Де Бацу эта история показалась чересчур слащавой. Он уже решил было поинтересоваться, не плакали ли супруги Тизон вместе со всеми, но удержался от колкости. Надо было использовать чувства Лепитра, который пребывал на седьмом небе от похвал Мари. Наконец-то скромный учитель словесности пережил момент, когда им искренне восхищались.

— Дорогой друг, — мягко укорил его барон, — мне кажется, что вы подвергли себя слишком большой опасности, так неосторожно проявив свое душевное благородство. Но теперь для вас будет лучше держаться подальше от королевской семьи, быть немного строже по отношению к ним. Вы должны действовать исключительно в тени других. Было бы просто трагедией, если бы из-за вашей преданности наше дело сорвалось.

— Вы хотите, чтобы я перестал принимать в нем участие? — спросил Лепитр с ноткой надежды в голосе.

— Нет, я полагаю, что вас невозможно заменить. Но я хотел бы предложить вам следующее. Только прошу вас, не сочтите это за оскорбление — я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваше бескорыстие. Короче говоря, я собираюсь передать вам достаточную сумму денег, чтобы после приведения плана в исполнение вы и госпожа Лепитр могли покинуть Францию и жить за ее пределами так, как вам будет удобно.

— Я должен эмигрировать? Но как же моя школа?

— Я боюсь, что рано или поздно вам все равно придется отказаться от преподавания. Поэтому следует продумать все заранее. Вы сможете открыть новую школу, например в Лондоне, для многочисленных детей-эмигрантов. А потом — я верю, что этот день наступит, — вы сможете вернуться в Париж, в вашу школу… Если, конечно, благодарный король не предложит вам возглавить королевский коллеж.

От таких перспектив у немного опьяневшего Лепитра голова пошла кругом. Он никогда не был красавцем — маленького роста, с круглым животом, чуть прихрамывающий на одну ногу. В нем не было ничего от Аполлона, но после слов де Баца его лицо стало почти прекрасным. А хозяин дома пустил в ход последний аргумент:

— По-моему, вам лучше всего уехать из страны одновременно с королевской семьей. Я сам за этим прослежу…

Когда Лепитр прощался, он был все еще во власти грез.

— Должна сказать вам, друг мой, — вздохнула Мари, — ваши слова преобразили его совершенно.

— На это Я и надеялся. Счастлив, что вы это заметили.

— А сначала он был таким грустным. Неужели вы и в самом деле хотите привлечь его к участию в вашем заговоре? Мне кажется, это слишком рискованно.

— Дорогая моя, речь шла о совсем другом заговоре. Когда Лепитр вошел в наш дом, я ничего о нем не знал. Но предложенный план показался мне интересным.

— И Лепитр — душа этого дела?

— О нет! — расхохотался де Бац. — Этого несчастного раздирают желание послужить королю и страх за собственную шкуру. Пока планы существуют только на бумаге, в нем бушуют силы льва, но как только их надо осуществлять, он становится труслив как заяц. Так что, мой ангел, я отправляюсь в Париж. И обязательно навещу монастырь.

Мари зябко закуталась в шаль насыщенного красного цвета, которую Жан привез ей в подарок из Лондона. Ей вдруг показалось, что в комнату ворвался морозный воздух улицы.

— Это означает, что я не увижу вас сегодня вечером? И, вероятно, еще несколько дней…

— Сегодня вечером я действительно не вернусь. Шевалье де Жарже живет довольно далеко, но его дом рядом с домом Балтазара Русселя. Я переночую у него. Поцелуйте меня, пока я еще вам нравлюсь. Боюсь, что через час я буду вызывать у вас отвращение…

Спустя час в потайном месте, которое он называл своей гримерной, Жан де Бац совершенно преобразился. В маленькой каморке в монастыре Святой Магдалины Тренельской у него хранились костюмы на все случаи жизни. Отказавшись от роли гражданина Агриколя или молчаливого водоноса из тупика Двух Мостов, он решил стать гражданином Гансом Мюллером — молодым эльзасцем, отчаянным республиканцем, приехавшим из родного Кольмара в Париж, чтобы оказаться в непосредственной близости от решающих событий.

Барон надел белокурый кудрявый парик, огромные очки, напоминавшие донышко бутылки, и засунул за щеки резиновые шарики, чтобы лицо казалось круглым. Потом он переоделся в поношенную, но добротную и теплую одежду — уроженец Юга, Жан всегда страдал от холода. Теперь его можно было принять и за слугу скромного буржуа, и за учителя. Ужасный немецкий акцент полностью изменил его голос. Барон отлично говорил по-немецки, по-английски и по-итальянски, но кроме того, он обладал удивительным даром — в его речи в нужный момент мог появиться любой акцент.

Барон не забыл про короткие сапоги, теплый плащ поверх карманьолы, потрепанную треуголку, которую он надвинул на самые брови, и массивную трость. Эта трость служила ему отличным оружием, поскольку в ней скрывался длинный и очень острый нож.

Экипировавшись таким образом, де Бац вышел на заснеженную улицу, стараясь держаться подальше от ее середины, где снег превратился в грязную жижу. Идти было далеко, но это не пугало барона — у него были крепкие ноги, позволявшие ему без труда покрывать большие расстояния. Когда он позвонил у дверей особняка де Жарже, уже почти совсем стемнело. Тусклые огни фонарей делали тени еще глубже и чернее. Дверь ему открыла пожилая служанка, и де Бац сказал, что он пришел к гражданину Жарже от гражданина Тулана. Женщина молча окинула его с ног до головы критическим взглядом и ушла, оставив барона одного в ледяном вестибюле. Буквально через мгновение распахнулась створка двойной двери в глубине коридора, и оттуда вышел мужчина с военной выправкой. Его суровое лицо говорило об уме и сдержанности. Изучающе оглядев посетителя, он пригласил его в маленькую гостиную, где было очень тепло благодаря плотным шторам и весело пляшущему огню в камине.

— В чем дело? — спросил шевалье. — Почему Тулан не пришел сам? И кто вы такой? Мне назвали фамилию Мюллер… Я верно расслышал?

— Да, я действительно так представился, но это всего лишь псевдоним. Я барон де Бац.

— Вы ничуть на него не похожи.

— В этом-то и соль! — засмеялся Жан. — А так вы меня узнаете? — Он снял парик и запотевшие очки. — Мне не хотелось бы при вас выплевывать резиновые шарики, от которых мои щеки стали такими круглыми…

Но генерал уже узнал его.

— Так намного лучше. Садитесь здесь и наденьте все это опять. В образе Мюллера вы будете в большей безопасности. Вы действительно видели Тулана?

— Нет. Но сегодня я встречался с Лепитром, который зашел ко мне наудачу, надеясь застать меня дома.

— Да, все думали, что вы эмигрировали. Что, кстати, было бы довольно разумно после вашей безрассудной попытки спасти короля. И все же, несмотря на все ее безрассудство, мне жаль, что вы не вспомнили обо мне, когда готовили ее.

— Зачем же, помилуй бог? Чтобы предатель, проваливший дело, прибавил еще одно имя к своему списку?

— Возможно, я смог бы вовремя его определить. Я неплохо знаю своих современников.

— Я тоже полагал, что разбираюсь в людях, но человек, к сожалению, уязвим. Но я пришел к вам не для того, чтобы обсуждать мою «безрассудную попытку», которую, впрочем, все назвали бы героической, если бы она увенчалась успехом. Должен также добавить, что я вовсе не собирался эмигрировать. Я ездил в Англию, чтобы уладить финансовые вопросы. А вы очень нуждаетесь в деньгах, если верить словам Лепитра. Кстати, знаете ли вы, что он может оказаться самым слабым звеном в вашей цепочке? Он просто умирает от страха.

Де Жарже нахмурился:

— Я думаю, вы преувеличиваете. Разумеется, Лепитр не герой без страха и упрека, но он так предан королеве и ее детям… И этот скромный преподаватель словесности изо всех сил борется с весьма понятной человеческой слабостью. Я уверен, что Лепитр справится с собой. И потом, он нам необходим…

— Чтобы оформить паспорта?

— Да. Бумаги, которые может достать Лепитр, выдержат любую, самую серьезную проверку, чего не скажешь о фальшивых документах, как бы хорошо они ни были сделаны.

Де Бац не стал рассказывать о том, какие радужные перспективы он нарисовал перед преподавателем словесности. Для него было совершенно очевидно, что шевалье де Жарже — крепкий орешек. Он из тех людей, кто, однажды приняв решение, не остановится ни перед какими препятствиями и не примет никакой критики. Если шевалье избрал человека своим союзником, то эта персона обсуждению не подлежит. Барон счел за лучшее сменить тему разговора.