофеенко подошли к двери квартиры № 19.

— Надо бы для страховки позвонить соседям. А вдруг? — заметил Гур- кин, когда они убедились, что на звонок в квартире Николая Ивановича никто не отвечает.

— Идея! — и Дорофеенко нажал на два звонка в соседние квартиры. — Подождем. Доложу тебе, мы своим примитивным инструментом три его замка, боюсь, не одолеем. Тут газом резать надо.

Никто из соседей не открыл. Гуркин потянул дверь на себя, а Дорофеенко неумело полез ковыряться в замке металлической отверткой.

— Отвертка надежное дело. Свою дверь я ею легко взламывал.

И действительно, нижний замок поддался силе. Неизвестно, может, все и закончилось бы складно, если б взломщики не услышали за соседней дверью шаги, шорох. Еще минута и на пороге появился заспанный мужчина пре­клонных лет. Очевидно, услышав звонок, он по-стариковски долго собирался. Жулики, побледнев, замерли, как часовые у мавзолея.

— Вы к Николаю Ивановичу?

— Э...э... да. Мы его коллеги. Из института. По поручению профсоюзной организации, — нашелся Дорофеенко, — пришли проведать. Звоним, зво­ним... сутками никто не отвечает.

— Он в госпитале ветеранов войны. Вот только что говорил с ним по телефону. Завтра уже будет здесь. Что передать? Кто был? — без задней мысли спросил старик.

— Ничего. Информацию от вас получили. Жив-здоров наш ветеран, и хорошо.