Уже два часа кряду он шагал взад и вперед, положив ружье на плечо, у высоких и узких стеклянных дверей. Белые гофрированные занавески были задернуты и скрывали от него узников. Эти двери отделяли лестницу от прихожей и ее от всех остальных комнат. Ждать оставалось недолго. Вот-вот Форже должен был сменить часового, дежурившего в прихожей. Ожидая своей очереди, он не терял времени даром, запоминая необходимые детали — ширину лестницы, количество стражников, размещенных по всей высоте башни. Барон с досадой отметил про себя, что их стало больше, чем при жизни Людовика XVI. Король доживал свои последние дни, Когда Паллуа, разрушитель Бастилии, воздвиг вокруг старой главной башни монастыря-крепости шестиметровую стену с одной-единственной дверцей, ведущей внутрь.
Барон знал, что первый этаж башни занимают муниципалы, посланные Коммуной следить за пленниками. Они сменялись каждые четыре-пять часов, так как наблюдение должно было вестись непрерывно, днем и ночью. На втором этаже расположились солдаты Национальной гвардии, офицеры занимали угловую башенку. Третий этаж, где когда-то был заключен король со своим верным Клери, теперь пустовал, так как Клери покинул Тампль спустя месяц после казни своего господина. И наконец, на четвертом этаже жили остальные члены королевской семьи — под постоянным присмотром супругов Тизон. Ни для кого не являлось секретом, что эта пара — самые мерзкие шпионы, испытывающие дикую ненависть к своим «подопечным».
Так на что же мог рассчитывать де Бац при сложившихся обстоятельствах? Как это ни покажется странным, на многое.
Главным эвеном разработанного им плана стал его друг Кортей, бакалейщик, который когда-то согласился играть главную роль в похищении короля. Кортей в душе был роялистом и не менял своих убеждений. Он очень рано вошел в Национальную гвардию и благодаря своей воле, чувству справедливости и доброжелательному отношению к людям стал отличным командиром, которого уважали и слушались. Кортей командовал секцией улицы Лепелетье, которой доверили охрану Тампля. Они с де Бацем были старыми друзьями, и именно Кортей внес его в список гвардейцев под именем Форже. Новоявленный солдат Национальной гвардии выглядел настоящим чучелом с длинными усами и белобрысыми волосами, заплетенными в косичку. После зачисления в гвардию Форже с особым рвением выполнял все поручения. Так что барону де Бацу не слишком часто приходилось заглядывать в Шаронну.
Совершенно особым, но не менее ценным звеном плана был гражданин Мишони, бывший продавец прохладительных напитков. Он проявил такую преданность Коммуне, что ему доверили пост управляющего тюрьмами. Чтобы его персонаж выглядел еще более убедительным, он хвастался, что лично присутствовал на всех заседаниях так называемых трибуналов, по приказанию которых людей убивали в сентябре. Ему было пятьдесят восемь лет — на двадцать лет больше, чем его другу Кортею, — и под маской рьяного санкюлота он скрывал свои монархические убеждения и… невероятную жадность к деньгам. Де Бац познакомился с ним у Кортея и понял, что может рассчитывать на него даже больше, чем на бакалейщика.
Имея в своем распоряжении таких людей, барон рассчитывал добиться цели. Несмотря на суровость порядков в Тампле и на то, что Тулан теперь вынужден был скрываться, бегство королевской семьи представлялось ему возможным. Необходимо было только выбрать вечер, когда Кортей и его люди, многие из которых разделяли взгляды своего командира, будут дежурить в Тампле одновременно с Мишони. Управляющий тюрьмами носил еще и титул комиссара, что позволяло ему частенько наведываться в Тампль, не вызывая ни у кого подозрений.
В этот день де Бац вышел из мрачной башни, окрыленный надеждой и снедаемый яростью. Ему все-таки удалось увидеть пленников. Он наблюдал, как королева в траурном черном платье, по-прежнему величественная и прекрасная, но с поседевшими волосами, заставляет читать маленького короля. Мальчик показался барону бледненьким и худым. Мадам Елизавета и ее племянница, закатав рукава, прилежно стирали в тазике тонкое белье, и это потрясло де Баца. Эти молодые женщины не видели в своей жизни ничего, кроме роскошных королевских дворцов, им прислуживали толпы слуг, но они приняли этот страшный поворот колеса фортуны со смирением и покорностью божьей воле. Принцесса Мария-Терезия засмеялась чему-то, и барон вспомнил о Лауре, которая с памятной встречи в Тюильри питала к девочке искреннюю нежность, нежность матери к своему потерянному ребенку…
В течение последних двух месяцев де Бац редко виделся и с Лаурой, и с Мари. Он прилежно исполнял роль солдата Национальной гвардии Форже, что позволяло ему находиться в самом центре заговора. Кортей поселил его в комнатенке рядом со своей лавкой, и оттуда барон продолжал ткать свою паутину, которая вскоре должна была охватить весь Париж. Благодаря большому количеству денег он быстро нашел сочувствующих и даже сообщников в самых различных кругах, начиная с полиции и кончая Коммуной и Конвентом. Не следовало забывать и о молодых дворянах, сгоравших от желания доказать свою преданность престолу. Де Бац очень умело держал всех этих людей на расстоянии друг от друга, за редким исключением, ни один из заговорщиков ничего не знал об остальных.
После неудачной попытки спасти короля де Бац не раз задавал себе вопрос — правильно ли он поступил, когда собрал в заброшенной шахте пятьсот человек? Ведь среди такой толпы легко было затеряться шпиону и предателю. Он спокойно мог ограничиться двадцатью своими единомышленниками. Но тогда барона просто застали врасплох. Никто не мог представить, что казнь состоится так быстро после вынесения приговора…
На этот раз Жан решил действовать очень осторожно, точечными ударами, что требовало минимального количества участников.
Тем временем его подрывная деятельность против Конвента начинала приносить свои плоды. 31 мая Люлье — прокурор-синдик Коммуны и друг барона — пламенной речью заставил присутствующих ополчиться на жирондистов. Собственно, жирондисты были людьми весьма умеренных взглядов, но де Бац не мог им простить, что они проголосовали за смерть короля.
Задача Люлье оказалась не из сложных: незадолго до этого генерал Дюмурье, принадлежавший к жирондистам, окончательно перешел на сторону врагов революции и сдал австрийцам комиссаров Коммуны, присланных к нему с проверкой.
В то же самое время в пригородах действовали умелые ораторы, среди которых были Дантон и Марат, игравшие, не подозревая об этом, на руку барону. В результате толпы разъяренных людей ринулись на штурм Конвента, разместившегося во дворце Тюильри. Жирондисты, преследуемые со всех сторон, бросились в провинции, чтобы поднять тревогу среди сочувствующих им. Между тем по Парижу прокатилась волна арестов. В частности, была взята под стражу и помещена в тюрьму Аббе молодая и очаровательная госпожа Ролан. Барон не любил, когда арестовывали женщин, но именно госпожа Ролан слишком часто повторяла, что ей доставит ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за тем, как королева будет спускаться все ниже и ниже в ад оскорблений и унижений.
Де Бац знал, как влияют женщины на симпатии или антипатии мужчин. Красивая, образованная, умная, Манон Ролан находилась в самом центре политического олимпа: ее муж, который был намного старше ее, руководил министерством внутренних дел. Манон Ролан завораживала жирондистов; многие из них были влюблены в нее. Она казалась самой себе музой революции, и в ее салоне много говорили о добродетели, о справедливости, о свободе, о стоицизме и Плутархе. Манон Ролан всегда оставалась искренним и непримиримым врагом монархии, даже конституционной. Ее устроило бы только идеальное правительство, состоящее из кристально честных и преданных революции людей. Правительству надлежало следить за добродетелью и достоинством народа, который, по словам госпожи Ролан, «был груб, жесток, необразован и любовался мучениями тех, кто был отдан ему на растерзание».
Де Бац признавал истинное значение госпожи Ролан и, хотя она ему никогда не нравилась, не мог не относиться к ней с уважением. Эта женщина пыталась играть, проиграла, и теперь ей оставалось только дожидаться процесса. Приговор мог быть только один. Ей предстояло подставить свою очаровательную головку на эшафот под нож гильотины, установленной на площади Революции, прямо напротив гротескной статуи Свободы из папье-маше. Эта статуя была водружена на пьедестал, оставшийся от конной статуи Людовика XV. Почти ежедневно Комитет общественного спасения и революционный трибунал отправляли на смерть свои жертвы. Они намеревались возвести террор в ранг правительственной политики. Что ж, тем хуже для тех, кто, пусть даже из самых лучших побуждений, помогал им в этом…
