18. Явно отпавшие от церкви и наказанные царем, они должны были еще отправиться к папе, чтобы и там потерпеть что-нибудь. Послы действительно взяли их и поехали. Но папа не только не думал наказывать обвиненных, а еще пожалел о них, боясь, как бы не послужило это препятствием к примирению великих церквей; потому весьма благосклонно отпустил их назад к царю и даже писал, чтобы царь относительно этих людей не беспокоился и обращался с ними ласково и благосклонно. С другой стороны, и послания латинян были также не без лести, хотя, как многим известно, иногда содержали в себе и угрозы отлучения. Некоторые люди заносчивые и легкомысленные, нисколько не знакомые с историею итальянской церкви и думать не хотели, что в старину они более других были в единении с нею. Хотя этот союз потом случайно и разрушился, но таинства христианские у нас и у них остались равно не поврежденными; так что никто не дерзнет наложить руку на что-нибудь ни в совершении крещения, ни в священстве, ни в браке, ни в монашеском поставлении, ни в других, которыми единая кафолическая церковь ведет своих питомцев к совершенству. Между тем эти люди, — как будто бы в древности произошли они из дуба или из камня, — по незнанию того, что свойственно христианам, сильно отвращаясь от итальянцев, стали гнушаться и нашими священными предметами и бросали их то в рытвины, то в реки, то на горы, как вещи не заслуживающие никакого уважения, и чрез то препятствовали ходу веры. Тогда царь возревновал, — созвал всех епископов, монахов и даже некоторых раскольников (уверив их в безопасности), в числе которых находились Акакий из фригиян, ученик его Герман и многие иные, — и став на средине, начал упрашивать их словами Параволики [122] Ихнилата, чтобы они не обращали внимания на людей, которые располагают их к бездействию. Сделав такое приточное вступление, он стал потом предостерегать их от пренебрежения веры, подвергающейся опасности, и от презрения к святыне, выступающего под видом благочестия, внушая всячески охранять себя постановлениями церковными. Мучило нас великое горе, говорил царь, когда в нашу жизнь вкралось то, что у нас не в обычае. Отсюда, по необходимой связи следствий, произошло, что многие, отложившись от церкви, стали не только соблюдать у себя дома то, чего не следовало, но даже осмеливались разрушать законы церковные; так что их дерзости недоставало одного только зла, — объявить себя не христианами. Когда это открылось, — для презрителей силы понадобились узы церкви, чтобы они, связанные страхом, и сами не решились вонзить меч в утробу собственной матери, и не морочили других, убеждая их совершать дела нечестия. Такова была тогдашняя речь царя: в ней говорилось не об отлучении людей, а о каком-то необыкновенном прикрывании зла. Да и в самом деле, многие, досадовавшие на тот мир, сами же подавали тогда голос проклятия лицам, оскорблявшим святыню. Доказательством служит то, что хотя в этом собрании рассуждали многие и важные люди, — никто из них, однако, не спорил, никто не противоречил, никто не вставал и не показывал даже миною, что он хочет защищать иную мысль. А этому непременно надлежало бы быть, если бы они могли свободно выставлять на вид христианские свои убеждения. В том собрании на самом деле господствовало правило осторожности — не вдруг все говорить, что представится, но брать в расчет, что и благоговейно приступающим к святыне может быть произнесено проклятие. Но довольно об этом.
19. В том же году Лахана, несмотря на то, что у него отняли и Тернов и жену, не склонялся к миру, но собрав достаточное количество народа, осадил терновитян и, тогда как Асан находился еще внутри города, вместе с Часимпаксом протостратором, которого некогда сам царь удостоил этой чести за преданность Асану, разбил войско римлян. Потом на помощь терновитянам шел отряд римского войска, заключавший в себе около десяти тысяч человек, находившийся под предводительством протовестиария Мурина, и расположившийся лагерем при Диавене. Пока он был на этой позиции вне города, Лахана, окруженный огромными силами, встретив столь малочисленного неприятеля, семнадцатого анфестириона вступает с ним в битву и, разбив его наголову, производит страшное кровопролитие: одних полагает на месте, а других захватывает в плен и потом предает лютой смерти. Спустя немного времени, в пятнадцатый день посидиона, он снова вступает в открытый бой с отрядом протовестиария Априна, в котором было около пяти тысяч человек, и разбивает его вконец, а самого умерщвляет мечом. И много в то время произвел он неистовств. Наконец, когда Асан убежал, и царскую власть захватил Тертерий, — он вздумал обратиться к Ногаю и просить его помощи. Но и царь в свою очередь не оставлял без внимания этого обстоятельства; он тоже посылает к Ногаю Асана с многочисленными дарами, и просит его не презреть наследственного болгарского князя, но помочь ему, как брату, который нуждается в помощи для защиты своих прав. Ногай, сделав благосклонный прием Лахане, который успел прийти раньше, с такою же благосклонностью принял и Асана. Но взявши от обоих дары, он чрез то очень затруднил свои отношения. Долго удерживая их и водя всюду с собою (ибо у обоих были одни и те же виды против Тертерия, хотя втайне они сильно враждовали за царство друг против друга, и далеко расходились в своих намерениях), он ничего не делал, но тратил время в пустых обещаниях то тому, то другому. А они между тем раболепствовали пред ним и поневоле слушались каждого его мановения. Наконец, учреждается пир, и хмель успел уже сильно отуманить пирующих. Когда они опьянели и потеряли рассудок, — Ногай тотчас, как бы очнувшись от сна и припомнив, как мог тогда, взаимную их вражду (Асан в это время сидел возле него, а Лахана и его протостратор Часимпакс — пониже, друг против друга), приказывает своим людям прехладнокровно, как будто дело было ничтожное, взять Лахану в том положении, в каком тот сидел. И только он успел сказать: «Этот человек враг моего отца — царя и достоин никак не жизни, а смерти», они, вдруг, скрутив ему руки, вонзают каждый по ножу в его горло, и он тут же падает мертвый. То же повторяется и с Часимпаксом, который смотрел на это зрелище. — Ногай отдал приказ убить его, и слуга вонзил ему кинжал в шею. Видя это, совершенно потерял присутствие духа и Асан, и сильно боялся за себя, — да и испытал бы, конечно, то же самое, если бы не заступилась за него Евфросиния, и потом вскоре не отослала его. Так это было.
20. Между тем царь узнал, что дела на востоке опять находятся в затруднительном положении с тех пор, как умер деспот Иоанн. Этот военачальник своею смертью внушил персам столько отваги, что они стали безнаказанно нападать на римлян и опустошать их области. Земли по Меандру, Кария и Антиохия окончательно уже погибли; внутренние же за теми области сильно ослаблены и нуждались в исцелителе; а места прилежащие к Каистру и Приэне подвергались набегам. — Неприятели грабили также окрестности Милета и, не встречая никакого препятствия, совершенно опустошили как Магеддон, так и земли пограничные. Поэтому царь счел необходимым послать туда своего сына и товарища в управлении, Андроника, с находящимися на востоке войсками. Прибыв на восток вместе с царицею и имея при себе, в числе многих других вельмож, великого доместика Михаила Тарханиота, который по матери писался Палеологом, и впоследствии возведен был в достоинство протовестиария, — также Ностонга-хранителя великой печати [123], и с ними великое множество людей, исправляющих различные должности, Андроник восстановил тамошние дела. Идя по берегам Меандра, увидел он величайший (в древности) город Траллы и, пленившись прекрасным его местоположением, возымел намерение восстановить этот город, возвратить в него выселившихся граждан и пригласить других, сколько можно в большом количестве, а потом восстановленному таким образом городу дать свое имя, так чтобы с этого времени он назывался не Траллами, а Андроникополем или Палеологополем. И так он вошел в это дело с величайшею заботливостью и, поручив его великому доместику, приказал восстановить город как можно скорее. Когда строители приступили к работе и успели возобновить многое, их ревность еще более увеличена была найденным там предсказанием [124], начертанным на мраморе, что восстанет такой человек, волею которого разрушенный город приведен будет в лучшее против прежнего состояние. Это предсказание о восстановителе по всем чертам так совпадало с производимыми работами, что под благодетелем города, о котором гласило пророчество, все разумели самого царя. Поэтому царь Андроник с особенною ревностью поощрял строителей к скорейшему восстановлению его; ибо предсказание назначало восстановителю и определенное время. И они, нисколько не медля, усердно трудились над возобновлением. Между тем эти письмена оказались насмешкою и грезами; потому что из-за них суждено было погибнуть здесь целым десяткам тысяч жителей, как это видно будет из дальнейшего рассказа. Как скоро возведены были стены и величественный город на берегу прекрасной реки Меандра восстал из развалин, — надлежало отовсюду собирать жителей, чтобы он считался городом славным не по одним стенам, но и по количеству населения. Вот нашлось больше тридцати шести тысяч охотников, которые льстили себя прекрасными надеждами, что в новом месте будут жить великолепно; а не знали того, что скоро не будут иметь и самого необходимого. Главное, — у них не имелось вместилищ для воды, чтобы на всякий случай обезопасить себя от недостатка в питье, чрез собирание в них дождевой воды, или чрез наполнение их водою из реки; а найти воду в подземных ключах казалось невозможным. Причиною этого, думаю, была невязкость почвы вблизи речной влаги, которая за отсутствием в земле соков во время солнечного жара втягивается обыкновенно почвою до самой поверхности земли, и совершенно пересыхает по причине постоянного испарения земной влажности с одной стороны, и большой убыли влаги в реке — с другой; отчего она, понижаясь в уровне, уже не может приливаться к пустым местам; а течь ей ключами в глубину, также в рытвины и ко дну колодцев препятствовала поверхность земли, которая, едва лишь успеет принять притекающую влагу, тотчас истрачивает ее чрез испарения. Ведь вода, как и ветер, приводит все в движение потому направлению, какое принято вначале; так что куда потечет что-нибудь одно в этом роде, туда необходимо несется и прочее. Но тогда как по этой причине существенное там постоянно убывает, несущественное в той же мере постоянно прибывает — когда влаги в почве достаточно, — плоды питаются превосходно, зато глубже воды уже нет. Это подвергало жителей тяжким бедствиям; ибо доколе можно было пользоваться речною водою, они, не предусматривая будущего, жили беззаботно. Видно им неизвестно было, что хотя Прометей гораздо умнее Эпиметея; однако ж, того, что бывает по необходимости, рассуждениями не отвратишь.
