— А вы спасены, мисс Ройал?
— Спасена, мэм?
— Омыты ли вы кровью агнца? Приняли Иисуса всем сердцем? Наставлены ли на путь истинный?
— Да, мэм. — сказала Салли, не очень понимавшая, куда клонит миссис Гордон.
— Я с удовольствием почитал для вас. — предложил свои услуги преподобному Натаниэль.
— Мистер Сэмуорт отлично читает. — поджала губы миссис Гордон.
— Да, Калеб, почитаете для нас? — благодушно поддержал супругу преподобный, — Потом мы помолимся. После молитвы — свидетельства. Я всегда поощряю людей рассказывать о своём опыте милости и силы Господней. Далее споём псалом, я скажу пару слов, опять псалом и благословение. По окончании службы болящие обычно изъявляют желание побеседовать о личном, просят письма написать. Ваша помощь, — он улыбнулся Салли и Старбаку, — будет принята с благодарностью.
— А мне нужно будет помочь раздать раненым сборники церковных гимнов. — объявила миссис Гордон.
— С удовольствием. — горячо кивнула Салли.
Она была наверху блаженства. Разговор пошёл на общие темы, и комнату то и дело оглашал звонкий смех Салли. Миссис Гордон недовольно косилась, но Джулия обществом Салли наслаждалась от души.
В пять часов анемичная служанка собрала со стола посуду. Преподобный Джон Гордон вознёс молитву Богу, прося благословить предстоящее богослужение. Калеб Сэмуорт сходил за фургоном, оставленным во дворе за углом Чарити-стрит. Фургон был выкрашен в чёрный цвет, чёрное же полотно было натянуто на дуги. Внутри вдоль бортов шли две лавки, между которыми в пол были вделаны две металлические направляющие.
— Гроб ставить, да? — указала на них Салли после того, как Сэмуорт помог ей подняться в возок.
— Да, мисс Ройал.
Салли и Джулия уселись на одну скамью с Адамом, а Старбак — с четой Гордонов. Калеб Сэмуорт занял место кучера под клеёнчатым козырьком. За двадцать минут катафалк докатился до холма, где в парке Чимборазо стояли недавно построенные госпитальные бараки. Стемнело, и окна подсвечивались тусклым светом ламп. Из труб на крытых толем крышах курился дымок. Калеб Сэмуорт высадил дам с преподобным у барака, где предполагалось проводить богослужение, и вместе с Адамом (пока Джулия и Салли пошли внутрь раздавать сборники церковных песнопений) поехал привезти госпитальную фисгармонию.
Старбак увязался с ними.
— Мне надо перекинуться с тобой парой слов, Адам, — вполголоса сказал Натаниэль другу, — Ты говорил с отцом?
— Момента не выдалось. — ответил Адам, не глядя на Старбака.
— Адам, я же хочу всего-навсего получить обратно свою роту!
— Я знаю.
— Адам!
— Я же сказал, что попробую! Но это не так просто. Надо улучить подходящую минуту. Не мне тебе рассказывать, как обидчив и упрям мой отец. — Адам поиграл желваками, — С чего тебе так припекло сражаться? Пересидел бы войну здесь.
— Я — солдат.
— Скорее уж, глупец! — в сердцах бросил Адам.
Тут фургон, наконец, остановился, и они выбрались наружу грузить фисгармонию.
В деревянном бараке разместилось шесть десятков раненых. Их кровати стояли рядами, вокруг установленной в центре пузатой печки, заставленной кофейниками. Размещавшийся там же стол дежурной медсестры сейчас сдвинули в сторону, освободив место для фисгармонии. Джулия села за инструмент, поставила ноги на педали и извлекла из фисгармонии несколько пробных аккордов, прозвучавших хрипло, с присвистом.
Преподобный с женой прошлись вдоль рядов коек, пожимая руки и подбадривая увечных. Салли делала то же самое. Старбак заметил, как светлеют при виде девушки лица раненых, и подумал, что Салли он тоже никогда не видел такой счастливой. Рядом с койками находились наполненные водой вёдра, чтобы держать повязки влажными для лучшего заживления ран. Салли отыскала губку и осторожно смачивала пропитанные кровью бинты. Барак пропах гноем и человеческими испражнениями. Печка не спасала от холода и сырости, а полудюжина фонарей, свешивающихся со стропил, не могла разогнать полумрак. Несколько человек были без сознания, других мучила горячка. Раненых в бою можно было по пальцам перечесть.
— Бои начнутся, сразу раненых прибавится, — просветил Старбака однорукий сержант.
Он явился на богослужение с товарищами по несчастью из соседних бараков. С собой пришедшие принесли стулья и дополнительные фонари. Сержант, как выяснилось, конечности лишился не из-за геройства на поле брани, а в результате несчастного случая.
— Надрался, как сапожник, и под поезд угодил. Сам виноват, — посмотрев на салли, сержант прищёлкнул языком, — Редкой красоты цыпа, капитан. Цыпа, ради которой мужчине хочется жить.
На звуки фисгармонии и пение в барак стекалось всё больше народу. Подходили пациенты, подходили навещавшие приятелей офицеры. Подходили и добавляли свои голоса в общий хор, звучавший пусть и не очень стройно, но трогательно. Среди раненых было несколько янки, однако в бараке установилась атмосфера товарищества, заставившая Старбак с тоской вспомнить компанию своих солдат. Не подпевал лишь один сердяга: бородатый, бледный, исхудавший, он был в забытьи, но вдруг очнулся и застонал. Пение сбилось, но Салли села к бедолаге на кровать, положила его голову себе на колени и стала гладить впалую щёку ладонью. Руки раненого медленно опали на ветхое серое одеяло, которым он был укрыт.
Раненый оставался тих до конца псалма. Старбак перевёл взгляд на сидящую за фисгармонией Джулию. То ли из-за жёлтого света ламп, то ли из-за благоговения на физиономиях собравшихся, то ли из-за отстранённой красоты Джулии, но Натаниэль почувствовал, как в его душе оживает угасшая, как он думал, вера. И с ней на него нахлынули с удесятерённой силой загнанные в самые дальние уголки сознания чувства вины и обречённости. Мучимый раскаянием, Натаниэль слушал проповедь преподобного Джона Гордона, манера которого, мягкая и проникновенная, разительно отличалась от агрессивного красноречия преподобного Элиаля. Из Библии Калебу Сэмуорту дали читать 12 главу Книги Екклесиаста. Старбак нашёл нужное место в Библии брата Джеймса, присланной Адамом с приглашением на чай, и первая же попавшаяся на глаза фраза уязвила его до глубины души: «И помни Создателя твоего в дни юности твоей…» Рядом на полях убористым почерком Джеймса было написано; «Легче быть христианином в пожилом возрасте? Годы несут мудрость? Молись о милости сейчас» Натаниэль думал о том, что ему милости не видать, как собственных ушей, ибо он был грешником, и ждал его ад, ревущий, клокочущий, как домны Ричмонда.
— «…Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы, — читал Сэмуорт высоким надтреснутым голосом, — Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодцем…»
И от древних фраз у Старбака заныло сердце, предвещая безвременную кончину: от пули янки или разрывающей на куски неумолимой картечи, что пошлют его грешную душу в преисподнюю.
Погружённый в тёмные бездны отчаяния, Старбак не слушал выступлений раненых, благодарящих Господа за милосердие Его. После богослужения, решил Натаниэль, он попросит преподобного Джона Гордона выслушать длинный перечень его грехов. Может, преподобный посоветует, как обрести истерзанной душе Натаниэля подобающее место. Но какое место ей подобает? Из-за Салли Старбак обрёк себя на адские муки, повздорив с Итеном Ридли и убив его, ибо сколько бы Натаниэль ни твердил себе, что это была самооборона, в глубине души он знал, что это убийство. В глазах стояли слёзы, и Старбак попробовал их сморгнуть. Всё тщета, но что тщета перед лицом вечного проклятия?
В девятом часу служба закончилась, и преподобный Джон Гордон двинулся от койки к койке со словами утешения и молитвами. Раненые казались совсем юными, почти детьми даже на взгляд Старбака.
Один из старших хирургов госпиталя, облачённый в пропитанный кровью передник, пришёл поблагодарить преподобного Джона Гордона за богослужение. Лекаря сопровождал преподобный Петеркин, почётный духовник больницы и популярный в городе проповедник. Петеркин завёл разговор с Адамом, с которым был знаком, а Джулия, покончив на сегодня с музыкой, пробралась к Старбаку: