— Проходи… Садись, вот тут…

Лейтенант Котелков ткнул пальцем на стул у дверей.

— Курить хочешь?

— Нет, не хочу.

Он отодвинул какие-то бумаги, всматривается в меня, покосился на карандаш, повертел его и застучал по столу.

— Ну, так что же нам делать дальше с тобой?

— Я не могу понять вас, действительно не могу.

— Ишь ты!

— Клеветать на себя не стану… Котелков отбросил карандаш.

— А… а, контра!… успели гады обработать, заправили мозги… кто подбивал?

— Никто.

— Слушай, я ведь так пока, по-хорошему. Будешь говорить, нет?

— Что говорить?

— Ну так, поговорим еще… Слышишь, контра! (Котелков ухватился руками за стол)… хотел тебе добра — добра не понимаешь… Обласкаем, сволочь! Это будь покоен…

Вдруг он схватился за массивное пресс-папье.

— У… у… гад… какая харя!

Я невольно пригнул голову, заслонился руками.

— Ну, ну, — проворчал Котелков, усаживаясь снова в кресло, — я тебя обласкал бы, но здесь нельзя.

Вот он выпрямился в кресле и такое лицо сделал, с удивлением смотрит на меня:

— Э… э, чего ты расселся? А ну-ка, встать! Сейчас увидим, какая ты птица. А ну, в угол! Руки по швам!.. Вот так, часиков пять постоишь — умней станешь. Ни слова не противореча, стал в угол, спиной к нему, слышу, как он снял телефонную трубку, набирает чей-то номер:

— Владимир Захарович? Котелков говорит… да… да… да. Они там интересуются, что делать?… что?… Нет, я объяснить не могу… да. Вы будете у себя? Ага, хорошо… да… да, привели, да, он у меня, да, хорошо… Я вам позвоню, да. Положил трубку. Проворчал что-то.

Чем же все это кончится? Ну, просто надо вытерпеть: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

— Ты что там шепчешь? Молишься?.. Молись, молись! Типичный антисоветчик!

Может, сказать ему одной фразой, что все это ложь? Или еще проще: ничего не говорить?

— Повернись!

Котелков забарабанил пальцами по столу.

Поворачиваюсь. Он смотрит на меня в упор, не мигая. Глазные щели расширились, воспаленные глаза надвигаются на меня, будто гипнотизируя, приоткрылись зубы:

— Нану и Леву знаешь?

— Нану и Леву?

— Да, Нану и Леву?

— Знаю.

— Что, мерзавец, тебе этого не достаточно?

— Про что это вы?

— Ты не можешь понять?.. Слушай, кончай крутить мозги — "про что". Ишь, христосик!… "Про что это"? Я тебе вот что скажу: мы пока так с тобой, по-хорошему, понимаешь?

— Что вы хотите от меня?

— Нану и Леву знаешь?

— Да, слегка.

— Слегка, говоришь?

— Да, слегка.

— Ну, хорошо, а знаком давно?

— С тридцать шестого года.

— Как же вы познакомились?

— Через моего отца.

— Вот это я понимаю, ну, ну, дальше…

— Что дальше?

— Ну, брось, ты же умный, а как замороженный — тянешь резину… Ну, ну, об отце…

— Что об отце?

— Расскажи, как он тебя познакомил с агентами японской разведки, как они тебя завербовали… Да ты не волнуйся.

Котелков откинулся на спинку кресла и посмотрел на часы:

— Ну, хорошо, понимаю, трудно сразу. Подумай, время есть… Даю пять минут. Он скрестил на груди руки.

— Ты что-то хочешь сказать?., нет?.. Ну, думай, думай.

Большой волосатой рукой подвинул к себе стопку бумаги и что-то стал вычерчивать карандашом. Но вот снова посмотрел на меня:

— Ну, как?.. Пора бы уже, а?..

— Что пора?

— Не знаешь, — усмехнулся Котелков, — небось, трудно признаваться, родословная нехорошая, а?

— В чем признаваться?.. Ведь это все не так.

— А как?

— Вы, как я понимаю, хотите, чтобы я сказал, что отец мой шпион?

— Вот-вот… Смекаешь?

— Вас интересует, кто такие Нана и Лева?

— Именно, — одобрительно подхватил Котелков.

— Я только одно знаю, что они приехали из Харбина два года назад, после продажи КВЖД. Лева учился по классу скрипки у моего отца, а Нана по классу рояля у жены отца…

— Подожди! — перебил Котелков, — не пойму, это что?.. Он у тебя второй раз женился?

— Вам же об отце должно быть больше моего известно, вы же все знаете… С двадцать шестого года у него новая семья.

— Ну, хорошо, договаривай про то.

— Что договаривать?

— Боишься сделать какую-нибудь промашку?.. Так значит, говоришь, шпионы?.. Одну секунду…

Котелков наклонился к столу и стал что-то записывать, но вот он снова поднял голову:

— Ну, дальше?

— Что дальше?

— Слушай, так мы никогда не кончим. Хочешь, я тебе дам совет? — брось дурака валять!.. Нам поручено большое государственное дело. Помоги нам, и мы сможем облегчить твое положение… Так как, насчет помочь нам?

— Это невозможно, гражданин следователь. Или, вы думаете, я сошел с ума, клеветать на отца, на себя?

— Вот видишь, какая ты сволочь! Кто же заставляет тебя клеветать?

Он застучал ногтями о стол, вдруг локоть его соскользнул, он наклонился, выдвинул один из ящиков письменного стола, вынул оттуда какую-то бумагу:

— Ну, хорошо, подойди сюда, ближе, ближе… Вот, читай…

Я чуть не споткнулся о коврик, взял дрожащими руками бумагу. На официальном бланке типографским шрифтом крупно: Мера пресечения. Ниже уже машинкой: моя фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, национальность… Еще ниже: пятьдесят восьмая статья, пункты шестой, восьмой, десятый, одиннадцатый… Внизу подпись начальника отдела, внизу сбоку синим карандашом: согласен — прокурор, сверху: утверждаю, зеленым карандашом — зам. наркома внутренних дел. Лейтенант Котелков, привстав, заглянул в мои глаза:

— Ну, что?

— Я не понимаю, зачем все это? Это бред какой-то. Вы же сами прекрасно все знаете.

— Больше ничего не скажешь? — спросил он тихо.

— Нет, ничего.

Он обмакнул перо и протянул мне ручку.

— Тогда подписывай.

— Я этого не буду подписывать.

Вдруг — странное дело — лейтенант Котелков положил руку мне на плечо:

— Что, растолковать тебе? Эта же подпись ни к чему не обязывает. Просто подпишешь, что я тебя ознакомил с предварительным обвинением… Ну?.. Ну, чего же ты?

— Так зачем же подписывать, если я не согласен.

Котелков положил на стол ручку, взял у меня бумагу и ее положил на стол, присел в кресло. Вдруг заторопился:

— Мы же будем с тобой еще работать — протокол допроса составлять, а это простая формальность (он повертел в руках"меру пресечения")… это же еще ничего не значит…

— Как?.. Вы говорите, что это не доказательство вины?

— Ну, да, точно. Вот, теперь ясно? Это так — пустой звук, формальность.

— Как же вы можете тогда лишать свободы?

— А у нас такой метод, — откинулся Котелков на спинку кресла, — прямо берем и все.

— Как же это так?

— А так, — прищурил он глаз. Вдруг что-то дрогнуло, лицо совершенно перекосилось:

— Сволочь! Стать в угол! Гад, в угол! Взъерошились волосы, нависли над низким лбом.

Я направился в угол, стал, закрыл глаза. Что же это такое?..

— Ты!.. Не шевелиться!.. Чего трясешься? Стой смирно.

Вот ничего он со мной не поделает, решительно ничего! Когда было вначале — было страшно, а теперь уже вроде не так. А ведь чувствовалось что-то не то… И чуть не каждый день!

"Какое есть предложение?… Кто воздержался?.. Нет воздержавшихся". А ведь когда с Мейерхольдом, не воздержался? А если бы коснулось мамы, дяди? А с Маяковским? Я тогда прямо из школы убежал к нему. Такой вид у него у мертвого был сосредоточенный, а губы детские, добрые… "Товарищи наши из бригады стараются эту выставку продвинуть, за что я им бесконечно благодарен!"

Бригада читает стихи, и я тоже читал. А Альберт Ценнари сидел в застенке у Муссолини, а теперь сидит здесь. Но он не как все, у него же протезы вместо ног. А она нашла себе хахаля. Но Альберт же был ей как муж?"Я не могла с ним жить, он без двух ног".

— М-м-да! На всю ночь зарядились? — спросил чей-то знакомый голос. Задвигалось кресло.